– Кто ты?
Я смотрела на него, как на призрака. Сейчас я не видела в нем демона, прожившего больше трёх тысяч лет. Я видела в нём нить, связывающую меня с почти забытым прошлым.
– Я – часть твоей плоти. Часть твоей крови.
– Это не ответ.
– Это всё, что я могу тебе сказать в этом времени. Не злись. Если бы ты знала все обстоятельства, то сама бы заставила меня молчать. Моё нежелание раскрывать тебе правду лишь способ выполнить просьбу близкого мне человека.
– И кто же этот человек, позволь узнать? – во мне вновь начала поднимать голову ярость. – Кто, по-твоему, имеет право решать за меня как должна сложиться моя жизнь?!
Взгляд Деспила внезапно стал теплым, и он привычно заправил мне за ухо прядь выбившихся волос. Так, словно делал это уже тысячу раз.
– Ты сама.
Глава 6
От услышанного голова пошла кругом. Он был в моём времени. Знал моё имя. Он, быть может, знал что-то о моей семье.
Руки непроизвольно сжались в кулаки, пресекая нестерпимый порыв вцепиться в Деспила и трясти его до тех пор, пока он всё не расскажет. Я не видела свою семью с двенадцати лет. Ничего о них не слышала и не знала даже живы ли они сейчас. Это было табу. Перед получением таны все агенты проходили процедуру зачистки – им стирали часть памяти, хранящую воспоминания о родственных связях. Так было проще и Обители, и самим агентам, которых после этого ничто не отвлекало от работы. Всем, кроме Видящих. По неизвестной причине дар весьма капризно реагировал на любое вмешательство в сознание, и попытки провести зачистку на его обладателе могли привести к чему угодно – агрессии, полной амнезии, сумасшествию… Господи, сколько раз я мечтала просто не помнить о том, что где-то там остались люди, которых я так сильно любила! Люди, которые наверняка за последние десять лет успели смириться с моей смертью. Да и что они помнили обо мне?
Дар проснулся во мне на восьмой День Рождения. Поначалу это были лишь «цветные облачка» вокруг мамы, папы и брата – аура, как я узнала позже. Потом у меня появился друг, который почему-то сильно настораживал родителей. Мы повсюду были вместе – дома, во дворе, за обедом или за сбором яблок и груш в мамином саду. По вечерам он сидел на моей кровати и рассказывал мне чудесные истории о местах, в которых я обязательно побываю вместе с ним, когда подрасту. К десяти годам я поняла, что мама с папой не наказывают меня своим неверием. Они просто его не видят. А ещё почему-то они видят кротов, пропахавших в очередной раз длинные борозды поперек огорода, но не замечают отвратительных маленьких «гремлинов» снующих туда-сюда по саду и присасывающихся к деревьям зубастыми ртами. Яблони потихоньку высыхали, а мама злилась.
За год до моего исчезновения друг рассказал мне о месте, где живут люди с таким же даром, что и у меня. О месте, где меня поймут, и не будут считать сумасшедшей. Он уговаривал меня уйти туда вместе с ним, но я уже понимала, что маму это расстроит и даже папа, привыкший не слишком выражать свои эмоции, будет очень грустить от того, что ему станет не с кем по вечерам смотреть «ужастики». Да и я так любила эти смешные, ненастоящие, кукольные фильмы…
В последний вечер, когда я видела «друга», он был зол. Он говорил, что я предаю его, бросаю в одиночестве. Говорил, что всё равно уйдёт – со мной или без меня. В тот вечер я будто впервые заметила его выступающие клыки, а яростные глаза отливали красным.
Он ушёл, и я долго плакала, свернувшись калачиком на маминых коленях.
А через месяц пришли другие.
Крупные, лохматые звери и мелкие, похожие на крыс, прожорливые монстры из папиных фильмов, клацающие зубами по ночам возле моей кровати. Я упросила родителей спать с ними, сказала, что боюсь темноты, но стало только хуже. Закрывая глаза и прижимаясь к маме спиной, я из последних сил укутывалась в её руки, стараясь не замечать отвратительных серых насекомых, ползающих по груди моего спящего отца. Я всхлипывала и дрожала до самого рассвета, но родители этого не замечали.
Они не видели этого. Они мирно спали.
Мне исполнилось двенадцать в июле. Мама накрыла стол в саду и испекла огромный, вкусный торт, пригласила соседских мальчишек. Я задувала разноцветные свечи, а на соседних стульях сидели друг на друге несколько десятков чудовищ, скалясь и издевательски хлопая в ладоши.
Все они каждую ночь говорили одно и то же:
Ты должна уйти. Тебе здесь не место. Мы доберемся до всей твоей семьи, если не подчинишься. Знаешь ли ты, какие вкусные косточки у твоего любимого старшего братца?…
Зимой меня оставили дома одну. Всего на вечер. Родители переживали, но брать меня с собой в город в минус тридцать все-таки опасались. Я сидела на кровати, а толстоногое чудовище перебирало мои волосы, рассказывая, как его друзья провожают мою маму, держась за подол её юбки.
Ты можешь это прекратить. Уйди, и мы оставим их в покое. Уйди, и они будут счастливы.
Я не взяла с собой даже воды и хлеба. В двенадцать я уже была в состоянии понять, что в такой мороз мне вряд ли грозит смерть от голода. Просто надела дубленку, завязала под подбородком мамину шерстяную шаль, вставила ноги в валенки и пошла вперед, не разбирая дороги. Посадка начиналась через улицу от дома и мне туда ходить не разрешали. Говорят, там водились лисы, а они злые и кусаются. За посадкой началось поле, а за полем глухой лес. Я стучала зубами, но упрямо шла вперёд, стараясь уйти как можно дальше от дома. Моя свита молчаливо шла следом за мной. Силы кончились на рассвете, хотя зимой в лесу он был каким-то приглушенным и серым. Помню, я подумала, что мама с папой, наверное, уже сходят с ума и обзванивают всех друзей, прося помощи в моих поисках.
Ничего. Им так будет лучше. На папе перестанут спать насекомые, а чудовища больше не будут дергать мою маму за юбки.
Я свернулась калачиком под каким-то деревом, закрыла глаза и отстраненно наблюдала, как вокруг меня, прямо в снег, рассаживаются мои неизменные спутники. Ног я не чувствовала уже пару часов, а челюсти свело, поэтому зубы стучать перестали и не мешали мне проваливаться в тягучую зимнюю дрему. Последней мыслью было жгучее желание всё исправить, найти выход, позвать на помощь, выжить… Но сил на это уже не осталось.
– Девочка! Девочка!!! – сильные руки трясут меня за плечи, одновременно стараясь как можно плотнее завернуть во что-то большое и очень тёплое. – Очнись!
Я открываю глаза и вижу мужчину с пронзительным, тёплым взглядом. Он напоминает мне папу, и слёзы непроизвольно застилают глаза. Мои тюремщики столпились вокруг нас и злобно рычат. Они не довольны, они ждали другого.
– Уходите, пожалуйста! Они и Вас убьют! И маму! И папу! Уходите скорее!!!
– Кто, милая? Кто меня убьёт?
– Чудовища, – обреченно говорю я, понимая, что этот человек не поверит мне так же, как и все до него.
– Хм… Так ты их видишь?
– Да…
– Это хорошо.
– Почему? – я так удивлена, что даже не сразу замечаю, как к ногам возвращается чувствительность, а руки уже могут сжать край этого солнечного одеяла, натягивая его до самых ушей.
– Потому что они видят всех нас, всегда. А их могут разглядеть считанные единицы. Ты очень особенная, ты об этом знаешь?
Я слушаю его с открытым ртом и понимаю, что он мне верит.
– Пойдём со мной, милая. Тебя нужно отогреть и накормить.
– Вы отведёте меня домой? – обреченно спрашиваю я.
– Нет. Я отведу тебя туда, где тебе поверят и научат бороться с твоими монстрами.
Я киваю и поднимаюсь на ноги. Хорошо. Главное увести их от мамы и папы. Мужчина поддерживает меня под руки и сжимает в ладони какой-то камешек, висящий на шее. Прямо посреди леса воздух начинает мерцать.
