— Пей. — Фараон вложил в руки Меру свою чашу. — И рассказывай.
— Твои губы слаще вина, — возразил тот, но пригубил из чаши. — Мой господин, боги на нашей стороне! Мы проведём ритуал сегодня же: когда серп Луны коснётся вершины пирамиды, условия будут наиболее благоприятны. Вот. — И он положил возле Семерхета небольшую коробочку, от которой исходил резкий неприятный запах. — Этого будет достаточно.
— Отлично. — Семерхет взял коробочку и спрятал её в складках своей юбки. — Значит, в полночь… Возьми. — Фараон снял с шеи медальон (мой медальон, я невольно сжал свой в ладони) и отдал его Меру. — Это ключ к вечности. Дальше делай то, чему я тебя учил.
— Да, мой господин…
Их губы снова слились в страстном поцелуе. Я отвернулся.
Меру встал, поклонился фараону и вышел. Семерхет раскинулся на ложе и закрыл глаза.
— Идём. — Эрпат потянул меня за руку. — Нам стоит последовать за Меру.
Меру шёл так быстро, что нам пришлось почти бегом бежать, чтобы поспевать за ним. Вот он завернул в один из коридоров и остановился. Семерхет так сильно сжал мою руку, что я вскрикнул.
— Он не должен быть здесь… — пробормотал эрпат.
Меру разжал ладонь и посмотрел на медальон, глаза его были холодны и даже жестоки… и теперь он уже не казался мне красивым… может быть, из-за того, что я увидел в покоях фараона. Да, наверное, именно поэтому. Я нашёл этого фараона, воскресил, сам не знаю как, и теперь мне хотелось, чтобы он был только моим. Но вот теперь призрак из прошлого стоял между нами. Я покраснел от этих мыслей и вжал голову в плечи.
— А, вот и ты! — сказал Меру, оборачиваясь.
В конце коридора появилась сгорбленная фигура в плаще с капюшоном, приблизилась.
— Это же… — Рука Семерхета задрожала.
— Что ты мне скажешь? — Из-под плаща высунулась сухая рука и сняла капюшон.
Светильник был как раз возле них, и легко было разглядеть в незнакомце тощего остроглазого старика в клафте.
— Хефау! — выдавил эрпат.
— Хефау? — поражённо воскликнул я.
Перед нами разворачивалась гнусная сцена предательства. Меру поклонился, поцеловал трясущуюся параличом руку фараона (теми же губами, что несколько минут назад целовали эрпата!) и доложил:
— Всё готово, мой господин. Сегодня же Семерхет покинет этот мир.
— Позаботься о том, чтобы он никогда не вернулся. — Хефау вытащил из-под плаща завёрнутый в ветхий лоскут кинжал (тот самый, что сейчас лежал в моём рюкзаке).
Меру поклонился, спрятал кинжал и поспешно удалился. Хефау накинул капюшон и растворился в темноте.
— О Меру… — горько произнёс Семерхет. У него снова был жалкий вид, как и в первые минуты после воскрешения. Быть преданным любимым человеком…
— Мне жаль, — сказал я.
— Идём, — сухо отозвался эрпат. — Я должен выяснить всё до конца.
Он провёл меня через потайной ход к гробнице. Пирамида стояла на холме (лишь тысячелетия спустя пески погребут её), вход уныло зиял пустой глазницей. Была глухая ночь, над вершиной пирамиды слабо брезжил серп молодой луны, кое-где загорались первые звёзды.
Вот темноту разрезал свет факелов, показалась процессия — фараон в сопровождении жрецов в тёмных хламидах. В шаге от пирамиды эрпат приостановился, бросил последний взгляд на звёздное небо и сказал:
— Дайте мне немного времени.
Жрецы поклонились и застыли. Семерхет вошёл внутрь (мы последовали за ним), дошёл до погребальной камеры. Наклоненный на стену, стоял саркофаг. Семерхет опустился на ложе и достал ту коробочку.
— Что это? — шёпотом спросил я.
— Яд, — так же ответил Семерхет.
Фараон помедлил, открыл коробочку и перевернул её над ладонью. В его руке оказалась небольшая горошина, источающая резкий запах белладонны. Семерхет посмотрел на неё, быстро поднёс к губам и проглотил.
— Что? — воскликнул я. — Так ты… покончил с собой?
Лицо фараона побледнело, он схватился руками за горло и упал на ложе бездыханный. Семерхет подошёл к ложу и с горькой улыбкой объяснил мне:
— Этот яд ввергает живого человека в состояние мёртвого сна (думаю, он имел в виду летаргию). Если провести определённый ритуал, тело не истлеет… и проснётся, когда Ключник позовёт его. Так должно было случиться.
Шаги. В гробницу вошёл Меру, в руке его был меч, по лезвию которого стекала кровь. Следом — человек в чёрном одеянии и с закрытым шакальей маской лицом (должно быть, жрец или колдун), он нёс отрезанные головы тех жрецов, что остались дожидаться фараона, и большой позвякивающий мешок.
— О порождение крокодила… — пробормотал Семерхет.
Меру отшвырнул меч и наклонился к телу фараона. По его губам промелькнула хищная улыбка, он поцеловал эрпата в мёртвый рот, облизнулся:
— Вкус яда слаще всего на свете! Помоги мне…
Вместе они уложили Семерхета в нужную позу, вложили ему в руки регалии, накинули сверху тонкое золотое полотно, — они принесли всё это с собой.
— Приступим!
Человек в шакальей маске достал потрёпанную книгу, развернул её и стал нараспев читать заклинания. Семерхет заскрежетал зубами. Я испуганно повернулся к нему и увидел, что его буквально трясёт. Неужели так на него действовали магические слова? Лицо эрпата исказилось ещё сильнее, он скрючил пальцы, вжимая их в грудь, — словно ему причиняли жестокую боль. Я невольно подался вперёд и обхватил его руками за талию:
— Ты в порядке? Может быть, стоит уйти? И так всё понятно…
Я чувствовал, что его тело пронзает судорога и он весь холодеет, — с каждым новым произнесённым словом ему становилось только хуже. Я прижался к нему так крепко, как только мог. Возможно, я смогу остановить всё это… хоть как-нибудь! Если уж, как говорил Семерхет, надо мной власти воспоминаний нет… Судорога вдруг прекратилась, тело фараона расслабилось и вновь потеплело. Он тяжело дышал, но не дрожал более. Его ладонь легла мне на голову, с ласковой благодарностью потрепала по волосам.
Меру между тем вытащил полученный от Хефау кинжал и, размахнувшись, вогнал его в грудь фараона. (Семерхет невольно вскрикнул, я услышал, как зашлось стуком его сердце.) Хлынула кровь, залила золотое покрывало, пропитала его…
— Никогда ты не восстанешь от своего сна, — сказал Меру, разжимая пальцы с рукояти и отдуваясь. — Спи вечно, мой господин.
Он провёл руками, приглаживая ткань, достал из мешка пропитанные воском бинты, распялил пальцы, — и бинты сами собой обвились вокруг тела, стягивая его в кокон. Человек в шакальей маске нарисовал поверх них какой-то знак, потом смазал его пальцем, чтобы никто не смог его прочесть (запечатывающее заклятье?). Вместе они закрыли саркофаг (Меру запечатал его медальоном), расставили по углам пустые канопы и сосуды с благовониями, — чтобы всё выглядело, как нормальное погребение.
— Вот и всё, — сказал человек в маске шакала.
— Нет, ещё не всё. — Меру достал тонкую стамеску и повернулся к саркофагу. — Чтобы никто не смог пробудить его.
И он соскрёб имя с саркофага (а потом, скорее всего, и отовсюду, где оно встречалось). Теперь всё встало на свои места, я получил ответы на все свои вопросы, над которыми ломал голову в гробнице ещё до оживления мумии. Покончив с этим, Меру отшвырнул стамеску и перебросил медальон человеку в шакальей маске:
— Избавься от него! Вывези за пределы Кемета как можно скорее. Если эта баба его найдёт, нам крышка.
«Баба»? Наверное, он имел в виду Ваджит. Невысокого же он был мнения о своей повелительнице.
Человек в маске шакала поклонился и ушёл, унося с собой медальон. Следом ушёл и Меру.
Семерхет какое-то время стоял не двигаясь. Мне было очень неудобно, что мы заключили друг друга в объятья. Конечно, я сделал это только чтобы помочь ему… но тепло его тела было приятно.
— Мальчик… — Семерхет взял меня за плечи и, отстранив, посмотрел мне в глаза. — Как ты оживил меня?
— Как? — растерянно переспросил я. Голова отказывалась думать.
— Ведь он наложил заклятье… этим про́клятым кинжалом.
