– Что? – спросила, будто сдержанно выкрикнула, и поджала губы.
Действительно, что? И сердце колотится, и ладони вспотели, а дышать приходится глубже. Хуже всего, что мне нечего предложить ей. Я столько раз обдумывал, что могу предложить и почему… Все ведь правильно, всем могло бы быть хоть недолго, но хорошо. Но как вижу Асфи, вся ценность моих доводов рассыпается в голове как труха. Хочется, чтобы хорошо было долго.
Заметив паутинку на темных волосах и крохотного паучка, обрадовался поводу еще сократить расстояние. Шагнул к Асфи, но она мигом отскочила. Широко раскрыла глаза, развела руками и тихо прошипела:
– Что тебе от меня нужно? – Отшвырнула веточку и сжала кулаки. – С каких пор ты решил, что можешь трогать меня, как подружку? Думаешь, если у тебя имя и внешность его, то… Не смей этим пользоваться, как разрешением для такого отношения ко мне! Убери от меня руки и никогда не смей прикасаться!
Ноги ослабли, во рту пересохло. Я привык, что меня ненавидят, привык, что прогоняют. Просто в новой обстановке и окружении отвык от такой прямолинейности. И привычная усмешка, выработанная многими периодами, сама растянула губы. И голос вернулся к той интонации, которую приходилось выдерживать дома, в Солнечной:
– Я хотел помочь, Асфи. – Указал на ее голову, глупо оправдываясь. – У тебя в волосах паутина.
Она несколько раз провела пятерней по волосам и, даже не посмотрев на пальцы, просто тряхнула рукой. Все так же глядя на меня, приказала:
– У нас мало времени. Наберите воды и быстро возвращайтесь.
Я кивнул и отступил. Наконец‑то, холод в груди уступал место теплу, немного тошнотворному, мерзкому. Стыд. Он заставляет гореть щеки, прятать глаза, смеяться бестолково, отшучиваясь от обидного отношения к себе. Но я заслужил. Когда успел придумать себе, что могу быть лучше тех же васовергов? Они воины, пусть и мародеры, а я дурак из деревни, которую даже на карту не наносят. И Вольный действительно был лучше меня. Она только что это обозначила. Ему было можно, мне нельзя. А наши с ним различия лишь в характере. И я как бы ни старался, в отличие него, не достоин внимания таких особ, как Асфи.
Обогнать обозлившуюся на меня девчонку ничего не стоило. С каждым шагом распалялся гнев. На себя, на Асфи, на родителей, на Лери, на Роми… Кажется, на весь Фадрагос. Я оставил сумку возле телеги, откинул полог с задней части, куда мы составляли утварь. Подхватив котелки и два ведра, направился обратно в гущу леса. Асфи в это время только вышла из‑под тени густых сосен и, скривившись, рассматривала узкую прогалину впереди, по которой предстояло провести мситов. В мою сторону она даже беглого взгляда не бросила.
Стараясь отвлечься легендами, которыми делился со мной Ромиар, быстро взбежал по холму. Но все равно не удержался и оглянулся на Асфи.
– Хуже зверя, – шепотом напомнил себе, кто я для нее.
И врезался в кого‑то, зацепил плечом.
– Ты смотреть, на кого идешь, вошь? – Низкий васоверг с приплюснутым носом оскалил клыки.
В спину несильно пихнули, и я отступил, чтобы видеть всех четверых васовергов. Злость никуда не исчезла, а лишь копилась. Этим воинам я ничего серьезного не сделаю, а духов они учитывают редко. В случае чего, можно бить первым, чтобы знали, что за себя постоять могу. Насмешки меня не оскорбляли, но и допускать того, что было в Солнечной желания не было.
– Обвесился посудой, как мамка, – засмеялся Архаг, проходя мимо.
– Асфи его крепко под кулак посадила, – поддержал беседу Дарок так, словно я не стою рядом. И для него пустое место. – Что ни скажет, все выполняет послушно.
– Ей и говорить не надо, – пробасил четвертый из них. Самый высокий, самый молчаливый и самый спокойный.
– Ты надеяться, что она ноги перед тобой раздвинуть? – склонившись ко мне, спросил низкий.
Из его пасти дохнуло зловонием. Поежившись, я уткнулся носом в плечо. Архаг воскликнул:
– Ты глянь, Дарок! А человечек неженка какой! Да если Асфи с нами период‑другой поживет, он сам от нее шарахаться начнет. Будет умолять, чтобы ноги сдвинутыми держала.
Дружный гогот смешался со звоном в ушах. Как она их терпела в Васгоре? Как терпит теперь?
Дождавшись, когда смех за спиной отдалится, поспешил дальше. Ромиара перехватил через десяток метров, и он выглядел взволнованным. Выскочил из‑за густого можжевельника и, кривясь, смотрел вслед вонючему отродью.
– Они опять к тебе цеплялись?
– Они цепляются к каждому из нас. – Я сунул ему в руки ведро, дождался, когда он обхватит его и устремился к озеру, оставшемуся неподалеку от поляны. – Где Елрех?
– Мне откуда знать, где она? Опять траву какую‑нибудь высмотрела. Будто, духи, я за ней слежу. А эти выродки достали, но к тебе они цепляются чаще и серьезнее, чем к другим. К тому же ты не слепой. Заметил, что цепляются тогда, когда Асфи не видит? Может, пора рассказать ей, что они тебе прохода не дают?
Железная ручка котелка скрипнула в ладони. По телу прошлась дрожь, застряла в горле, и меня передернуло.
– Я не буду ей жаловаться на них.
– Кейел, я понимаю, что ты привык у себя…
– Я не буду ей жаловаться! – Резко повернулся к нему и уставился в желтые глаза.
Ромиар тяжело вздохнул и отвернулся. Луч солнца упал ему на исхудавшее лицо, подчеркнул провалы вокруг глаз, морщины возле губ, подсветил виднеющуюся проплешину в волосах. Он пытался скрыть ее замысловатым плетением косы, но ветер дул и приоткрывал, а свет предъявлял даже невнимательному взору разодранную до крови голову.
– А ты сам? – спросил я. – Когда ты расскажешь всем, почему худеешь и почему тебя поражает эта страшная болезнь? Скоро от тебя начнет вонять гнилью и разложением.
– Не понимаю тебя. – Он прищурился с широкой улыбкой и покачал головой.
– Сколько ты уже не снимаешь куртку? Даже когда жарко, ее ворот наглухо поднят и застегнут.
– И что?
– Ромиар, я видел струпья на твоей шее, а основания твоих рогов начинают желтеть, как старая бумага.
Он грозно сдвинул брови и попятился от меня. Тронул воротник, засунул за него палец и поскреб когтем.
– Никому не говори, – попросил тихо.
– Сколько ты еще протянешь?
– Пока тяну, видишь.
Я хмыкнул, стараясь разглядеть в его лице другие признаки неизвестной мне болезни. О сумасшествии влюбленных беловолосых шан'ниэрдов в Фадрагосе не слышали издавна. Осторожная раса научилась избегать смертельной участи, просто не подпуская к не влюбившимся шан'ниэрдам представителей низших рас.
– Вижу, что едва ли справляешься, – проговорил я и отправился дальше к озеру.
– Тебе волноваться не о чем, – прилетело заверение в спину. – Я написал верховным в свою гильдию о тебе. Даже если я отправлюсь к Древу жизни, они ждут тебя в любое время.
Облегчение я все‑таки испытал, хоть и небольшое. После того, как я сбежал из дома, меня спасет только какое‑то могущество. Поступив на службу в гильдию Исследователей, я сразу же получу статус уважаемого и соответствующую защиту. Да и у родителей появится повод, чтобы гордиться нерадивым сыном. Но при этом вместе с утешительной вестью и слабым облегчением под сердцем засела тоска. Ромиар в этом мире единственный, кто первый разглядел во мне ценное существо. Я успел привязаться к нему.
– Почему бы тебе не сказать Елрех? – полюбопытствовал я.
Без сомнения, она сильный алхимик и душевная фангра. Неужто она не начнет искать способ, как спасти того, кто умирает из‑за любви к ней?
– А чем это поможет? Дело ведь не в ней, а во мне, – сказал Роми и фыркнул, будто лошадь. – Духи Фадрагоса, меня стошнит, если продолжим говорить о ней и о том, что я чувствую к ней.
– А мне поможешь? – Я остановился и дождался, когда шан'ниэрд поравняется со мной.
Сердце вновь замедлилось. О чем я думаю? На что рассчитываю, идиот?
– С васовергами? – Ромиар выгнул бровь. – Тут только снова к Асфи идти. Они над ней смеются за глаза, прямо в лицо подсмеиваются над ее важностью, но все равно прислушиваются. Признают, сволочи, что без нее они многое потеряют.
