Шелковый путь «Борисфена» (СИ) - Ромик Ева

— Где барин твой? — прервал его излияния Киселев. Некогда ему было слушать про управительницу.

— На конюшне, с Архипом, возчиком, беседовать изволит.

Данила Степанович сгреб холопа за шиворот и повернул к дверям:

— Показывай дорогу!

На конюшне свистел хлыст, прерываемый криками наказуемого: “беседа” шла полным ходом. Данила Степанович, пригнувшись, вошел в низкую дверь. Харитон неслышно проник за ним. То, что сейчас произойдет, нельзя ни за что пропустить!

Вошедших никто не заметил. Сергей Андреевич стоял, сложив руки на груди, и наблюдал за ходом экзекуции.

— Христом-Богом клянусь, барин, цыгане это были! Они, поганые, графиню поймали на дороге, босую, в мешок посадили и увезли!

Милорадов молча поднял руку, отдавая тем самым приказ продолжать истязание. Босую? На дороге? Враки!

Архип заорал еще до того, как конюх поднял плеть.

— Погодите-ка, Сергей Андреевич, — выступил вперед Киселев.

Милорадов оглянулся, но виду не подал, что удивлен.

— А сам-то ты где был, пока они графиню ловили? — спросил Данила Степанович возницу.

Тот, сообразив, что наказание откладывается, признался:

— За деревом прятался! Все видел, ничего не пропустил!

— И что же ты видел?

— Она, бедняжка, на пенечке сидела. Притомилась, видать. А бандит главный ее как узрел, меня с козел столкнул, лошадь осадил — и к ней! Схватил так, что она аж сомлела! А тут и мальчишка его подоспел, баульчик ейный подхватил, башмачки поднял — и в повозку. Только их и видели!

— Как же так, — удивился Киселев, — то за деревом прятался, то на козлах сидел, неувязочка!

Тут Архип понял, что попался и замолчал.

— Лучше уж расскажи все, как было, — посоветовал Данила Степанович, — может и не придется тебя дальше пороть.

И Архип смирился с долей:

— Да кто ж знал, что они цыгане и людей воруют! Одеты-то были, как баре! Вот я по-доброму и предложил их подвезти, думал, заплатят гривенник. А дальше все как было, истинную правду рассказал, на иконе могу побожиться.

Милорадов зарычал. Ни к чему они не пришли. И Данила Степанович со своими пряниками после кнута ничего не добился!

Но Киселев отступать не желал:

— А с чего ты решил, что они цыгане?

— Да как же. Черные! Глазищи сверкают! А этот, что бородатый, ее увидел, и на всем ходу с повозки — прыг! И кричит: “Мур-мяу!” Это ж не по-людски!

— Чего-чего кричит? — изумленно переспросил Милорадов и посмотрел на Киселева. Но тот ответить не мог, он давился от хохота. Холоп настолько точно описал Лоренцини, что у Данилы Степановича больше не было никаких сомнений в том, кто “похитил” Нину Аристарховну.

- “Мур-мяу”, - растерянно повторил Архип.

- “Amore mio”, что ли? — догадался Харитон и тут же опрометью выскочил из конюшни, сообразив, что такая догадливость для него добром не закончится.

— Ну что ж, Сергей Андреевич, — обратился гость к хозяину по-французски, — теперь я с удовольствием воспользуюсь вашим гостеприимством. Вы же меня, помнится, еще в Генуе приглашать изволили, вот только адресок точный указать забыли.

Милорадов ничего не ответил, молча отворил дверь и, пропустив гостя вперед, вышел из конюшни. Архип вскочил, натянул штаны и был таков, будто и не его пороли.

В доме, в столовой, посреди которой стоял большой стол с двумя дюжинами стульев, Милорадов подошел к буфету и вынул из него штоф можжевеловой водки. Налив две рюмки, он протянул одну Киселеву:

— Милости просим, Данила Степанович, вы в этом доме всегда желанный гость. Просто так, навестить приятеля пожаловали или по делу?

И, глядя в его холодные, тусклые глаза, Киселев понял, что для Милорадова не существует больше ни любви к Нине Аристарховне, ни самой Нины, ни его смертельного врага Алессандро Лоренцини. В те несколько минут, что они шли от конюшни к дому, этот человек вычеркнул из своей жизни пятнадцать лет — целую эпоху.

Данила Степанович вслед за хозяином опустошил свою рюмку и вытер губы рукавом:

— Я теперь в отставку вышел, Сергей Андреевич. Брата в Москве навещу — и домой, к супруге!

— Стало быть, просто так заехали! Ну что ж, весьма польщен!

— Эх, капустки бы сейчас, или огурчиков квашеных… — Киселев не был поклонником пития без закуски.

На что хозяин отреагировал молниеносно:

— Марфа! — Но тут же осекся. — Ах, незадача! Захворала моя управительница!

И тут же попросил:

— Не в службу, а в дружбу, Данила Степанович, полечите девку. Боюсь, помрет без лечения. Нужна она мне, а кроме вас, тут до самой столицы ни единого лекаря!

В комнате управительницы стоял неприятный гнилостный дух. Увидев хозяина, Марфа сползла с кровати и, рухнув перед ним на колени, ткнулась лицом в его сапоги:

— Прости, сокол мой, — шептала она запекшимися от жара губами, — не вышло, как ты просил, не устерегла… Не по злому умыслу. По несчастью. А коль убить решишь, знай, все тебе заранее прощаю. От твоей руки и смерть сладка.

Сергей Андреевич брезгливо отстранился. На лице его читалось явное неудовольствие.

Весь подол рубашки управительницы был заляпан серо-бурыми пятнами. Киселев поискал глазами люльку с младенцем, не нашел, и понял в чем дело. Не зря Харитон назвал управительницу “иродовой дочерью”!

— Свечей сюда поярче, кипятку побольше и вализу мою из экипажа доставить! — скомандовал он.

В отличие от господина Милорадова, Данила Степанович не имел права ни на брезгливость, ни на недовольство.

Киселев продолжил свой путь, когда управительница стала поправляться. А Сергей Андреевич воротился в Санкт-Петербург, но только после того, как убедился, что мужики притихли, а Марфа снова обрела силы держать их в ежовых рукавицах. Доносчика и зачинщиков погрома он так и не выявил, а посему покарал всех, на кого она указала.

Примерно в эти же дни в Севастополе состоялся суд над корсиканцами, захватившими бриг “Борисфен”. Морских разбойников приговорили к пожизненной каторге и лишь благодаря невероятному стечению счастливых обстоятельств не сослали в Сибирь. Можно сказать, что пиратам в жизни повезло. Они не гнили в шахтах и не валили деревья в тайге, а до конца дней своих жили в Каторжной балке и строили славный город Севастополь.

Эпилог

Июнь 1812 года в Австрии выдался ненастным. Низкие тучи заслоняли верхушки гор, чистенькие, будто игрушечные домики с красными крышами, обычно утопающие в изумрудно-яркой зелени, казались слегка размазанными из-за непрекращающейся мороси. Такое же хмурое настроение не покидало барона Милорадова, направляющегося в Баден на воды.

Аркашка, молодой холоп, взятый недавно Сергеем Андреевичем на место старого, никому уже не нужного Харитона, услужливо пододвинул к ногам барина грелку, а потом еще и укрыл его шерстяным одеялом. Старые кости требуют тепла, а барон Милорадов был уже далеко не молод. Минувшей зимой ему исполнился пятьдесят один год.

Лицезреть сквозь туманную дымку окружающие красоты у Сергея Андреевича не было большой охоты. Хватит уж, насмотрелся за годы службы! Равно, как и не хотелось ему путешествовать верхом, хоть в прежние времена он был большим любителем верховой езды. Большую часть пути барон провел в раздумьях, укрывшись от непогоды в своей роскошной карете, украшенной гербами.

Давно уже чует его сердце приближение неотвратимой беды. И ощущение это отнюдь не является порождением фантазии Сергея Андреевича, а основывается на его многолетнем дипломатическом опыте. Ибо, несмотря на немолодые годы, ум барона по-прежнему остер, а воля тверда.

Угроза со стороны Наполеона стала сейчас более чем реальной. Только глупцы не замечают этого. Война может разразиться в любую минуту. Сам господин Милорадов ни за что не согласился бы покинуть Санкт-Петербург в эти тревожные времена. Но у него, увы, не было выбора. Эту поездку Сергей Андреевич предпринял по велению канцлера, который, в свою очередь, руководствовался настойчивой рекомендации императорского лейб-медика. И действительно, у министра были причины для беспокойства: здоровье барона, особенно после перенесенного недавно душевного потрясения, оставляло желать лучшего.