Рогатый папа (СИ) - Лира Екатерина

И я покорно изгибалась на встречу его рукам. Кажется, еще чуть-чуть и полотенце – последний оплот моей брони – падет к его ногам вместе со мной.

Прямо здесь и прямо сейчас. У стены в незапертой душевой, куда в любой момент может войти еще кто-нибудь.

Герман на миг отстранился:

– Если хочешь, что бы мы продолжили, ты должна сказать мне об этом в слух.

Я отчаянно замотала головой, отступая назад, мутным взглядом осматривая все вокруг.

Мужчина облизнулся, но, вопреки моим опасениям, не стал настаивать.

– Оденься, я покажу тебе кое-что. – улыбнулся краешком губ, и кивнув, вышел из душевой.

Одеться, после всего что случилось, оказалось ой как не просто. Руки не слушались, джинсы не желали налезать на влажное тело.

«Может дело вовсе не в том, что тело влажное, а я просто поправилась?» – отогнав не добрую мысль еще раз насухо вытерлась полотенцем.

Располнеть – было тайным кошмаров всех, кто танцует в балете. За слишком резкую прибавку могли и уволить, как профнепригодных.

В прочем, месяц, два – и мне в любом случае придется отказаться от выступлений на сцене. Все что я могу, это попытаться получить роль в Спартаке, который мы будем показывать на балетном фестивале, ведь следующая моя роль, будет уже не скоро.

Думать обо всем этом было страшно, муторно. Пока я не готова была представить себя матерью, и понятия не имела, как собираюсь со всем справляться.

Да, зарплата у нас в театре была выше средней по городу, но в декрет из коллег практически никто не уходил, и посоветоваться было не с кем.

Наконец закончив с переодеванием, взяла свои пакеты с балетным скарбом, и вышла в коридор.

Нагицкий с невозмутимым видом стоял прислонившись к стене, и скрестив руки на груди.

– Оставь это пока. – кивнул Герман. – Мы сюда вернемся.

От взгляда на него, кровь невольно прилила к щекам.

«Я не такая, я жду трамвая…» – вспомнилась мне шутливая фраза. – «Да уж, не такая! Еще как такая! Такая же, как и остальные курицы, вешающиеся ему на шею! Сама же целоваться полезла!»

Распекая себя, я двинулась вслед за мужчиной. Пусть показывает, что он там задумал, главное, что б это не оказалась двуспальная кровать, которую он тут со всеми использует.

Мы спустились по широкой лестнице, выкрашенной по краям синей краской в тон стен подвала. Тут пахло сыростью, что-то капало с протянутых вдоль труб.

Нагицкий принялся шарить по карманам, пока наконец не выудил связку позвякивающих ключей.

– Какой тут пол грязный… – машинально произнесла я, с досадой оглядывая потемневшие носки балеток.

– Уборщики сюда не заходят обычно. Раньше вон там архив был, – он кивнул в сторону одной из многочисленных дверей. – но из-за высокой влажности перенесли. Прямо под зданием проходят грунтовые воды.

– Это не опасно? Они могут размывать фундамент. – ужаснулась я, воспоминая, как слышала о том, что до того, как Нагицкий стал вливать деньги, это здание считалось аварийным.

– Могут. Да еще и сам театр когда начинали строить, наплевали на технику безопасности, не провели гидроизоляцию как следует…

– Тут неверное все в плесени… – я огляделась, пытаясь увидеть потемневшие от влажности стены – но нет. Все выглядело, как новое, разве что ужасный слой пыли на полу портил все впечатление.

– Тут выросло кое-что поинтереснее плесени. – фыркнул Герман, и выбрав один из ключей, открыл им ничем не приметною дверь. – Идем, тебе понравится.

Я шагнула за ним в темный проем, но Нагицкий тут же щелкнул выключателем на стене и одна за одной с небольшим запозданием по всему периметру загорелись лампочки.

Потолок был низким – протяни руку, поднимись на цыпочки – и достанешь, но при этом само помещение было по размеру как зал для репетиций, а возможно даже под ним и находилось. Пол был вымощен старой расколотой плиткой, краска со стен кое-где облупилась, и тем не менее здесь действительно было на что посмотреть. Странное дерево торчащее ровно по середине. А может быть это лишь корни этого дерева или просто выточенная из камня скульптура?

Это нечто состояло из множества перевитых между собой веток каждая толщиной в мою руку. Они пробивались из пола, напоминая сначала корни, потом сплетались в единый ствол, а затем снова расходились подпирая собой потолок здания.

Листьев было не много, я заметила всего пару пожухлых, висящих на самой верхушке.

Сделала несколько шагов вперед, и обернулась на Германа. Он, закрыл на за нами дверь, отрезая от остального мира, и теперь не сводил глаз с этого странного дерева. И странное дело, он вроде бы улыбался, но взгляд при этом был таким тоскливым, что у меня невольно щемило сердце.

Тишина слишком давила.

– Подумать не могла, что у нас под зданием растет такое. Пожалуй, от этого фундамент разрушится быстрее, чем от грунтовых вод. Давно оно тут? Или оно уже сухое?

Сделала еще пару шагов, обходя странное растение по кругу. На очередном шаге замерла, так и не донеся ногу до земли. Дерево было вовсе не деревом. Скульптурой. По крайней мере, в тех ветках, что сплетались в ствол, четко угадывались черты женщины. Руки, поднятые к потолку, ноги, врастающие в пол, обнаженная грудь, лицо.

– Она не разрушает. Она наоборот, удерживает, – произнес Герман с трепетом.

– Она? – я нахмурилась и осторожно протянула руку к ветвям. Кора была теплой и словно пульсировала.

Я вдруг почувствовала себя огромной. Как Алиса из Зазеркалья, съевшая неправильный пирожок и теперь вынужденная лишь смотреть в маленькую дверцу, вместо того, чтобы свободно войти в нее.

Надавила на кору чуть сильнее, придвигаясь ближе, коснулась второй ладонью и тут же ощутила легкое головокружение. Мне начало казаться, что то ли я падаю, то ли пол вдруг резко покачнулся. Пришлось обхватить ствол обеими руками, только бы удержаться на ногах.

И в этот же момент меня словно выдернуло из этого подвала, из этого театра. Я полетела куда-то вниз головой. И, вместе с тем, осталась на месте.

Накачанный, волосатый, смутно знакомый мужик в белой растянутой майке орал на сидевшую за столом женщину. А рядом с ней стоял мальчик лет пяти-шести. Опущенные к полу глаза и полный смирения вид никак не вязались с крепко, до побелевших костяшек сжатыми кулаками.

– Еще раз узнаю, что ходил на улицу, неделю у меня на задницу не сядешь, понял? – цедит качок, обращаясь к мальчику. – Я тебя не услышал.

Тот морщится, но все же кивает.

– А тебя так вообще убью, – вновь переключается на женщину.

Я наблюдаю за этой сценой со стороны, но в то же время вижу глазами каждого из этих троих. Меня ощутимо мутит.

Все трое расположились на какой-то советской кухне. Старый кухонный гарнитур, старые обои, старый стол с потертой клеенчатой скатертью, за которым все и происходит.

Я бы хотела это прервать, не видеть чужую драму, но как – не имела ни малейшего понятия.

– Толку от тебя как от козла молока, раз даже за восьмилеткой проследить не в силах.

На это могу лишь вяло удивиться. Восемь лет? Этот заморыш даже на шесть выглядит с натяжкой.

– Мама не виновата, – с дрожью в голосе произносит мальчик. – Я ушел сам.

Качок вдруг резко опускает кулак на стол, по всей квартире эхом отдается громкий глухой стук.

– Мне плевать, кто из вас виноват. Ты должен сидеть дома и учиться, развивать свой талант. Ты понял меня?

– А я плевать хотел на свой талант! Мне он не нужен, а только тебе, чтоб жрать! – сорвавшись на фальцет, вдруг закричал мальчик.

– Ты как с отцом разговариваешь, Геша? – расширив глаза от ужаса, прошептала мать, на всякий случай, отодвигаясь назад.

И сделала это она весьма вовремя, потому что ребенку в тот же момент прилетела смачная оплеуха. Голова мальчонки покачнулась в сторону, и в один момент мне показалось, что она и вовсе отлетит назад.

Из глаз ребенка сами собой брызнули слезы, но он даже не всхлипнул, лишь поджал губы и несколько раз сморгнул. Зато на его голове словно сами собой проявились маленькие черные рожки.