Все потерянные дочери (ЛП) - Гальего Паула

— Ох, чёрт, — вырывается у меня.

Нога зависает над комнатой… комнатой, что теперь не должна выглядеть так. У стены стоит кровать, на полу — сапоги в грязи, будто кто-то снял их недавно. Но они висят, словно гравитации не существует. Будто пол — теперь стена. Всё помещение перевёрнуто, а я — нависаю над бездонной пропастью.

Дна не видно. Его нет. Только чёрная глубина, как у тёмного колодца.

Чьи-то пальцы сжимают моё плечо.

— Куда собрался? — звенит певучий голос, как у любовника, зову́щего вернуться в постель.

Он разворачивает меня — и я оказываюсь лицом к лицу с ним. Весёлый рот. Голодные глаза. Теперь он больше не выглядит моим братом.

Я бью локтем — и ничего. Следующий удар, прямой в челюсть, он отводит без труда. Потом хватает меня за горло и… поднимает над землёй.

Чёрт.

Ноги повисают в воздухе. Я извиваюсь, задыхаясь, но эта тварь сильнее. Намного сильнее. Держит меня, как тряпичную куклу.

— Раньше я почти тебя достал, но в этой чудесной головке прячется ещё больше ужаса, да? Покажи. Покажи мне самые скрученные свои кошмары…

Я кричу, но воздуха не хватает, и демон смеётся над этим жалким писком.

Его пальцы сжимают сильнее. Мои тщетно пытаются их разжать.

Вдруг во мне поднимается тёмное ощущение. Оно цепляется за моё горло, вьётся вокруг рёбер, оплетается вокруг лёгких, карабкается вверх по трахее…

— Покажи мне… — шепчет он. И я чувствую: дверь распахивается. Прямо в моём сознании. Без запоров, без преград.

Моя мысль бредёт, словно в жару. Мышцы становятся ватными. Руки соскальзывают с его пальцев. Сад слева тонет в тумане, справа мрак пожирает траву, дом и даже самого демона.

А потом — другие руки на моей шее. Женские. Я вижу это обрывками: красные занавеси, красный лак ногтей, впившийся в мои плечи. Красный след поцелуя, который утром будет жечь меня угрызениями совести.

Ложь, что слетает с моих уст, когда я оправдываюсь перед Ниридой. Хвастовство, выученное для того, чтобы прикрыть очередную «победу».

На самом деле — поражение. Моё поражение, которое я присваиваю, чтобы подобраться ближе к командирам армии, что продолжает уничтожать моих.

И толку мало. Влияние, которое приносит мне одна ночь с той женщиной, тянется недолго, а я уже готов повторить. Снова проглотить принципы, отвращение и стыд — пока не встретил его.

Это хуже. Я понимаю это, когда расстёгиваю рубаху. Понимаю, когда захожу в ту комнату.

Хуже — потому что он принимает решения. Потому что он автор многих преступлений, которые я пытаюсь предотвратить. Но именно поэтому эта ночь стоит больше.

Цена выше, но и награда выше. Цена — угрызения совести. Награда — власть.

И когда я снова это делаю, когда скрываю и выдумываю историю, от которой Нирида только закатывает глаза, историю, что даёт мне репутацию, — вина становится невыносимой. Она так велика, что стирает красные занавеси того другого покоя. Так велика, что я начинаю задавать себе тёмные, извращённые вопросы. Начинаю сомневаться в себе.

А что, если мне это нравится? Не только механика, не только физика? А что, если власть, которую это даёт, — лишь оправдание? Оправдание предательства моего народа, моей семьи?

Я ложусь в постель с одним из виновников. И мне нравится. Я продаю своё тело. И, может быть, теряю нечто большее.

— Кириан. — Голос из глубины, из угла души, которую я думал уже оставил позади, зовёт меня. — Кириан…

Зовёт снова и снова, пока туман не начинает рассеиваться. Пока мрак не редеет.

«Кириан. Кириан. Кириан…»

Когда я открываю глаза, передо мной шлем. Блестящий, безупречный — если не считать крови, что запятнала бок. На его боку рычит лев, испачканный кровью своей жертвы.

Офицер Львов снимает шлем.

Чёрные взъерошенные волосы. Он проводит рукой, откидывая их назад, открывая лоб. Он не особенно красив. В нём нет мягкой, нежной красоты — но он притягателен. В жёстких чертах, в угловатой челюсти, в аккуратной бороде есть сила, от которой трудно отвести взгляд.

Он даже не просит — я сам помогаю стянуть с него доспехи. Когда заканчиваю, его пальцы скользят в мои волосы и резко тянут голову назад, заставляя поднять взгляд.

«Я сделаю тебя капитаном», говорит он. «Ты пойдёшь на север, к границе. Ты будешь завоёвывать во имя их величеств. Во имя моё», добавляет.

Я киваю.

Он улыбается, и в этом жесте есть что-то большее, чем воспоминание. Есть что-то тёмное, извращённое, что дёргает за нити моей совести.

— Встань на колени, капитан. Встань на колени перед Львиным королевством. — Голос меняется. Становится другим. Живым. Слишком живым.

Я сглатываю. Но опускаюсь.

Становлюсь на колено, кладу руки на другое бедро — и он смотрит на меня сверху вниз, с улыбкой, рождённой в чёрной гнили.

И вдруг я слышу: глухой крик, далёкий эхом. Я оборачиваюсь к туману, к тому углу мрака.

— Смотри на меня, — приказывает он. — На меня, Кириан.

Я повинуюсь. Но что-то не так. Что-то хуже стыда, вины и страха.

— А теперь — раздевайся.

Я смотрю на него. И колеблюсь.

— Раздевайся, Кириан! — рычит он.

Мои пальцы тянутся к завязкам кожаного доспеха… но замирают.

Я снова слышу крик.

Оборачиваюсь вправо: к той тёмной комнате, к кровати на стене, к сапогам, перепачканным грязью. Эти сапоги… они должны быть Нириды.

Нирида была там. Она там.

— Кириан!

Теперь голос другой. Не из прошлого. Не офицера. Это голос звериный, ужасный, что заставляет вставать дыбом каждый волосок. Но он напоминает: это не реальность. Не настоящее.

Тварь склоняется, чтобы снова схватить меня за горло. Я использую этот миг — вырываю из его ножен собственный кинжал и вонзаю ему в шею.

Глаза широко распахиваются, он отшатывается, потрясённый. Я вскакиваю, не теряя ни секунды, и вижу, как клинок обращается в туман.

Этого не было. Это было не настоящее.

Но черты его лица остаются львиными.

Туман тает, а его руки жмут горло, рану, оставленную кинжалом, вылепленным из самого материала кошмаров.

И тогда я вижу это. Ту самую чёрную, густую жижу, что текла из его груди, когда я вонзил кинжал. Ту же самую, что хлынула из твари, с которой Одетт сражалась в Маледикте.

И я понимаю: я могу убить его. Как-то. Я способен.

Но мне нужны оружие и сила.

Я отпрыгиваю в сторону, когда он бросается на меня, и мчусь, прыгая прямо в тот тёмный перевёрнутый покой.

Глава 11

Одетт

Тварь делает шаг ко мне, но я не позволяю ей приблизиться. Направляю магию по вытянутой руке, в ладонь, нацеленную на него, — и выпускаю поток воздуха, отшвыривающий его в сторону.

Грохот, когда он проламывает стену и оказывается частично в ней, ужасен. Но демон только смеётся и без труда поднимается, чтобы снова идти ко мне. Я сжимаю кулак, перехватываю дыхание, зажимаю воздух в его горле — а он всё равно смеётся.

— Хочешь меня задушить? Меня, того, кто не дышит? Очаровательно.

Он продолжает двигаться вперёд уверенно, но я не даю страху овладеть мной. Снова швыряю в него свою силу — и в этот раз пытаюсь переломить шею пополам.

Однако моя магия ударяется о что-то твёрдое. Деабру шагает дальше, и только теперь я замечаю странные отметины на его шее, углубления. Понимаю: это моя сила пытается разломить его надвое. Плоть искажается, выворачивается… но позвоночник не поддаётся.

Я кричу, выпускаю ещё больше энергии, но он успевает коснуться меня раньше — и ударом по лицу швыряет на пол.

В ушах гул. Я моргаю, ошеломлённая, и всё ещё лёжа вижу за окном ужас, будто сошедший с кошмара солдата: исковерканные тела на земле, силуэт существа, похожего на хиру, склонённый над ними.

Этих тварей больше. А я слишком слаба.

Где Ева?

Он склоняется надо мной, лицо всего в ладони от моего.

— Скажи, что у тебя внутри. — Он стукает пальцем мне по лбу, и меня пронзает разряд страха, рывок древнего ужаса, проснувшегося во мне.