На изнанке чудес (СИ) - Флоренская Юлия

Пересвет осторожно приоткрыл дверь и выглянул наружу. Киприан по-прежнему творил природную магию. Судно опасно накренилось на левый бок, аисты кружили над всполошенной командой, и путь на берег был открыт. Беглецам повезло: трап свалился в реку, как только они перебрались на причал.

Рина вновь зашлась оглушительным кашлем, и Пересвет испуганно заозирался. Но рыбаков, бродяг и путешественников, что столпились у воды, всерьез захватило зрелище с аистами и водорослями. Проскользнуть у них за спинами и незаметно нырнуть в рощу не составило труда. А в роще, скрывавшей таинственное действо за пестрой листвой, царил Киприан. Он стоял в вихре, захватившем с неба лоскутья облаков, отблески далеких звезд, поздние соцветия осени. Стоял, простёрши руки, закрыв глаза и беззвучно шевеля губами. Пурпур одежд взметался, подобно волнам. Вьющиеся рыжие пряди пытались поймать ветер.

Рина ахнула, потеряла равновесие и обхватила шею Пересвета, не сводя зачарованного взгляда с человека-клёна. Таинственное действо вмиг прекратилось. И надо полагать, в тот же миг несчастное суденышко было наконец оставлено в покое. Пелагея в трюме издала душераздирающий писк — и аисты разлетелись по гнездам.

— Что вытворяет, а?! — воскликнул кто-то из матросов.

— Поди проверь!

Когда многострадальная дверь в трюм резко распахнулась, Пелагея отвернулась к стене. Наряд тот же, что и у Рины. Поза страдалицы и несправедливо оскорбленной — есть. Неубедительно? Матрос сделал два шага по направлению к пленнице — и тут Пелагея догадалась, чего именно не хватает. Она столь правдоподобно изобразила острый бронхит, переходящий в пневмонию, что матрос отшатнулся и тотчас покинул каюту.

Дважды ударили в гулкий колокол. Судно сдвинулось с мертвой точки и поспешило покинуть порт. А то мало ли что на уме у этой спятившей речной флоры!

Киприан дал соцветиям улечься, облака отправил обратно в небо, а звездные блики уверенно распределил по висящим на ветках каплям, похожим на огоньки новогодних гирлянд. И тут только Пересвет заметил, что моросит. Киприан приблизился, вручил озябшей Рине накидку и сверток с пирогом.

— Благополучно добрались?

— Как видите, — буркнул паренёк.

Рина по-прежнему влюбленно таращилась на человека-клёна, несмотря на то, что повисла на шее у Пересвета. Ох уж эта переменчивая женская натура!

— Вы повелитель природы, да? — благоговейно спросила она.

Тот по-доброму усмехнулся и покачал головой.

— Вовсе нет. У нас с растениями что-то вроде союза на взаимовыгодной основе. По-научному, симбиоз.

Пересвет вздохнул с плохо скрываемым раздражением и потянул Рину в сторону.

— Пойдем уже. Тебе лучше спрятаться, пока не улягутся страсти.

Но Рина неожиданно от него отлипла и подскочила к Киприану.

— Ой, а что будет с Пелагеей? — обеспокоенно спросила она. — Ее ведь не выбросят за борт? Ну, когда поймут, что она не я?

— О! Ты не знаешь, на что она способна! — невесело рассмеялся Пересвет, подбивая носком ботинка сосновую шишку.

А Пелагея тем временем испытывала все прелести речной качки. В животе из-за плотного завтрака не на шутку разбушевалась буря, и приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы желудок не явил миру свое содержимое. Руки она высвободила и теперь лишь ждала подходящего момента, чтобы улизнуть. Дверь была на запоре, а ломать двери — не для Пелагеи.

Она оглядела трюм. Одобрительно кивнула пауку, расставившему сети по углам. Полюбовалась мхом на стене и чуть не грянулась оземь, ступив на прогнившую доску. Бочки с железными кольцами, кадки и мотки канатов оставили ее равнодушной. А вот ружьё, которое капитану, судя по всему, было без надобности, навело ее на кое-какие мысли. Аккуратно сняв ружье с крюка, она притаилась у двери и приготовилась бить. Первый, кто войдет в трюм, получит прикладом по голове. Потом Пелагея представила, как это больно, когда тебя бьют прикладом, и передумала.

— Ах, да! — вспомнила она.

Трижды повернулась вокруг своей оси (непременно по часовой стрелке), утонула в тунике Рины и выбралась оттуда, смешно перебирая лапками. Пёрышки белее снега лежали одно к одному. Словно не она несколькими часами ранее спасалась от погони разъяренного беркута. Качка стала гораздо менее ощутимой. Бочки, ружье и даже паутина сделались великанскими. А восприятие обострилось. Поэтому когда из-под нагромождений рухляди с кровожадным писком на нее выпрыгнула крыса, горлица легко вспорхнула и пристроилась на выступе у иллюминатора. Иллюминатор оказался закрытым. Оставался единственный путь на свободу — через дверь.

Похититель Рины — напыщенный тип, похожий на злющего орла, — зашел проведать пленницу очень кстати. Когда звякнули ключи и заскрежетал замок, Пелагея уже была наготове. Она вылетела, сбив со злодея тюрбан, а заодно и немного спеси. Обнаружив, что будущая невеста испарилась, южанин затопал ногами, заголосил на своем ужасном наречии, осыпал проклятиями экипаж вместе с капитаном. Но горлицу было не догнать.

Ветер швырнул в закопченое окошко «Синего маяка» горсть газетных обрывков. Озорно свистнул в водосточную трубу, завертел обрывки маленьким вихрем и запустил в небо. Но ливень — внезапный и мощный — крепко припечатал их к земле.

Дождь бурлил по желобам, с шипением бился в окна и сгонял случайных прохожих под крышу кабака. Там были рады только тем, у кого звенит в карманах. На худо сколоченном помосте выступали музыканты-любители, которых Яровед предоставил бармену в качестве откупа. Бармен поворчал, посмотрел исподлобья, но гнать прочь не стал. Если уж те здоровяки из деда дух не вышибли, стало быть, он под чьим-то покровительством и его лишний раз лучше не трогать.

А Яровед, как назло, занял видное место неподалеку от стойки, заказал самого дорогого пива, табака высшего сорта — и давай набивать трубку, вальяжно развалившись на стуле. Не спеша, с ухмылочкой. В общем, именно так, как поступают, если хотят кого-нибудь вывести из себя. На Яроведа со стен укоризненно косились портреты основателей города и прежних мэров. А нынешний — он же, в устах народа попросту староста, играл на ставку со своим заместителем в «поймай-цыплёнка» и ежеминутно утирал лоб носовым платком. Заместитель тоже нервничал. Он изворачивался, как мог: поддавался, выкладывал на стол самые слабые карты, но фортуна упиралась. Она явно решила преподнести ему щедрый дар в виде половины хозяйского кошелька.

Игру неожиданно пришлось остановить: среди приглушенного гула голосов, скрипа кресел и звяканья чарок раздался надтреснутый крик Яроведа.

— Эй, староста! Горожане! Бьюсь об заклад, вам невдомек, что солнце проглочено!

Брови у бармена поползли вверх. Что старик затеял на сей раз? Если уж к самому старосте обратился, видать, дело серьезное. Напиться-то дед никак не мог — кружка, вон, стоит нетронутая.

— Чегось? Солнце проглочено? — выкрикнули из зала.

Яровед приосанился, погладил куцую бороденку и сверкнул глазами.

— И солнце, и радость, — подтвердил он. — Тоска кругом, разве нет?

Посетители согласно зашумели и принялись наперебой обсуждать, кто как от грусти спасается. Хлопнув ладонями по столу, Яровед наклонился вперед.

— Едят нас по кусочкам, — проговорил он тихо-претихо. Да так, что каждый услышал. — Едят, а мы того не замечаем.

Пенные кружки отставлены, трубки и сигары вынуты изо рта. Нечего сказать, умеет Яровед толпой управлять. Теперь осталось только выяснить, владеет ли он мастерством убеждения.

— Кто ест? А?

— Не томи! — потребовала публика.

— Мой пророческий дар обнажил истину, — вкрадчиво начал старик. — Вы пригрели эту негодяйку у себя на груди, как паршивого котенка. Пригрели — и забыли, что у котенка тоже есть когти. Пока не разорвал вас в клочья, избавьтесь от него!

— Так кто же она?

— Скажи нам!

Яровед вынул из котомки вчетверо сложенный плакат, встряхнул его и выставил руку так, чтобы каждый мог разглядеть.