Бераника. Медвежье счастье (СИ) - Дэвлин Джейд

Чиновник от синода встал из-за обитого богатым зеленым сукном стола и прошел к затянутому морозным узором окну. В кружевной проталине можно было рассмотреть центральную улицу заурядного губернского городка, укатанную санями до гладкого снежного наста, усыпанную соломой с возов и заляпанную желто-коричневыми яблоками лошадиного навоза.

Весело позвякивали бубенцы на упряжи, белый пар поднимался из заиндевелых ноздрей извозчицкой лошаденки, что так с телегой и притулилась у коновязи. Солнце уже почти по-весеннему пригревало ее чалую спину через теплую попону, и лошаденка довольно жмурилась, переступая на месте копытами.

Чиновник поморщился. Уже март к концу, скоро зимний санный путь раскиснет, начнется распутица, и он рискует застрять в этой дыре до лета.

И дельце-то пустяковое, глупое, а сколько времени потеряно!

Слухи до самой столицы докатились. Правда, родственники князя Габицкого заявляют, что их сиятельство изволит быть на водах и никогда даже не думал ездить в какое-то захолустье, где его якобы сожрал бешеный медведь, чуть ли не оборотень. И все это происки дурных сплетников и недоброжелателей князя.

Однако же агенты доносят, что с осени никто ту светлость не видел и на какие воды он там поехал — неизвестно. Но раз родственники шума не поднимают — усердствовать не стоит, влезать в дела сильных мира сего — не в его привычках.

Лесная ведьма, надо же! Сказок наслушались. Спит давно древняя кровь, то ли жаль, то ли и к лучшему. Проверить надо, на месте с этим и батюшка справится. Священник из молодых, да ранний. Ревностно слово божье несет, готов горы своротить. Правда, заносит его, по слухам, иногда, слишком праведности ищет, сердцем горит и на компромиссы идти не умеет. Вот и угодил в такую даль дальнюю вместо хорошего прихода в центральных губерниях. Ну так для крестьян и нормально, быдло в строгости держать надобно, а этот ревностный.

— А если меня леди Аддерли на порог не пустит? — густым басом пророкотал отец Симеон, степенно оглаживая на широкой груди потомственного помора серебряный знак святого круга. — Пока я слышал только, что в храме она не частая гостья, как и на селе. И к себе не приглашает. Звания она не мещанского, дворянка. Привыкла, что ей кланяются, а сама вот не знаю как.

— Ну что ж не пустит-то? — поморщился чиновник, возвращаясь к столу. — Придете с пастырским наставлением да вопросом, может помощь какая нужна, детишек, опять же, проведаете, вдову одинокую утешите словом божьим. Неужели ж она бескружовка-бунтарка, батюшку от дома гнать? Нет, из хорошей семьи женщина, честь по чести замуж вышла, а что мужа бес попутал — какая в том женщины вина? Вот с тем настроем и идите, батюшка, и по сторонам смотрите внимательно. А потом и докладик в синод. Светские-то власти особо давить на вдову не могут — она за помощью не обращается, пособий никаких не взыскует, писем с нижайшими поклонами и просьбами не шлет. Чем ее взять?

Священник почти незаметно поморщился и глянул на собеседника не слишком приветливо. Но тот увлекся наставлениями и не обратил на это внимания:

— А вот если вы, как пастырь духовный, решите, что отроки там воспитываются не как подобает, а во тьме суеверия или, не дай круг святой, в безбожии поганом, вот тогда и разговор другой будет. Поговаривают, женщина она странная, то ли с медведем живет, то ли с мужиком невенчанная. Разъяснить надо этот момент и о детях позаботиться.

Священник опять поморщился, но промолчал.

А чиновник подвел итог беседе:

— Ну вот и поглядите, где у нее тот медведь: в доме или в воображении местных селян. А по результатам и решение примем. Есть тут заинтересованные лица в той вдове. Кстати, с вашим обозом старый князь едет, Агренев. Говорят, вещи погибшего внука лично забрать из гарнизона да место проведать, где наследник сгинул… Отказать причины нет, да и старик уже, сентиментальный, беспокойства от него большого не будет. А вместе и доедете веселее.

Глава 41

Весеннее солнышко припекало синие макушки елок, а стоило ему закатиться, как очнувшийся морозец развешивал на них гирлянды из алмазного льда. Сугробы в лесу заметно просели, на пруд я уже детей не пускала — серебряное зеркало потемнело, сделалось мокрым и неровным, а кое-где уже можно было рассмотреть, как под ним ходит в поисках отдушины рыба.

Вроде радость — зимняя тьма отступила, а вроде и тревога.

Запасы наши тают, как те сугробы. Веж ходит на охоту, но все чаще возвращается без добычи, а кормить его надо. Он попробовал было не есть — нарвался на скандал. У меня никто голодать не будет!

Нам бы ночь простоять да день продержаться… Скоро снег сойдет, первая травка полезет, станет проще.

Если бы еще не мысли о внешнем мире. Как-то встретит нас село после кровавой бойни у околицы? Что там вообще за зиму произошло? О чем люди говорили, думали, сплетничали? К нам ведь даже не пытался никто пробраться, я верхом на Вежеславе несколько раз ездила к опушке, смотрела издали, из-за сугробов, на теплые дымы над заснеженными хатами. Ровное белое поле от частокола берез на границе леса и до крайнего плетня — ни цепочки следов. Значит, в нашу сторону никто не ходит, даже из любопытства.

Почему? Боятся? Или просто заняты каждый своим делом, думать забыли, как там одинокая вдова с детьми на заимке? Может, и в живых уже не числят?

Думала я долго. И в конце концов пришла к такому выводу: надо идти, но не просто в село, а прямиком в храм.

Как по-здешнему креститься — то есть осенять себя святым кругом, — я знаю на уровне подкорки, от прежней Бераники осталось. Основные молитвы тоже помню, кроме того, в учебниках, что закупил Вежеслав, были Закон Божий и молитвослов — повторила на всякий случай. И детей заставила учить, хотя они, привыкшие за зиму к моей необычной педагогике, зубрили без особого восторга.

Но что такое идеология в умелых руках, я слишком хорошо помню по прежней жизни. И если я явлюсь после зимовья не страшной лесной ведьмой, а обычной бабой, которая отстоит службу в храме и при всех примет благословение от батюшки, — это будет совсем другой разговор.

Тогда и связи старые можно попробовать возобновить, и припасы выменять опять же, а то поделок интересных и новых у нас за зиму скопилось изрядно, только ими сыт не будешь.

— Проводишь до опушки — и дальше ни шагу! — строго выговаривала я ужасно недовольному Вежеславу.

Мне уже пришлось выдержать не одну тяжелую битву и с ним, и с детьми — ни за что не хотели меня отпускать, отговаривали, боялись. Да я сама трусила, признаться, а что делать? Нельзя всю жизнь просидеть в лесу, как сычи. Так что договариваемся заранее и потом двигаем.

— Чтобы сельчане тебя даже не видели! Мы знать ничего не знаем ни про какого медведя, ни про то, что он там задрал-не задрал кого. Если нам повезет — никто из гадов уже не расскажет, а пацаненок тот, который Шона выманил, сбежал домой гораздо раньше, чем все началось. Он ничего не видел толком.

— Ур-р-р-р! — Вежеславу моя инициатива не нравилась, но он понимал, что выхода другого нет. А я втайне от самой себя все надеялась… надеялась написать письмо его родственникам. Вдруг — ну вдруг! — эти сказки про пращуров — не просто сказки? Род у него очень древний, и мы с ним не раз беседовали на эту тему — может, сохранились какие летописи? Предания? Может, получится вернуть ему человеческий облик?

Я понимаю, что, если все так сложится, его родня, скорее всего, постарается увезти единственного наследника подальше от меня и от опасности. Это если мне вообще поверят и ответят. Но… отнимать у любимого шанс даже ценой своего желания быть с ним рядом я не могу.

Когда наступил этот день — тот самый, на который я наметила свой первый поход в село, — мы очень волновались. Хотя я старательно этого не показывала, как обычно — встала затемно, приготовила завтрак детям, думала их не будить, но нет, проснулись и выползли проводить. Я перецеловала всех и отправила обратно по кроватям — можно подумать, на войну провожают, вот-вот слезы потекут. Никуда не годится!