В плену отражения (СИ) - Рябинина Татьяна

Ночь застала их в четырех часах пути от Лондона. Наткнувшись на заброшенную охотничью хижину, они устроились на ночлег. Билл набрал хворосту и пытался развести огонь в очаге, но сырое дерево никак не хотело разгораться. Скинув мокрую одежду, они завернулись в запасные плащи, тоже влажные. Ночной холод пробирал до костей. Всю ночь Мартина то трясло, то бросало в жар, и утром он едва смог сесть на коня.

Я уже не знала, где боль от борьбы тела с разумом, а где ломота от жестокой лихорадки. Дождь не прекращался и на следующий день. Возможно, разумнее было остаться в хижине и снова попытаться развести огонь, сжечь лавки или еще что-нибудь сухое, но Мартин, словно в бреду, торопился добраться до Лондона.

За те несколько месяцев, которые прошли после свадьбы, я не слишком хорошо успела узнать Лондон. А даже если бы и успела, вряд ли бы смогла разобраться в сплетении кривых тесных улочек, — слишком сильно изменился город после Великого пожара[3]. Да и Маргарет в ее придворную бытность нечасто покидала дворец. И все же мне показалось, что мы очутились где-то недалеко от Вестминстера.

— Сюда, — прохрипел Мартин, почти теряя сознание.

Билл соскочил с осла и постучал в ворота небольшого, но явно зажиточного дома. Басовито залаяли собаки. Приоткрылось смотровое окошко.

— Мой господин! — по-немецки ахнуло за воротами старческим голосом.

Дальнейшего я не видела, потому что Мартин все-таки отключился. Его успели подхватить, сняли с коня и понесли в дом. Кстати, это была еще одна вещь, которую я не понимала. Когда тело спало или теряло сознание, я ничего не видела — само собой. Но каким образом слышала, чувствовала запахи и испытывала различные тактильные ощущения?

Мартина принесли в жарко натопленное, душное помещение, раздели и уложили в мягкую кровать под одеяло. Какое блаженство! Если б только еще все не болело так сильно. И окно бы немного приоткрыть — дышать же нечем.

Побежал день за днем. Судя по всему, у Мартина было как минимум воспаление легких, что меня изрядно беспокоило. Нет, я знала, что он не умрет, но вот успеет ли достаточно оправиться до конца октября? Тем более, что лечить его толком, разумеется, не лечили. Обтирали уксусом, настоянным на травах, окуривали каким-то вонючим дымом, пускали кровь. Вот, собственно, и все. Приходил некий важный доктор, судя по тому, как к нему обращались, — настоящий, не банщик-цирюльник. Считал пульс, слушал дыхание, приложив ухо к груди. Бормотал что-то невнятное на латыни. Прописал некое целебное питье, которое Билл пытался вливать Мартину в рот, когда тот ненадолго приходил в себя.

Помимо голосов Билла и доктора, я различала еще два. Старческий, который звучал из-за ворот, принадлежал старшему слуге Киршнеру. Обладателем второго, тоже немолодого и скрипучего, был тот самый барон Гейден, которому Мартин адресовал письмо. Ухаживал за Мартином Билл — обтирал, менял простыни, расчесывал волосы. Проделывал это он так ловко, что я подумала: из этого мальчика действительно получился бы хороший врач. Ну, или медбрат — это уж точно.

Наконец Мартин начал приходить в себя. У него еще держалась высокая температура, он страшно кашлял и большую часть суток спал, но дело потихоньку шло на поправку. Билл как раз поил его куриным бульоном, когда в комнату вошел барон Гейден.

— Вам лучше, мой господин? — спросил он по-немецки с почтительным поклоном.

— Да, Гейден, — прохрипел Мартин и закашлялся. — Давно я здесь?

— Две недели.

— Ничего не помню. Последнее — как мы с Биллом ночевали в какой-то хижине в лесу.

— Вы добрались сюда сами, мой господин. И потеряли сознание у ворот. Я ждал вас раньше, к Варфоломеевской ярмарке[4].

— Я не мог приехать раньше, Гейден, — поморщился Мартин. — Вы получили деньги по моему векселю[5]?

— Конечно. Вы приехали за ними?

— Нет. То есть не только. Я написал письмо отцу, хотел передать через вас, но потом решил, что лучше будет самому поехать к нему.

Браво, Мартин, ты все-таки решился. Но, думаю, не стоит.

Барон поддержал меня, то есть мои мысли:

— Мой господин, я взял на себя смелость отправить это письмо. Сейчас вам никак нельзя отправляться в такой дальний путь. Вы еще очень больны и не скоро поправитесь.

— Значит, вы отправили письмо… — Мартин откинулся на подушки, тяжело дыша. — Значит, отправили…

— Не сердитесь, мой господин, если я по недомыслию поступил неверно, — желтоватое морщинистое лицо Барона побледнело.

— Нет, вы все сделали правильно, — тяжело вздохнул Мартин. — Теперь обратной дороги нет. Вы знаете меня с детства, у меня от вас нет секретов. Я просил отца расторгнуть мою помолвку и разрешить жениться на другой женщине. На англичанке. Дочери графа.

Барон пригладил свои седые волосы, постучал в замешательстве по зубам костяшкой пальца.

— Это серьезно, мой господин, — сказал он растерянно. — Вы думаете, маркграф?..

— Почему нет? Он сам женился на Урсуле фон Розенфельд морганатическим браком. А я даже не наследник.

— Ах да, вы же не знаете…

— Чего я не знаю? — нахмурился Мартин.

— Ваш брат… Он был ранен во время турецкой кампании, под стенами Буды[6]. Рана нетяжелая, но на обратном пути в Баден у него началась лихорадка. Сейчас он в Вассербурге, уже скоро месяц, и никто не знает, выживет ли. Лекари запрещают везти господина Альбрехта домой, говорят, что дорога может его убить.

— Проклятье! — в отчаянье воскликнул Мартин. — Все против меня.

— Боюсь, что так, мой господин. Если ваш брат умрет, единственным наследником будете вы. У Карла нет никаких прав на титул.

— Что же мне делать, Гейден? — тихо спросил Мартин. — Я не могу жениться на Марии или на ком-то еще. Не хочу.

— Тогда молитесь, мой господин, чтобы ваш брат выжил. А сейчас вам лучше поспать. Доктор де Бренн оставил для вас маковую настойку.

Когда барон вышел, Мартин начал ругаться. Долго и изощренно. Мой словарный запас изрядно обогатился, хотя ругательства зачастую продукт недолговечный, за пять веков вполне могли протухнуть.

— Вам что-нибудь нужно, мастер? — Билл деликатно дал ему выпустить пар и только потом подошел ближе.

— Забудь обо всем, что слышал, понял? — резко приказал Мартин. — Я — Мартин Кнауф, бродячий художник. И все.

— Мастер, я не понимаю по-немецки, — пожал плечами Билл. — Так что считайте, я ничего не слышал.

— Вот и отлично. Тогда принеси мне маковой настойки. Ведро! Чтобы я уже больше никогда не проснулся.

— Вы шутите, мастер, — понимающе кивнул Билл. — Одного глотка будет вполне достаточно.

— Я не шучу, Билл, — Мартин устало закрыл глаза. — Если мой брат умрет, мне действительно лучше не просыпаться.

— Будем надеяться, что никто не умрет, — Билл налил в ложку настойки из пузырька и дал Мартину выпить. — Спокойных снов, мастер!

[1] Генрих VIII являлся потомком Рюрика в 26-ом поколении по линии дочери Ярослава Мудрого Анастасии, вышедшей замуж за венгерского короля Андраша I.

[2] Фактически наименование Баден-Дурлах стало употребительным лишь с 1565 г., когда резиденция маркграфа была перенесена из Пфорцхайма в Дурлах.

[3] Большой (Великий) пожар в Лондоне (англ. Great Fire of London) — название пожара, охватившего центральные районы Лондона с 2 сентября по 5 сентября 1666 г. Огню подверглась территория внутри древней римской городской стены.

[4] Ярмарка, ежегодно проходившая в Лондоне в районе Смитфилд 24 августа (день святого Варфоломея). Описана в пьесе Бена Джонсона «Варфоломеевская ярмарка» (The Bartholomew Fair, 1614)

[5] Система переводных («итальянских») векселей возникла в XIII в. в Италии. С их помощью можно было получить уплаченные деньги в другом месте и в другой валюте — фактически осуществить перевод.

[6] Австро-турецкая война 1540–1547 гг. — война между Австрией и Османской империей за господство в Венгрии. В 1541 г. нанятая австрийцами немецкая армия вместе с венгерскими войсками осадила Буду, но потерпела сокрушительный разгром от войск Сулеймана I.