– Приношу вам свои искренние извинения, – спустя одну томительно-провокационную секунду произнес брюнет.
Вот только как он это сказал! С иронией. Да такой толстой, что ее можно было мазать вместо масла на бутерброд. Серьезно? Да он мне свои искренние издевательства принес, а не извинения! Где сердечность? Раскаяние? Нет, есть предел женскому терпению! Захотелось взять любимую саблю и тоже… попросить у этого типа прощения. Процитировать ему пару слов на памят… ник!
Не знаю, как мне удалось сдержаться. Чувствуя, что на членораздельную речь меня не хватит, лишь кивнула. И, полоснув по капитану взглядом, двинулась прочь. Туда, где пекло солнца, а не вымораживали своими подозрениями.
Я уверенно пошла вперед, вливаясь в толпу, скользнула меж густых запахов дамских духов и цветов, которыми были увиты арки и постаменты, когда до слуха донеслось возмущенное:
– И кто только придумал эту вульгарность – церемонию на открытом воздухе. Наверняка это идея невесты. Что с нее взять – простолюдинка. Не понимает, какая это пошлость – кусты жасмина, кипарисы и оливковые деревья. И это вместо благочестивых сводов храма!
Я повернулась на этот старческий дребезжащий голос и увидела морщинистую, как запеченная груша, леди, которая осуждающе поджала губы и указывала взглядом своему собеседнику на упомянутую растительность – напомаженному юноше в шелковом сюртуке.
Злость на капитана во мне еще не улеглась, и психика не выдержала. В пекло хорошие манеры!
Подошла к парочке и, сахарно улыбаясь, произнесла:
– Случайно стала свидетелем предмета вашей беседы, леди…
– Ибрагимия Стоун, графиня Ибрагимия Стоун, – надменно представилась карга, окидывая меня взглядом, словно сканирующим заклинанием на таможне.
– Леди Ибрагимия, почему вы решили, что цветущие кусты на свадьбе – это пошлость? Пошлость – прятать в них трупы, даже не закапывая. А радоваться среди зелени союзу влюбленных – это волшебно.
Графиня на это открыла было рот, явно желая возмутиться, но я ушла быстрее, чем она успела что-то сказать. А кричать в спину девицам, видимо, старушке не позволили то ли приличия, то ли голосовые связки. Когда их сковало проклятие временной немоты – это и вправду доставляет для желающего что-то произнести некоторый дискомфорт.
Только не успела я отойти от этого антикварного критика в шляпке, как густой от жары воздух разрезали первые торжественные аккорды.
Музыка, мягкая и величественная, разлилась вокруг, и гости, еще минуту назад беседовавшие и смеявшиеся у фуршетных столиков, продолжая переговариваться, устремились к белоснежным скамьям, расставленным полукругом перед резной аркой, увитой розами и серебристыми лозами.
Что бы там ни говорили некоторые побитые молью старые девы, пейзаж и правда был достоин королевской свадьбы:
Небо – бездонное, синее, будто выкрашенное в акварельные тона.
Трава позади, там, где каменная терраса сменялась землей, – изумрудная, чуть примятая под ногами гостей, но все равно радовавшая глаз лучше многих изысканных ковров.
А вокруг – бескрайние сады Харрисов: аллеи кипарисов, ведущие к зеркальным прудам, клумбы с цветами, которые, казалось, светились изнутри (магия, куда без нее), и вдалеке – старый дуб, под сенью которого, по слухам, Гаррет сделал Рисе предложение.
Гости рассаживались, шурша шелками и кружевами, перешептываясь. Сияли драгоценности, сияли начищенные ботинки, сияла лысина пастора, стоявшего на фоне моря и ждавшего появления невесты. Жених, стоявший рядом с ним, тоже сиял. Счастьем.
Гаррет переминался с ноги на ногу. Улыбался. Волновался. Поводил плечами в своем темно-синем камзоле с серебряным шитьем. А потом… Потом появилась она.
Мариса.
Невеста.
Моя лучшая подруга.
Она шла под руку с отцом по белой дорожке, усыпанной лепестками, и казалось, будто весь свет собрался вокруг нее – в переливах ее платья, в сиянии улыбки, в блеске глаз.
Я замерла. Все замерли.
А потом в наступившей тишине папа Рисы передал ее руку Гаррету. Пальцы отца дрогнули, но больше ничем отставной корабельный маг не выдал своего волнения и, отойдя в сторону, сел рядом с супругой в первом ряду.
В воцарившейся тишине раздался голос пастора, четкий и величественный:
– Дорогие гости, мы собрались здесь, чтобы стать свидетелями великого таинства…
Святейшество еще что-то говорил, но, кажется, ни жених с невестой, ни гости его хоть и слушали, но не особо и слышали, просто вбирая в себя этот момент.
– Гаррет Харрис и Мариса Ренвик, – его голос прокатился над рядами гостей, теплым бризом, – мы собрались здесь, чтобы пред лицом богов и людей связать ваши судьбы. Готовы ли вы произнести клятвы?
Гаррет выпрямился, его пальцы чуть сжали руку Марисы.
– Готов.
– Готова, – ответила та, которой я ныне была обязана своей свободой. Девичий голос прозвучал так чисто, что у меня к горлу подкатил комок.
Пастор кивнул, и малышка в небесно-голубом платье поднесла на подушечке браслеты. Они, тяжелые, родовые, из сплава лунного серебра и солнечного золота, переливались при свете дня.
– Пусть эти браслеты станут символом вашего союза, – произнес преподобный.
После его слов Гаррет первым протянул руку к фамильным украшениям. Взяв один из наручей, он, глядя в глаза своей любимой, выдохнул древние, как сами Исконные Земли, слова:
– Мариса – ты моя путеводная звезда. Ты – мой единственный берег, к которому я буду возвращаться всегда. Я твой. Отныне и до самого конца волн. Клянусь тебе в этом и в своей вечной верности…
Произнеся это, жених застегнул браслет на запястье Рисы. А та, не сдержав судорожного вдоха, трясущейся рукой взяла украшение, предназначенное ее уже почти супругу, и звенящим от волнения голосом начала:
– Гаррет – ты моя луна и мое солнце. Ты – мой единственный берег…
Я слушала ее и ловила себя на мысли: когда мы с подругой в столице, что славилась суровой зимой и умеренным летом, учились в Академии Мьельмор, то и помыслить не могли, что спустя время она будет произносить свадебную клятву южных земель. Там, на севере, откуда Риса была родом, слова были иные. Со скрипом снега и волчьим воем. Но смысл был един – вечные любовь и верность.
И руки в чаши молодожены окунали одинаково.
Вот и сейчас Гаррет с Марисой одновременно опустили пальцы в воду. Едва это произошло, та забурлила, и вдруг тонкие нити света оплели тела новобрачных, точно коконом. Лучи соткались в кружево древнего узора: небо приняло клятвы жениха и невесты.
– Да не разлучит вас ни море, ни ветер, ни беды, ни судьба. Ничто, кроме смерти… – возвестил преподобный, и нити света, вспыхнув ярче, растворились, оставив в воздухе лишь легкое мерцание.
Молодожены повернулись к гостям, сияя ничуть не меньше, чем до того – благословение богов.
Грянула музыка. Зазвучали поздравления. В воздух взметнулись лепестки роз, чтобы осыпать новобрачных…
Я отвела взгляд от молодоженов и посмотрела туда, где над прочими поднявшимися со своих мест гостями возвышался, точно утес, мой надзиратель. Только сейчас он смотрел на Гаррета с Марисой и… разом на всех вокруг! А это значит, что мне внимание этот брюнет уделял самую малость. Так что…
Быстро оглянувшись, крутанула в воздухе кистью, создавая аркан призыва, и потянула к себе монету.
Как раз в этот момент одна рыжая, точно лисичка, девица вроде бы невзначай качнулась к капитану, будто теряя равновесие. Она прильнула бы к его груди, не подхвати Диего эту мисс вовремя. Но плутовка на это лишь, застенчиво краснея, улыбнулась Кремню. И что только она в нем нашла? Хотя… Если молва не врет, что любят не «за», а «вопреки», то этого самого «вопреки» у капитана больше, чем воды в море. Слишком внимательный, подозрительный, дотошный, а еще сильный, самоуверенный, холодный… В общем, один сплошной большой такой (одни плечи чего стоят!) недостаток. И, глядя на то, как оный беседует с рыжулей, я нахмурилась и, отбросив не к месту появившуюся досаду, попыталась сосредоточиться на заклинании.
