Заговор маски (СИ) - Костылева Ляля

Яролика молча подошла к подруге, присела рядом с ней и обняла, прижав ее голову к своей груди. Она не знала, что сказать, да и что можно было сказать, когда ее саму разрывало на части. За что? Почему? Что мы все сделали? Что сделали мама с папой, чтобы закончить вот так? Они должны были жить долго и умереть в глубокой старости, окруженные детьми и внуками! Что сделал малыш Златко, который и жить-то толком не начал? А все остальные?

— Ненавижу, — наконец прошептала Яролика, — как же я их ненавижу, всех этих лживых, жестоких, этих нелюдей. Будь они прокляты все… — она упрямо смахнула слезы с лица. — Горенька, не надо. Вставай. Мы их оплачем, обязательно. А сейчас надо уходить.

— Я не могу, — выдавила наконец Горислава, — не могу. Иди. Я останусь здесь. Я не могу идти дальше.

Яролика погладила ее по волосам, взяла за плечи и заставила поднять голову.

— Горя, они бы не хотели, чтобы ты сдавалась. Они бы хотели, чтобы мы ушли. Они ведь и в самом деле этого хотели. Они нас спасли. И теперь мы должны идти. И жить ради всех них. Ты сможешь, ты сильная, ну давай!

— Никакая я не сильная! — билась в истерике Горислава. — Я только женщина, обычная слабая женщина, это не по мне! Я не могу этого вынести! Как мне жить после такого? Как мы сможем жить после такого?

— Ну тише, тише, — Яролика прижала подругу к себе и начала укачивать как ребенка. Из ее глаз тоже текли слезы. — Мы сможем. Мы вместе и все сможем. Мы сможем выжить и сможем жить. Ради них.

Она укачивала рыдающую Гориславу и шептала слова утешения, стараясь успокоить не только подругу, но и себя. Потому что в голове у Яролики сейчас не было ничего, кроме желания упасть на снег и разрыдаться. И плакать до тех пор, пока она здесь не замерзнет насмерть. Тогда она, может быть, встретится с семьей. Но она была не одна, и отец учил ее не сдаваться. Яролика не могла предать его даже так, в малом.

— У нас все получится, Горя. Да мы просто слабые женщины, но мы все сможем. Мы ведь не просто женщины, а ведуньи. Вот, — она покопавшись в сумке, достала пузырек, — выпей немного, это поможет успокоиться.

— Ты ведунья, а я ведьма. У тебя, может, и дар, а у меня проклятие, — хмуро произнесла Горислава, все больше успокаиваясь с каждым глотком жидкости из пузырька, — мне бы уж лучше ничем не обладать.

— И ты ведунья, а я тоже ведьма, — со слезами на глазах ответила Яролика. — Ведьмой тоже быть почетно. Это церковники это слово испоганили. У нас обеих дар. Помнишь, как твой папа и моя бабушка говорили. Что это дар от богов, и надо его развивать. А у тебя хороший дар. Сирены людей могли успокаивать, счастье им дарить своим пением.

— Но я не могу! — Горислава встала и отряхнула снег с платья. — Я могу только разрушать. Так что ты полезна, а я нет. — Она вздохнула глубоко и отерла слезы. — Ладно, прости меня, дорогая. Тебе ведь так же тяжело, как и мне. Идем. Если повезет, завтра уже будем в Лигии.

— И ты будешь полезна, — убежденно сказала Яролика. — Ты бы знала, сколько я трав перепортила, пока училась. Бабушка смеялась, что моими снадобьями не лечить, а калечить только. Но ничего, со временем научилась. И ты научишься. Идем, — она тоже отряхнула подол, — для начала доберемся до Лигии, а там решим, что делать дальше.

Помогая друг другу, девушки тронулись в путь. Шли молча, лишь изредка перебрасываясь словами. А в лесу было тихо, будто все звери и птицы сопереживали их горю и не смели подать из-за этого голос.

Яролика занервничала.

— Горя, тебе не кажется, что уж очень тихо.

Горислава, не так хорошо чувствовавшая лес, как ее подруга, пожала плечами:

— Зимой всегда меньше птичьего гомона, правда? Да и звери не спешат встречаться с человеком.

— Да, но… — Яролика пугливо заозиралась. — Так тихо быть не должно, хоть что-то… Слушай, я попробую к деревьям прислушаться. Помнишь, у меня несколько раз получалось. — Не дожидаясь ответа, она подошла к большому дубу, сняла варежку и помедлив приложила руку к стволу дерева.

Горислава остановилась, скинула тяжелый заплечный мешок и расправила плечи. Тревога подруги передалась и ей. Она с подозрением осмотрелась, но вокруг было пусто.

— Ну что там? Ты что-нибудь слышишь? — спросила она у Яролики, понизив голос.

Яролика стояла зажмурившись и только чуть водила носом, словно принюхиваясь к чему-то. Она никак не могла сосредоточиться: едва она закрыла глаза, как на нее нахлынули другие образы — образы их мертвой деревни. В голове прозвучал голос бабушки: «Яролика, не отвлекайся, это просто, это у тебя в крови». Девушка досадливо поморщилась и, следуя бабушкиным указаниям, постаралась сосредоточиться на ощущениях у себя в ладони, там, где ее рука касалась коры дубы. Внезапно она ахнула и резко отняла руку.

— Слышала… — испуганно прошептала она. — Едва удалось, но там люди, — она дрожащей рукой указала в ту сторону, куда они направлялись. — Что-то строят… или лес валят. Дерево упало, я услышала.

— Строят? — Горислава нахмурилась. — Ах да… Бабушка же говорила, они возводят стену на границе. Ты можешь узнать, как сильно нам надо забрать в сторону и в каком направлении, чтобы обойти их незамеченными?

— Не знаю, — расстроено сказала Яролика. — Сейчас я…

Она потерла ладони и вновь поднесла руку к дубу. Сосредоточиться, не думать ни о чем. Только о земле, о деревьях, о листьях. О том, как весь лес сейчас пытается помочь ей, потому что она своя, а те — чужаки. Яролику будто тряхнуло, однако она не оторвала ладони от дуба.

— Налево, — забормотала она, — мимо расколотой сосны, к змеиному яру, а потом к болоту. Там еще лес, там есть они, но мало, почти никого.

— Хорошо, — Горислава положила ей ладонь на плечо, — ты просто умница! Все, убери руки, а то потеряешь слишком много сил, а нам еще такой крюк делать. Хочешь, я понесу что-нибудь из твоих вещей?

Яролика покачала головой.

— Я справлюсь, — не смотря на уверение, она пошатнулась, когда сделала шаг. — Сейчас только…. Я переведу дыхание.

Горислава закатила глаза, взяла сумку подруги и закинула ее на плечо:

— Идем, — повелительно сказала она. — Придешь в себя — отдам. Нельзя медлить.

Они двинулись в обход, увязая в сугробах. Сучья цепляли их волосы, кусты норовили оторвать кусок платья. Голод вскоре напомнил о себе, они остановились и перекусили куском хлеба с сыром, затем двинулись дальше. Запад расцвел бледным розовым светом: приближался закат.

— Мы вроде бы уже должны выйти к границе, да? — негромко спросила Горислава.

Яролика кивнула.

— Если мы сейчас возьмем правее, то шагов через пятьсот дойдем. Мы понемножку забирали вправо, чтобы не такой большой крюк делать. А если прямо продолжим идти, то в болото упремся. И все равно придется поворачивать направо, я через болото хода не знаю. Папа, может, знал, — она шмыгнула носом, но продолжила твердо. — Давай попробуем осторожно повернуть вправо. Граница приметная, там в давние времена, как и везде, берез насажали, мы их издалека увидим, ровные ряды. Поглядим, вдруг получится пройти.

— Верно, верно, — со злостью согласилась Горислава, — раньше-то Русь в представлении людей с березами, а не со стенами связывалась.

Последние шаги до границы преодолевали едва ли не ползком, останавливаясь каждые несколько минут и прислушиваясь к лесу. Все больше темнело, и путь становился все более сложным.

— Ничего, — шепотом сказала Яролика. — В темноте зато вернее проскользнем.

Наконец впереди показались березовые стволы. Весной и летом тут, наверно, было очень красиво. Часто рассаженные деревья тянулись неоканчивающейся березовой рощицей, обозначающей границу Руси. Сейчас же на подруг смотрели голые стволы, темным частоколом перекрывавшие им дорогу. Яролика и Горислава подобрались ближе и прислушались. Было тихо, лишь скрипели деревья. Подруги, решившись, подошли еще ближе. До спасительных берез оставалось всего несколько шагов. Перейди они границу, бросились бы бежать и уже меньше чем через час были бы недосягаемы для врагов.