Мятежник (СИ) - Марли Вита

— Пусть я злобная насильница, — красивая, худая и гибкая, она села рядом и принялась ласкать, гладить и покусывать его. — но, пожалуй, подожду пока ты сам не попросишь меня взять тебя.

Провела языком по шее, ключицам. Прихватила зубами сосок.

— А ты попросишь?

— Нет.

Огладила его бедро, согнув ногу в колене достала до ягодиц.

— Попросишь?

— Нет.

Эолис задрожал, когда её пальцы скользнули между ягодиц, очерчивая влажную линию. Хотел запрокинуть голову и выть от удовольствия, но гордость не позволяла. Продолжал смотреть на Гвилисс с напускной злобой, хотя внутри всё бушевало. Она дразнила, соблазняла, ломала его волю пусть и не по-настоящему. И он обожал это.

— Попросишь?

Во рту пересохло. В ушах барабанил пульс. Её молочные груди были слишком близко, цветочный запах, смешанный с ароматом её женской эссенцией щекотал ноздри. Эолис шумно выдохнул сквозь зубы. Путы, слабо стянутые на бантик, развязались, и он больше не смог терпеть.

— Да, — рыкнул дроу и освободившимися руками сам притянул её к себе, заставив оседлать.

Она сразу задала бешеный темп. Самозабвенно скакала, запрокинув голову. Тёрлась чувствительным местом о его пах.

— Скажи, что хочешь меня, — прошептала она. — Скажи.

Эолис, капитулируя, признал.

— Хочу… тебя… безумно…

Слюна слетела с его губ, когда он произнёс литанию грязных признаний. И любимая снова обрушилась на него всей своей страстью, сломав подчистую начатую ими игру. В этот раз он уже не пытался сдерживаться. Кричал, стонал, извивался под ней, позволяя ей делать все, что она пожелает. Впервые за долгое время он чувствовал себя по-настоящему свободным, отдаваясь во власть своей любви.

Он вернул право, отнятое много лет назад, и наконец-то, ощущал себя живым.

Когда Гвилисс вскрикнула, эльф почувствовал пульсацию. Она трепетала, выдаивая из него удовольствие и тогда Эолис, не выдержав, приподнял её за ягодицы, резко вышел, и, шепча неустанно признания в любви, бурно излился на собственный живот.

Глава 38

Семьдесят седьмая засечка на куске пергамента.

Эолис скрупулёзно отмечал дни зимы. По его заверениям там, наверху, землю сковало морозом, а снега намело так много, что никогда раньше Вольмонд не знал подобного обилия «белой и твёрдой воды».

— Природа благоволит нам, — успокаивал он меня, а заодно и себя самого. — В таких условиях нас вряд ли атакуют. Если зима затянется, мы завершим все приготовления и сможем полным составом покинуть город. Весной в нём больше не будет надобности.

Он говорил так, словно никогда не собирался меня отпускать. Как будто я стала частью банды, но на самом деле моё место оставалось где-то посредине. Планы командира оставались скрыты от моих глаз и ушей, но быт мы делили на равных. И постель наша становилась горнилом. Мы высекали икры, занимаясь любовью, и ночь за ночью ковали историю нашей связи.

Я — трусливо плыла по течению.

Бездействовала осознанно, избегала обязательств. Шла туда, куда вели и будь, что будет. Маялась от неизвестности и в то же время, боялась её развеять. Ни разу больше не заикнулась о возвращении домой, не спрашивала о будущем, не говорила с любимым о нас. Всё было ясно без слов — меня учили, чтобы опустить, но отпускать не хотели. И я сама не желала быть отпущенной…

С недавних пор Юан стал приносить на наши уроки магии настой из галлюциногенных грибов. Это снадобье вызывало видения. Один и тот же фантом возникал перед глазами: мой муж, Альверон, брал меня за руки и блуждал по воспоминаниям. Всякий раз я старалась сопротивляться. Училась искажать, обманывать, менять, путать.

И каждый раз терпела неудачу.

— Нет ни одного вида магии, который можно возвести в абсолют. — Говорил мне Юан. — Огню противодействует вода, земле воздух, свету тень, а менталисту — иллюзионист.

На словах всё казалось просто, на деле — пытка. Альверон в моих видениях был живым и реальным, каждая встреча с ним отзывалась острой неприязнью. Даже фантомный супруг находил брешь в броне и выводил меня на чистую воду.

Мне начинало казаться, словно я могла бы пожертвовать светом, солнцем, ветром, шелестом листвы и хрустом снега ради жизни с Эолисом. Не видеть больше мужа — пусть считает меня мёртвой, — не объясняться с ним, не обманывать иллюзией. Просто остаться здесь. Вступить в ряды мятежников и забыть путь назад. Жить, словно птица в распахнутой клетке, но оставаться внутри.

Вот так просто. Не объясняться с мужем, не противостоять его магии, не отвечать на вопросы канцлера, не расставаться с любимым. Принести свою жертву и плыть по течению.

В этой мысли было здравое зерно; чтобы стать вольмондским мятежником, воевать не обязательно. Я могла бы помогать Йохану, работать на кухне или присматривать за детьми. Здесь так много детей! Я всегда мечтала иметь детей и раз высшие силы не послали их мне, быть может маленькие мальчики-дроу стали бы утешением?

Но река течёт в обе стороны, иной раз размышления меняли русло.

Страх сковывал сильнее мороза. Примкнув к мятежникам я, в случае поимки, окажусь на эшафоте в ожидании казни. А ещё… Мой лёд был тонок. В любви Эолиса не приходилось сомневаться, но своё дело он любил больше. Мысль отрезвляла.

— Поверь в иллюзию и в неё поверят другие, — твердил Юан мне одно и то же, — Твоя легенда тщательно продумана, тебе лишь нужно впустить её, сделать частью себя самой.

И снова безупречно красиво лицо. Альверон тянет ко мне свои руки, берёт мои ладони в свои и фрагменты жизни в подземелье сменяют один другой. Часть из них я исказила, часть — отпустила в свободный полёт. Управлять собственными мыслями оказалось непомерно тяжёлым бременем.

После занятия магией я устало опустилась на скамью и уставилась в потрескавшийся потолок подземелья, считая выступы и неровности. Семьдесят седьмая засечка на пергаменте — семьдесят семь дней зимы. И с каждым днем, проведённом здесь, моя связь с прошлой жизнью истончалась, как старая паутина. Небом стал мне сизый потолок, деревьями — опоры, а свет заменили флуоресцентные огни. На поверхности властвовал февраль, сугробы, по словам разведчиков, доходили до колен. Здесь не менялся ни пейзаж, ни климат. Хорошо, что атак ожидать не приходи…

Бом-бом-бом!

Внезапно послышался стук, а за ним громкий хруст и трещина в потолке пустила прожилки. На мою голову посыпались мелкие камешки, эльфы-дроу напряжённо застыли, замолчали, прислушиваясь.

Бом-бом-бом!

Звук шёл откуда-то извне, как будто кто-то очень настойчиво стучался сверху.

— Осада! — закричали мятежники и это слово застало меня врасплох.

Зазвонил тревожный колокол. В едином порыве все обитатели подземелья сорвались с мест.

— Вы слышите? — крикнул Оассис, самый рьяный среди воинов и самый радикальный среди мятежников. — Звук со стороны западного тоннеля. Эти стервы пожертвовали кварталом бедняков, чтобы добраться до нас. Отправили на мороз невинные души!

Кто-то скривился, кто-то сплюнул, кто-то отпустил ругательство на родном языке, наверняка, безбожно матерное.

Эльфы похватали оружие, впопыхах принялись облачаться в броню, поспешили занять позиции. К воротам и тоннелям отправились маги трансформации, за ними воины с оружием, а прикрывать пути отступления полагалось самым слабым и бесполезным в подземном бою — иллюзионистам.

— Гвилисс, чего сидишь? — вернувшись, Юан схватил меня за шкирку и встряхнул. В панике я принялась искать глазами Эолиса. — К выходам быстро!

Мой возлюбленный не раз инструктировал меня, что делать при нападении; возле нашего жилища всегда была наготове тревожная сумка. Он объяснил, как найти безопасный маршрут, указал на тех, кому можно довериться, если придется бежать. Но я надеялась (и весьма наивно), что самый главный его приказ не придётся исполнять.

Схватив плащ с дорожной сумкой, я побежала вслед за Юаном. Сверху сыпались камни, опоры трещали, маги трансформации держали остов. Среди них был Эолис. Он был далеко, чтобы окрикнуть и слишком поглощён грядущей битвой, чтобы заметить меня. Мы не успели обменяться ни словом, ни ласковым взглядом, ни прощальным поцелуем.