Миледи и притворщик (СИ) - Ванина Антонина

– Он же фольклорист, а вот я занимаюсь материальной культурой. Между прочим, ваши снимки из монастыря Камали заставили меня написать статью на тему ритуальной атрибутики в магических культах. А в вашей последней книге я видел фотографию фрески из погребальной камеры, и меня теперь мучает один вопрос – а нет ли у вас подробных снимков той настенной росписи с пирами и казнями?

Снимки росписи с кладбища тел? Вообще-то есть, но…

– Я кое-что привезла доктору Вистингу в залог нашего сотрудничества и…

Не успела я договорить, как искусствовед метнул взгляд на рабочий стол Стиана и тут же приметил мой конверт. А дальше чуть не случилась потасовка: Бергет вскочил с места и метнулся к конверту словно тигр к антилопе, но Стиан успел ухватить мой подарок и спрятать его в выдвижной ящик стола. А дальше был долгий разговор на повышенных тонах, вернее, восклицал и разорялся Бергет, в то время как Стиан внимательно его слушал, кивал, но конверт не отдавал. О чём они говорили, я так не и не поняла, но в итоге Бергет вынул из кармана брюк ключ и протянул его доктору Вистингу, а доктор осторожно достал из ящика конверт, вытащил из него те самые фотографии фресок и отдал их коллеге. Тот вмиг просиял, вырвал из рук Стиана добычу и умчался прочь из кабинета, даже не попрощавшись.

– Вот видишь, какой ажиотаж вызывают твои фотоработы, – полушутя заметил он, вертя полученный ключ в руке. – Страшно представить, что будет с остальными, когда я покажу им твои снимки.

– Вижу, у вас здесь работают очень увлечённые люди.

– Не то слово.

– И они не в курсе, что ты напрямую причастен к появлению моего альбома и нашей с Леоном книги?

В моём голосе предательски проскользнули нотки претензии, а Стиан опустил глаза и произнёс:

– Я просил тебя не снимать меня в Жатжае, и ты сдержала обещание, поэтому моих фотографий нет в твоём альбоме. Леона я просил не упоминать меня в книге, и он тоже не нарушил данное мне слово. Меня в институте, конечно, спрашивали, не пересекался ли я с вами, когда сам ездил в командировку в Жатжай и Сахирдин, но я им ничего не сказал.

– Не ищешь славы, значит.

– Именно.

А ещё не хочешь нарушать конспирацию, как я теперь знаю.

– Вообще-то, – решила я пойти на провокацию, – то, что твоих фотографий нет в альбоме и книге, не значит, что я их не делала.

Да, мне очень хотелось посмотреть на реакцию прожжённого шпиона, когда он поймёт, что конспирация порушена и его фотографии могут попасть в руки аконийской разведки благодаря мне. Конечно, я сильно рискую, говоря ему это в лицо, но мы же в общественном месте, и он точно ничего со мной не сделает. Да и искусствовед Бергет где-то рядом…

– Так всё-таки сфотографировала меня? – словно не веря в случившееся, спросил Стиан.

– С длиннофокусным объективом да ещё и исподтишка это не сложно сделать.

Я ожидала увидеть на его лицу досаду или даже злость, но Стиан смущённо улыбнулся и заключил:

– Но ты их не опубликовала. Так зачем же они тебе?

– Для своей собственной коллекции.

– Да? И по какому критерию мои снимки туда попали?

Я невольно вспомнила те самые припрятанные фотографии, где он без рубашки, с обнажённым торсом, мышцами и прессом, и меня кинуло в жар.

– Ты очень фотогеничен, а я не могу пройти мимо человека, который отлично смотрится в кадре. Такова уж моя профессиональная деформация.

– И у тебя есть специальный альбом с фотогеничными людьми? – с едва скрываемой ироний спросил он, и я поняла, что сейчас поплыву и наговорю глупостей, если не возьму себя в руки.

– Вообще-то, я коммерческий фотограф, снимаю моделей для журналов и рекламы. У меня намётан глаз на лица с правильными чертами, на фигуры с идеальными пропорциями. Ты бы, между прочим, мог рекламировать мужскую одежду, любое модельное агентство тебя бы с руками оторвало. Что смеёшься? Знаешь, сколько в этом бизнесе платят за фотосессию? Это хороший приработок. Кого только агенты не приводят ко мне на съёмку. И студентов, и пожарных, и клерков, и даже фермеров из провинции. А уж для доктора философии по фольклору в студии бы точно место нашлось.

– Это вряд ли. В журналах и рекламе печатают только тех, кого хочет видеть публика. А северяне хотят видеть привычных их глазу северян, а не полукровок, так что…

Кажется, он прав. Редакторы и рекламщики снимки полусарпальца публиковать и вправду не стали бы, и всё из-за коммерческих уловок. Терпеть не могу эту их самоцензуру ради прибыли, она всегда мешала мне отдаваться творчеству на сто процентов.

Я глянула на Стиана, а он с задумчивым видом всё крутил ключ между пальцев и отрешённо смотрел куда-то вниз. Кажется, я невольно задела его больную мозоль. Он ведь не только в Сарпале для всех гонимый полукровка, но и здесь, в империи. Может, тут к нему относятся чуть лучше благодаря его научной степени, но на уровне инстинктов в нём всё равно видят чужака. И он это знает. И каждый день чувствует. И нигде ему не суждено стать полностью своим – ни в Сарпале, ни дома.

– Да плевать на чужие комплексы, – решила я немного подбодрить его. – А я всё равно считаю, что продавцы мужской одежды без тебя многое потеряют. Кстати, а что за ключ ты выменял на фотографии?

– От нашего музея, – наконец посмотрел он на меня и даже заговорщически улыбнулся. – Хочешь взглянуть на самую засекреченную коллекцию сарпальских артефактов?

Засекреченную? Ну, конечно же…

– Хочу! – выпалила я.

– Тогда идём.

Когда мы покидали рабочий кабинет Стиана, Гро так и не проснулся. Видимо, пёс понимает, что в родном институте хозяину никакие опасности не грозят, и приглядывать за ним не нужно, вот и отдыхает в своё удовольствие.

– Почему ваш музей засекречен? – полюбопытствовала я, пока мы шли по коридору. – Что вы там такое храните?

– Всё то, что оказалось не нужным Флесмерскому императорскому музею. Предметы современного сарпальского искусства, одежда, культурное наследие прошлых веков. У императорского музея, конечно, есть парочка сарпальских залов, но там выставляют только броские экспонаты вроде золотых украшений и чёрных диоритовых скульптур. А наш музей тщательно хранит всё то, что императорский музей решил скрыть от глаз тромской публики. Потому мы в шутку и называем его засекреченным. Только наши научные сотрудники и студенты с кафедры сарпалогии и искусствоведения здесь и бывают. Ты первая иностранка, кто войдёт в нашу святая святых.

– О, я польщена.

Дойдя до лестницы, мы спустились на первый этаж, а дальше нас ждала неказистая запертая дверь, ведущая в подвал. Плохо освещённый узкий коридор уже вызывал тревогу, а когда мы вошли в тёмное помещение и Стиан дотронулся до выключателя, я чуть не завизжала от нахлынувшего ужаса. Впереди возвышалась огромная, облитая кровью статуя оскалившейся Камали, а её поднятые руки упирались в потолок, угрожающе нависнув над остеклённым стендом, что стоял перед ней.

Немного придя в себя, я заметила, что одна из четырёх рук у страшилища отломана, а сама статуя высечена из весьма интересного материала.

– Красный мрамор, – подойдя ближе, поняла я. – С ума сойти, это просто невероятно. Такое ощущение, что это разводы крови от многочисленных жертвоприношений, а не окрас камня.

– Интересный эффект, правда? – поддержал меня Стиан. – Эту статую сорок лет назад привезли из Бильбардана. В то время бильбарданский сатрап объявил поклонников Камали вне закона, поэтому всё закончилось разрушениями храмов и бегством камалистов в Румелат Зато обломки храмовых статуй остались. Эту нашли близ побережья тромские рыбаки. Сохранность потрясающая, отбита только рука, где Камали держит отсечённую голову своего брата Гештита. В нашем музее она уже много лет стоит на этом самом месте, чтобы студенты, заходя сюда, с порога расставались с иллюзиями на счёт Сарпаля. На южном континенте за флёром загадочности и экзотики зачастую скрываются чьи-то страдания и чья-то жестокость. Статуя Камали – самое красноречивое тому свидетельство. Не мне тебе рассказывать, почему.