Выбор Томаса (ЛП) - Фолсом Тина

Тем не менее, эта иллюзия помогала ему притворяться, что он живет нормальной жизнью, хотя ничего в ней не было нормального. Он был вампиром. И геем.

И он любил мужчину, которого не имел права желать. И под всем этим дремала его темная сила, угрожая проснуться в любой момент, если он перестанет держать зверя в узде — задача, с которой все тяжелее справляться с каждым годом. Будто он сам был спящим вулканом, а сила в нем — магмой, которая накапливалась, пока давление в нем не станет слишком сильным и не вырвется на поверхность.

Томас открыл холодильник и достал бутылку с кровью. Он медленно скрутил крышку и поднес бутылку ко рту, отпивая холодную жидкость и позволяя ей пропитать пересохшее горло. Он закрыл глаза, позволяя своему сердцу вызвать образы, которые заставили его пульс участится, а член набухнуть.

Его клыки непроизвольно удлинились, когда картинки стали ярче и слились в одно изображение: Эдди лежит под ним, склонив голову на бок, предлагая свою вену для укуса. А еще ниже два члена пульсируют в унисон, потираясь друг о друга в ожидании того, что произойдет дальше.

Он отогнал эту мысль… этого никогда не произойдет, и ему лучше прекратить мечтать об этом. Это только усиливает тягу. Томаса охватило разочарование.

Он проглотил остатки крови и выбросил бутылку в мусорное ведро, где она звякнула о другие пустые бутылки, напомнив, что вскоре придется от них избавиться. Затем подошел к большому кожаному дивану и плюхнулся на него, схватив пульт с кофейного столика.

Томас направил его на телевизор с плоским экраном и включил, когда боковым зрением заметил что-то белое. Его голова резко повернулась к входной двери, которой он редко пользовался, поскольку почти всегда входил в свой дом через гараж.

Его вампирское зрение сфокусировалось на предмете, торчащем из-под двери: на деревянном полу лежал белый конверт.

Томас поднялся и одним плавным движением приблизился. У двери он принюхался, но тот, кто оставил послание под дверью, давно ушел. Никакого запаха не осталось. Томас наклонился и поднял конверт, рассматривая его со всех сторон. На нем не было адреса.

Охваченный любопытством, он разорвал его и вытащил единственный листок бумаги. На нем аккуратным, но старомодным, почерком было написано всего несколько слов: «Ты не можешь прятаться вечно». Однажды, тебе придется признать, кто ты есть.

Письмо не было подписано.

Бумага выпала их его дрожащих рук. Они нашли его. Только Томас не понимал как.

Он сменил фамилию, личность, даже переехал в другую страну, пытаясь не оставлять следов. Но все равно не смог спрятаться от них навечно. Он всегда знал, что однажды это произойдет. Но еще слишком рано. Он не готов взглянуть правде в глаза. Правде о том, кем он был и кем всегда будет, независимо от того, как долго и упорно с этим боролся.

Томас опустился на колени и уронил голову на ладони. Сколько у него времени до тех пор, пока они не придут за ним? И, когда они это сделают, поддастся ли он им и темной силе внутри? Или у него осталось достаточно сил для борьбы?

Лондон, Англия, весна 1895

Томас сидел на балконе Центрального уголовного суда Лондона, внимательно наблюдая за происходящем внизу. Он приходил почти каждый день, чтобы присутствовать на судебном процессе, но не из нездорового любопытства, как большинство зрителей, а потому чтобы был заинтересован в его исходе. Несмотря на то, что лично не был знаком с обвиняемым Оскаром Уайльдом, его тяжелое положение имело значение для Томаса.

Оскар Уайльд, знаменитый драматург, был гомосексуалистом и обвинялся в грубых непристойностях, и, что бы ни случилось с мужчиной его известности, это окажет неизгладимое влияние на гомосексуальное общество Лондона. Общество, к которому принадлежал Томас, хотел он того или нет.

Он всегда знал, что другой, но во время первого года в Оксфорде это подтвердилось: он любил мужчин, а не женщин. Сначала он пытался отрицать это, ни никакая ложь себе не возымела эффекта. Он был тем, кем был: гомосексуалистом. Гомиком, педерастом, феечкой. Не настоящим мужчиной, а тем, кто унижал себе и других мужчин, совершая однополые акты.

И все же Томас не мог отключить это по своему желанию. Его опыт общения с молодым человеком в Оксфорде открыл ему глаза на радости физической любви и показал наслаждение плоти. И, как только он вкусил этот запретный плод, пути назад не было, и не было возможности отрицать желаемое: любовь мужчины, какой бы запретной она ни была.

Он скрывал этот как мог, никогда не одевался броско, как это делали другие геи, всегда участвовал в самых мужских видах спорта и развлечениях, чтобы компенсировать свой недуг.

Даже ухаживал за женщинами из аристократических кругов Англии и превратился в одного из самых завидных холостяков не только благодаря своему воспитанию и положению в обществе, но и благодаря своему обаянию и остроумию, которые он без зазрения совести обрушивал на невинную дебютантку. Они были без ума от него. Если бы только они знали, что от их кокетливых улыбок, румянца на щеках и быстро обмахивающихся вееров ему было также холодно, как от утреннего купания в ледяном ручье зимой.

Несмотря на весь этот обман, Томас находил время встречаться с мужчинами своего круга и давать волю плотским желаниям. Именно в эти часы он чувствовал себя наиболее умиротворенным с самим собой. И в то же время самым противоречивым. Чувства вины и стыда никогда его не покидали. И все же всякий раз, когда он занимался любовью с мужчиной, он знал, что не может отрицать того, кто он есть. Ему оставалось только продолжать.

— Пусть обвиняемый встанет, — раздался голос из зала суда снизу.

Томас наклонился вперед, желая услышать приговор. Подобно ему, другие сделали то же самое, с затаенным дыханием ожидая решения судьи. Он обрушился как удар молота, такой же громкий и сокрушительный. Уайльд не привлекли к ответственности за содомию, но с таким же успехом это могло произойти.

— Оскар Уайльд, вы признаны виновным по двадцати пяти пунктам обвинения в грубых непристойностях и заговоре с целью совершения грубых непристойностей.

По толпе пробежал гул. Голоса снизу и с балкона эхом отражались от стен зала суда, усиливая звуки. Несмотря на требования судьи навести порядок в зале, болтовня не утихала.

— Позор! — выкрикнул молодой человек рядом с Томасом, но за его спиной другие выразили одобрение вердикту.

— Так ему и надо! — заявил какой-то мужчина и оттолкнул юношу в сторону. — Ты один из них, да?

Томас попытался подняться и почувствовал, как молодой человек налетел на него. Когда он схватился за плечо мужчины, чтобы не упасть, на него посмотрели испуганные глаза. Мгновение Томас не двигался. Это может случится со всеми ними: люди начнут обвинять их в гомосексуализме. И он, и молодой человек, смотревший на него, знали это.

— Да, вы оба! — продолжил свою тираду мужчина позади.

К удивлению Томаса другие присоединились к обвинителю, указывая пальцем на него и на молодого мужчину, чье плечо он все еще сжимал. Их глаза были полны отвращения, рты скривились в усмешке.

Томас отпустил другого мужчину и оттолкнул его назад. Но было слишком поздно. Они все видели вспышку сострадания, которую он испытал к молодому педику, высказавшему свое мнение о вердикте.

Они все видели, что Томас чувствовал то же самое. Потому что он был таким же. Он был ничем не лучше Оскара Уайльда или бесчисленного количества других, которые где-то занимались содомией каждую ночь. Единственная разница заключалась в том, что он был более осторожен в своих тайных встречах и скрывал истинную натуру от общества лучше других.

Томас побежал к выходу, отчаянно пытаясь скрыться от пристального внимания толпы. Узнал ли его кто-нибудь? Он осмотрелся, вглядываясь в незнакомые лица, мимо которых пробегал. Нет, никого из аристократии не было видно в зале суда. Они находили подобные мероприятия неприятными. Это только и утешало.