Он приподнял низ рубашки, открывая ей вид на торс. Зловещие шрамы, перекрещивающиеся друг с другом, начали исчезать. След от удара отцовского ножа уже затянулся.
— Ты… — Она замолчала, не зная, что сказать, и остановилась на: — … вернулся навсегда?
— Я не знаю, — признался он, глядя в небо. — Но что бы ни было во мне, это ушло, и я не превратился в соляной столб. Ощущение многообещающее.
— Думаешь, ты бессмертный? Как Питер?
Он приподнял бровь.
— Это не та теория, которую я хотел бы проверять.
Пока они разговаривали, Крошка тихонько подобралась к их ногам, ее глаза были широко раскрыты и затуманены. Она выглядела усталой, медлительной, шерсть у нее была в пятнах, а движения скованы артритом. Обойдя могилу, она отыскала солнечное местечко в цветущей скорпионьей траве. Когда с этим было покончено, Крошка посмотрела на Уайатт с такой твердостью, которая говорила о том, что она не сдвинется с места.
— Все в порядке, — прошептала Уайатт. — Ты тоже можешь идти.
Крошка тихонько мяукнула и закрыв глаза, зарылась поглубже в голубую массу лепестков. Уайатт смахнула слезинку, прежде чем та успела скатиться.
— Она всегда была кошкой Питера.
— Здесь все принадлежит Питеру, — ответил Джеймс. — Так было всегда. И ты знаешь, что бы он сделал, если бы был здесь с нами, ведь так?
Он поднял серебряную зажигалку, помятую сильнее, чем в прошлый раз, когда она ее видела. Поднялся ветер, взъерошил ее волосы, и она поймала себя на том, что улыбается ему.
— Он бы все сжег.
36. Уайатт
В конце концов, все сгорело гораздо быстрее, чем она ожидала.
Дом со скошенными фронтонами был погружен в торф, декоративные узоры позеленели от мха. То, что осталось от крыши, было покрыто кружевными кольцами лишайника, вдовьи часы утопали в цветах глицинии. Было что-то очаровательное в том, как они скручивались сами по себе, как трещали дрова, как дым валил из окон огромными столбами древесного угля.
Уайатт Уэстлок стояла на краю вымощенной плиткой дорожки, Джеймс Кэмпбелл стоял рядом с ней, держа петуха под мышкой. Рядом с ними коза жевала клевер, не обращая внимания на начинающийся пожар. Стайка куриц то появлялась, то исчезала из виду, подбирая с травы жуков.
Небо над головой было затянуто облаками. Они распахнулись, и дождевая вода струйками стекала на то место, где она росла. Постепенно, когда ливень, прошедший в начале лета, погасил пламя, густая стена дыма рассеялась. Пламя стало тлеть, а затем — в конце концов — зашипело в последний раз.
Она простояла там еще час.
Второй.
Уайатт смотрела, как гаснет огонь, пока от дома не осталась только обугленная оболочка, осевшая и странная. Она сделала большой глоток воздуха. И почувствовала тысячу вещей одновременно.
— Идем, — сказала она козе, прищелкнув языком. — Маккензи тебя возненавидит.
— А как же я? — спросил Джеймс, следуя за ней по пятам.
— Маккензи и так тебя ненавидит, — напомнила она ему. — Но думаю, ее друзья могут счесть тебя сносным.
Вместе они повернулись спиной к горящему дому.
К ее наследию.
Они загрузили животных в машину, куры запрыгали в своих птичьих клетках. Включилось зажигание, двигатель с ворчанием завелся. В зеркале заднего вида в небо поднялась последняя струйка дыма. Уайатт молча попрощалась с мальчиком, который жил там. С девочкой, которая мечтала о нем. С ее сердцем, оставленным в саду, чтобы оно выросло во что-то новое.
А затем она отправилась домой.
