Твоя кровь, мои кости (СИ) - Эндрю Келли

Она попыталась сесть, но безуспешно, и со стоном откинулась на тонкую подушку. На ней был бумажный халат, тонкий, в цветочек, под мышками — больничное одеяло. Казалось, что все ее тело покрыто синяками, от порезов в виде бабочки на щеке до туловища, туго обмотанного бинтами.

С металлического столба у ее кровати свисала раздувшаяся капельница, из которой в трубку непрерывно капала жидкость. На крошечной тележке на колесиках кто-то оставил яркую вазу с розами из сувенирного магазина. На подносе лежала сложенная записка, текст внутри был едва виден:

Больше так не делай, Маккензи.

Солнечные лучи, проникая сквозь белые вертикальные жалюзи, падали на зеленый раскладной диван у окна. Питер, растянувшись на подушках, крепко спал на животе, подложив правую руку под щеку. Что-то непонятное промелькнуло в ее сознании при виде него. Он пришел за ней. Он последовал за ней. Она бросила его гнить, и вот он здесь.

— Он был тут всю ночь.

Уайатт удивленно посмотрела в сторону двери и увидела, что там стоит ее мать. Теодора Беккет выглядела как всегда: светлокожая и капризная, ее седые кудри были собраны в тугой пучок, а бархатное кимоно в цветочек доходило ей до лодыжек. В пальцах, унизанных серебряными кольцами, она сжимала кофейную чашку с крышкой. По комнате разнесся запах слабого кофе.

Уайатт не знала, что чувствовать. Она не знала, что сказать, с чего начать. Последние несколько недель она провела, раскапывая кости, и была не настолько глупа, чтобы думать, что ее мать не похоронила хотя бы несколько из них. Теребя ленту, обмотанную вокруг центрального катетера, она сказала:

— Удивлена, что ты его не отослала.

— Я пыталась, — сказала ее мать. — Но Питер есть Питер.

— Ты знала, кем он был?

— Да.

Еще одно признание, более тяжелое, чем первое. Между ними возникла напряженность.

— И ты позволила им делать ему больно? Ты позволила им использовать его как научный эксперимент?

Ее мать опустилась на зеленое полиуретановое сиденье у двери. Она выглядела усталой. Постаревшей, будто последние несколько недель состарили ее.

— Думаю, ты переоцениваешь мое положение в Уиллоу-Хит. Гильдии много веков, и ее члены придерживаются определенных взглядов. Моего мнения никто не спрашивал и не приветствовал. Как думаешь, почему мы уехали?

— Я всегда думала, что это потому, что ты не хотела, чтобы я проводила время с Питером, — сказала Уайатт, не в силах сдержать раздражение в голосе. — Он тебе никогда не нравился.

Что-то смягчилось во взгляде матери. Наклонившись, та поставила чашку с кофе на пол между своих ног.

— Так ты думала все эти годы? Что мы уехали из-за Питера?

— А разве нет?

— Уайатт, нет. Нисколько. Я забрала тебя, потому что это было небезопасно.

— Из-за Питера.

— Из-за гильдии. — Ее мать вздохнула, снимая обручальное кольцо с пальца. Необработанный бриллиант сверкнул в оправе. — Твой отец был хорошим человеком. Его сердце всегда было на правильном месте. Но он запутался в многовековой практике и понятия не имел, как ее распутать. А природа гильдии… что ж, нечто столь древнее и основанное на ритуалах, как это, обычно привлекает людей с темными устремлениями.

— О чем ты?

— Ты — аномалия, Уайатт, — сказала ее мать. — Я знаю, ты это чувствовала. То, что ты можешь делать… я сделала все, что могла, чтобы защитить тебя. Я отправила тебя в школу. Научила тебя управлять своими эмоциями. Но чем больше ты росла, тем более непредсказуемой становилась твоя сила. Ты разражалась слезами, и небеса разверзались. Ты кричала во сне, и мои азалии расцветали глубокой ночью. Это было непредсказуемо, и это было заметно. И это делало все опасным. В свой последний вечер в Уиллоу-Хит ты была так расстроена, что чуть не обрушила часовню. Для тебя там было небезопасно. Больше нет. Я не могла остаться и позволить, чтобы тебя использовали. Такие люди — ученики, фанатики, зилоты — ненасытны. Они находят огонек и цепляются за него, пока не погасят. Итак, я уехала и взяла тебя с собой.

Уайатт закрыла глаза. Откинула голову на подушку. Сквозь машинный гул она погрузилась в воспоминания — Джеймс и Питер в часовне, мир с грохотом просыпается, кто-то кричит, чтобы она бежала. Видение исчезло. Оно превратилось в зверя с лицом Джеймса, попавшего в ловушку, как муха в липкую белую паутину.

— Невообразимая боль. — Вот что сказала подруга Маккензи, как раз перед тем, как Уайатт потеряла сознание. — Я никогда раньше не слышала, чтобы человек издавал такие звуки, — прошептала она, и мир Уайатт погрузился во тьму.

Он был там с ними. Он был там, и они бросили его.

Слеза выкатилась из уголка ее глаза. Скатилась на подушку. Срывающимся голосом она смогла спросить:

— Что с Джейми? Ты знала, что он мертв?

Ее монитор издал звуковой сигнал. Снаружи, в коридоре, что-то металлическое с грохотом упало на пол. Она открыла глаза и увидела, что мать в ужасе смотрит на нее.

— Он… нет. Боже мой, Уайатт. Мне так жаль. Я понятия не имела. Я бы никогда не скрыла от тебя ничего подобного.

— Уверена? — Она не могла сдержать гнев, который нарастал в ней. — У тебя не было проблем с тем, чтобы скрывать от меня все остальное.

— Мы с твоим отцом сделали выбор — осознанный выбор — подождать, пока мы оба не почувствуем, что ты готова узнать правду.

— О, так вы теперь в одной команде?

Мать поджала губы.

— Я пришла сюда не для того, чтобы ссориться с тобой.

В дверь постучали, и появился врач. Темноволосая и миниатюрная, она была одета в мятно-зеленую медицинскую форму и стерильный халат, ее локоны были собраны в низкий пучок.

— Добро пожаловать обратно, — сказала она, выводя электронную карту на свой планшет. — Я доктор Дельва, главный врач сегодняшней смены. Я как раз начинала обход… рада, что застала тебя проснувшейся. Вижу, тебе восемнадцать. Ничего, что мама в комнате?

— Все в порядке, — сказала Уайатт, хотя она все еще чувствовала себя напряженной, готовой к нападению.

— Замечательно. — Доктор Дельва одарила ее любезной улыбкой, и Уайатт не могла не задуматься, как много из их спора она подслушала. — Как мы себя чувствуем?

— Мне стало лучше.

— Не сомневаюсь. — Доктор Дельва сняла с шеи стетоскоп. — Не возражаешь, если я проверю твои показатели?

— Конечно.

Она поморщилась от холодного прикосновения металла сквозь прозрачную ткань халата.

— В твоей карте пациента указано, что ты потеряла сознание. Твои показатели говорят о признаках вазовагального обморока. — Врач выпрямилась, пряча стетоскоп на место под белыми лацканами своего халата. — У тебя были обмороки в анамнезе?

— Э-э, нет. — Уайатт взглянула на Питера, который все еще спал на диване. — Мне стоит беспокоиться?

— Я бы не стала паниковать. В этом нет ничего необычного. Причиной может быть что угодно — например, от сильного стресса до вида крови.

Уайатт чуть не рассмеялась вслух, хотя в этом не было ничего смешного. Она представила, как фермерский дом смыкается вокруг нее, как отрывисто щелкают ребра, как из слива в душе в городском доме Прайса течет красное, красное, красное.

— Я чувствовала себя не очень хорошо, — призналась она.

— Я бы сказала, что это еще мягко сказано. — Доктор Дельва засунула руки в карманы. — Ты поступила с ранением брюшной полости. Знаешь, что это значит?

— Нет, — сказала Уайатт, — но могу догадаться.

— Тот, кто накладывал швы на твой живот, не простерилизовал должным образом свое оборудование. Это, а также неаккуратное наложение швов, привело к повторному вскрытию краев раны и довольно серьезной инфекции в придачу. К счастью, повреждение было поверхностным — операция не потребовалась. Мы ввели антибиотик внутривенно, но, честно говоря, тебе повезло, что ты вовремя попала сюда. Подобная задержка с лечением могла привести к летальному исходу.

Мать Уайатт сидела неподвижно на стуле, ее лицо с каждой минутой бледнело. Уайатт заерзала, чувствуя себя муравьем под микроскопом. Как ей рассказать им, что она оказалась в ловушке на ферме, в лесу, полном зубов? Как ей объяснить то, чему она была свидетелем, что чувствовала, что делала, не показавшись при этом сумасшедшей?