Все потерянные дочери (ЛП) - Гальего Паула

— Мне правда жаль, что приходится это делать. Не сопротивляйся, милая, и всё скоро закончится.

Вспышка боли заставляет меня закрыть глаза, и на мгновение, всего на одно, я думаю о том, как легко было бы отдаться беспамятству, холодным рукам, которые унесут меня на ту сторону.

На темную и пустую сторону без Кириана.

Без Евы. Без Нириды. Без Арлана.

Я заставляю себя открыть глаза. Едва вижу сквозь слезы. — Если я умру, ты пойдешь со мной.

Я высвобождаю свою силу. Высвобождаю её полностью. Позволяю эмоциям вести её, пройти сквозь мою плоть и кости и вырваться из меня дикими волнами.

Я разбиваю атаку Морганы, освобождаюсь от её контроля и перестаю чувствовать невыносимую боль. Теперь я чувствую только покой, приятное покалывание, пробегающее по телу, пока магия рождается во мне.

Лжекоролева понимает это. Каким-то образом, еще до того, как это случилось, она уже знает, что её ждет; но ничего не может сделать.

Она делает шаг назад, и секунду спустя тьма окутывает её. Падает на неё как проклятие. Она прожорлива, она безжалостна. Она окружает её полностью, и слышится ужасный крик, который тут же пожирается. Словно тьма проглотила и его, он угасает. Я вижу руку, пока она пытается защититься, ногу, блеск волос, которые в первый раз показались мне такими похожими на мои.

Тьма, моя магия, уничтожает её, вырываясь из моего тела. Воздух пропитывается ржавым запахом крови, темные частицы плавают среди золотых искр. Мое сердце бьется сильно, почти болезненно, пока сила пожирает последние угольки её существования, а потом… она исчезает, и я остаюсь пустой.

У меня есть силы только на то, чтобы моргнуть один раз и убедиться, что передо мной ничего не осталось, кроме пепла и… игольницы. Спасибо Мари. Я их не убила.

Я чувствую слабость в ногах, бессилие в руках, позвоночник кажется слишком хрупким, чтобы держать меня. У меня болит грудь. Болит так сильно, что мне кажется, я сейчас…

Глаза закрываются, ноги подкашиваются. И я падаю во тьму.

Несколько мгновений я вижу себя в том темном лесу, где заключила сделку с грозным богом. Слышу звон украденных монет в карманах и слышу его голос: «Нехорошо красть у мертвых, Одетт».

Я чувствую, как холод овладевает моим телом, замечаю, как страх просачивается в кровь, пока что-то теплое не скользит по моей спине и ногам, а затем по груди, пока другой голос не удерживает меня и не возвращает обратно.

— Вернись, — шепчет он мне с яростью. — Останься.

И я открываю глаза.

Вижу море в его глазах, шторм, таящий неведомые опасности, и чувствую себя дома. Я прижимаюсь к этому теплу и обнаруживаю, что укутана им, нахожусь в его объятиях. Кириан подхватил меня на руки и прижимает к себе, шагая мощными шагами.

Я снова закрываю глаза, и мне кажется, что я в лодке, дрейфующей по волнам, но теплой и надежной.

— Открой их снова, Одетт. Открой эти глаза, прекрасные, любимая, и посмотри на меня. Посмотри на меня.

Боль в его голосе заставляет меня захотеть посмотреть на него и найти в его лице источник того, что его мучает. Он пытается посмотреть на меня, но должен идти вперед, огибая деревья, солдат, которые расступаются. Они снимают шлемы в знак уважения, торжественно опускают щиты.

Я знаю, о чем он меня просил, но я так истощена, а тепло, исходящее от его груди, так приятно…

— Одетт! — Его голос срывается. — Останься, останься…

Я чувствую покачивание и понимаю, что он опускается на колени вместе со мной, но не отпускает. Он держит меня у груди, прижимая к себе. Его быстрые пальцы перебирают мои волосы и гладят лоб. Я хотела бы открыть глаза, но не могу.

И тут я слышу голос. — Кириан! Одетт!

Это Ева. Кажется, она опускается на колени рядом с нами.

— Она не двигается, — слышу я его слова, сказанные низким и хриплым голосом. — Ева, она не двигается.

Я чувствую более холодные руки на своих плечах, но Кириан меня не отпускает. — Она… — Нет, — перебивает он её слабым голосом. — Нет, — повторяет он почти с яростью.

— Я не собиралась этого говорить, Кириан; но она слаба. Она… Я почти не чувствую её сердца. — Голос Евы звучит глухо. Они говорят обо мне?

— Так вылечи её, — умоляет он.

Я чувствую тонкую струйку знакомого света и знаю, что это магия Евы. — Я пытаюсь, но не… — слова застревают у неё в горле. — Думаю, я не могу. Этого недостаточно.

Я чувствую, как руки Кириана сжимают меня сильнее. — Ева, пожалуйста… — Я пытаюсь изо всех сил, — говорит она ему. Она плачет. Ева плачет. — Но она не… не реагирует… Нет…

— Не получается, потому что тебе нужно больше силы, — вмешивается голос, которого я не знаю.

Он звучит прекрасно, сладко и сильно одновременно. Голос, напоминающий о танце в темноте, о темной и теплой ночи, о снегопаде над морем.

Я чувствую другую руку на лбу, и мгновенно свет, наполнявший меня, становится ярче. Это тоже знакомо, но я не знаю почему. Пытаюсь вспомнить, где чувствовала это раньше, но не могу.

Я чувствую, как что-то, что я не считала сломанным, срастается в моей груди, в ребрах. Дуновение приятного бриза пробегает по ногам и талии. Порез на щеке заживает, давление в горле исчезает, и тогда я открываю глаза.

На этот раз первым я вижу не Кириана.

Это прекрасная молодая женщина с красивыми зелеными глазами и длинными золотистыми волосами, грациозно спадающими на плечи. Она не одета для битвы, но ясно, что это Дочь Мари, пришедшая на помощь. На ней сияющее платье, словно сотканное из звездного света, и, может быть, дело в моем состоянии, но её красота кажется мне почти невозможной, чем-то неземным и непостижимым.

Она встает и отходит от меня, лишая меня своего вида. — Оставьте их, — говорит она этим медовым голосом. — Дайте им пространство, — предлагает она.

И глубокий выдох возвращает мое внимание к Кириану.

Я моргаю и обнаруживаю, что он смотрит на меня, крепко обнимая, сдерживая эмоции в глазах, которые уже пролили достаточно слез. Его щеки мокрые, но он старается не дать упасть ни одной новой слезе.

Я поднимаю руку и глажу его, и он закрывает глаза от этого жеста, словно у него болит душа. Его пальцы сжимают меня сильнее, и тогда, когда он понимает, что я делаю, он открывает глаза.

— Даже не думай, — ругает он меня. — Не пытайся лечить меня. Ты только что… — Он отпускает меня, чтобы перехватить мое запястье и убрать мою руку от своего лица. — Одетт, — шепчет он тогда.

Это мольба и просьба. Жесткий упрек и приветствие. Его синие глаза всё еще переполнены эмоциями.

— Кириан.

Он вздыхает и отпускает мою руку, чтобы обнять меня еще крепче. Зарывается лицом мне в шею и с силой вдыхает. И, кажется, я никогда раньше не чувствовала себя так хорошо, так безопасно и уютно, так тепло посреди зимы. Так любима.

Грудь горит.

— Кириан… я люблю тебя. Люблю так, как никогда никого не любила.

Я чувствую, как он застывает, а потом отстраняет меня, чтобы посмотреть в глаза. Темная прядь падает ему на лоб.

— Я люблю тебя так сильно, что давно знаю: я не смогла бы жить в мире, где нет тебя, и я была бы готова вернуться в ад, чтобы получить еще секунду с тобой. Кириан, я…

Он не дает мне закончить, потому что наклоняется ко мне и целует с неистовством. Он захватывает мои губы в поцелуе глубоком, собственническом и щедром одновременно, в котором отдает себя без остатка и крадет часть меня. Его губы прижимаются к моим, требуя и завоевывая. Его язык ласкает мой рот, исследует его с жадностью, и когда у меня почти не остается дыхания, он отстраняется и смотрит на меня.

— Я люблю тебя с той ночи, когда впервые увидел твои глаза.

Теперь мои глаза наполняются слезами, потому что я знаю, о какой ночи он говорит. Фонарики. Сопротивление. Надежда. Это был день, когда он увидел мои настоящие глаза, когда увидел ту часть меня, которую даже я не знала.

И он влюбился в меня.

Я даже не знала, что там есть что любить. Что-то достойное, что-то настолько ценное, чтобы он держал меня с такой осторожностью и смотрел с таким благоговением.