Покоренная Хвороком (ЛП) - Силвер Каллия

Но она знала, что он услышал — потому что он замер.

И она почувствовала, как он слушает её — каждое движение, каждый вздох — их переплетённые тела будто затаили дыхание вместе, а мышцы его тела напряглись, как у хищника, уловившего малейшее движение.

Он слышит всё, не так ли?

И всё же его рука продолжала двигаться вниз, по мягкой инопланетной ткани, что обнимала её кожу, будто второй слой мыслей. Материал был не похож ни на что земное — порой он ощущался прохладным и текучим, как вода, дрожащая под давлением. Сейчас, под его ладонью, он казался тёплым, откликающимся. Почти живым.

Она готова была поклясться, что ткань смещалась под его прикосновением.

По её телу прошла странная дрожь — смесь ожидания и непонимания.

Его рука была такой тёплой.

Слишком тёплой. Не человеческой.

От этого её передёрнуло, дыхание застряло в горле.

Она хотела ненавидеть всё это. Хотела вернуть себе праведную ярость, ясность морального возмущения.

Но не могла.

Просто… не могла.

Не с холодной бурей, терзающей корпус корабля. Не с чёрной пустотой за окнами, давящей, будто ночной океан. Не когда она свернулась на коленях у пришельца, заключённая в объятия, способные убить и приласкать одним движением.

В этот момент, в этой кабине, полной тишины и странности, она жаждала одного.

Близости.

Утешения.

Даже от него.

От того, кто купил её.

От того, кто забрал её из её мира.

От того, чьё прикосновение теперь заставляло её живот сжиматься, а кожу — гореть.

Это безумие.

Она смотрела в затемнённую кабину пустым взглядом, наблюдая, как снег кружится перед стеклом, словно пепел. Сердце колотилось так сильно, что она боялась — он тоже это чувствует.

Её пугало, что всё это значит.

Что она может потерять, если позволит себе наслаждаться мгновением.

Свою автономию. Свою силу. Своё «нет».

Это было опасно — пугающе — представить, что она уступит.

Позволит ему забрать этот последний дюйм свободы.

Но это было ещё и…

Боже, помоги ей.

Соблазнительно.

Потому что он не просто прикасался к ней.

Он изучал её.

Его рука медленно прошла по её животу, пальцы скользнули по мягким изгибам талии.

Она снова напряглась — но не в попытке сопротивления. Скорее, в рефлексе.

Он скользнул ниже, по линии её бедра, его большой палец прошёл вдоль выступа тазовой кости. Каждое движение было точным и обдуманным, будто он хотел почувствовать каждую деталь. Запомнить её.

А потом…

Его рука достигла округлости её бедра.

Её дыхание сорвалось, запутавшись в горле.

Он не торопился.

Не хватал.

Он — гладил.

Пальцы прошли по чувствительной коже там, где ткань встречалась с плотью, его прикосновение скользило по границе запретного и интимного.

Она крепче сжала меховое покрывало на своих плечах — не чтобы спрятаться, а чтобы удержаться в реальности.

Её глаза дрогнули и закрылись.

И впервые она не думала о бегстве.

Не думала о Земле.

Она думала только об этом.

И как-то так — прежде чем она сама поняла, что делает — она раздвинула ноги.

Совсем немного — лишь лёгкое движение коленей.

Но он заметил.

В тот же миг, как она пошевелилась, его пальцы последовали за этим движением.

Они скользнули между её бёдер — твёрдые и горячие, настолько горячие, что она поклялась бы: под этой кожей он сделан из расплавленного металла.

Ткань её странного, инопланетного платья растянулась под его прикосновением — податливая и принимающая, будто материал желал этого так же сильно, как и её тело.

И он нашёл её.

Нашёл то мягкое, ноющее место между её нога.

Он надавил — ровно настолько, чтобы её дыхание сбилось, а грудь приподнялась.

Как он знает?

Как существо вроде него — немое, безликое, не из этого мира — может так точно понимать, что её разорвёт от желания?

Его пальцы не дрожали. Не замедлялись.

Он касался её так, будто знал её. Будто изучил хрупкое искусство удовольствия и применял его с абсолютной точностью.

И её тело…

Полностью её предало.

Сильвия закрыла глаза и ахнула.

Жар распустился внутри неё, сворачиваясь внизу живота, растекаясь по конечностям. Кожа покалывала под платьем. Соски затвердели, уже чувствительные после его прежних прикосновений. Она сжала меховое пальто крепче — наполовину как щит, наполовину как якорь.

Но ничто уже не могло удержать её на земле.

Не тогда, когда сама чистая сила касалась её так бережно, что она начинала дрожать.

Она застыла.

Совсем застыла. Застряла в состоянии натянутого ожидания.

Наслаждения.

Сознание опустело.

Вой ветра снаружи стих. Чёрное стекло кабины исчезло для неё, будто растворилось. Во всём мире не осталось ничего, кроме жара его пальцев, медленного, невыносимого скольжения его ладони, когда он поднимал её платье всё выше, выше...

От подола, обнимавшего её колени.

Ткань сдвинулась, текучая, как вода, откликаясь на его руки будто по зову. Она поднялась, обнажая её бёдра.

И всё равно он ничего не сказал.

Не издал ни звука.

Просто держал её.

Касался её.

Владал ею в тишине.

Какого чёрта это такое? Что, блядь, я вообще делаю?

Боже, всё это было как сон. Кошмар и экстатическое наваждение одновременно.

Его руки — шестипалые, напомнила она себе в внезапной вспышке головокружительной ясности — скользили вверх по её голым бёдрам.

Голым.

Потому что под этим странным, облегающим платьем на ней ничего не было. Ни нижнего белья. Ни защиты. Ничего между ней и ним — только дыхание воздуха и черта, которую она даже не заметила, как перешла.

Он возвышался позади неё, массивный, твёрдый как камень, его голая грудь — словно стена мышц, высеченная из тёмно-синего мрамора. В нём всё было чрезмерным — слишком большим, слишком сильным, слишком чуждым.

— О боже… — прошептала она, сглатывая.

Сейчас не имело значения, что она не видела его лица.

Не имело значения, что она не понимала ни слова из того, что он говорил.

И даже то, что он купил её, — тоже не имело значения.

Значение имело только чувство от его руки — мозолистой, широкой, горячей как лава и невозможной в своей точности — скользившей всё выше.

Пока он не нашёл её.

И всё так же он не говорил.

Просто дышал.

Он только прикоснулся.

И она…

Она позволила ему это.

Потому что не знала, как иначе реагировать. Это ощущалось хорошо. Очень хорошо. Лучше, чем всё, что она когда-либо испытывала с мужчинами на Земле.

Он отвечал на её вздохи.

На то, как она выгибалась навстречу его прикосновениям, на приглушённые вздохи, которые она не могла сдержать, на то, как её дыхание сбивалось каждый раз, когда его пальцы скользили по более чувствительным местам.

Он подстраивался.

Дразнил.

Его движения были мучительно медленными, словно он играл на ней: каждое изменение давления, каждый плавный проход его пальцев будто были выверены так, чтобы вызвать новую дрожь, новый вздох — как будто она была инструментом, и он уже знал, как заставить её «звучать».

И когда его пальцы наконец нащупали эту самую чувствительную точку, когда его подушечки коснулись, закружились, нажали с сокрушительной точностью, её тело предало её окончательно.

Она ахнула.

Тихо. Надломленно.

Сдалась.

Боже.

Она хотела что-то сказать. Протестовать. Ругаться. Стонать. Что угодно. Блядь.

Но ничего не смогло сорваться с её губ, потому что всё её тело гудело, дрожало, настроенное на ритм его руки и на устойчивое, неотвратимое тепло его тела за её спиной.

Она была так уязвима. Так беспомощна.

Но это больше не пугало её.

Только не с ним.

Он мог бы уничтожить её. Мог бы отдать приказ. Сломить её волю.

Но вместо этого он извлекал из неё нечто совершенно иное.