Твоя кровь, мои кости (СИ) - Эндрю Келли

Ему следовало бы догадаться, что Джозеф Кэмпбелл поймет это.

Джеймс с тревогой вспоминал свой последний день. Накануне Уайатт брыкалась и кричала, ее запихнули в семейную машину вместе с кошкой и отвезли в квартиру ее тети в штате Массачусетс. Питер, охваченный обычной для него молчаливой яростью, потребовал немедленного возмездия с помощью зажженной спички. В течение нескольких часов старый амбар был уничтожен, небо покрылось сажей.

Джеймсу потребовался почти час, чтобы отговорить Питера от этого шага. Он заверил его, что они пойдут за ней. Конечно, они пойдут. Они были неразлучны. И более того, они принадлежали ему.

А ему не нравилось, когда кто-то забирал его вещи.

Он только что вернулся в летний коттедж из главного дома, собираясь упаковать свои вещи, когда его случайно встретил отец.

— Вот и ты, — прогудел Джозеф, вталкивая его в кухоньку с низкими потолочными балками, как только он нырнул внутрь. — Я тебя повсюду искал.

— Я был с Питером.

Улыбка его отца была необычно холодной. Оглядываясь назад, он должен был увидеть в ней опасность.

— Посиди со мной немного, — сказал он. — За все лето мы ни разу по-настоящему не поговорили.

Стол был накрыт широким ассортиментом блюд, которые готовила прислуга дома, когда были праздники. Или когда его мать заставала отца с любовницей. Но в тот день праздника не было. Была только невыносимая летняя жара, небо за окном все еще было затянуто дымом. Его мать вернулась домой, в Англию, и сама принимала гостей.

Джеймс, заподозрив что-то, задержался в дверях.

— С чего вдруг?

— Я подумал, мы могли бы поесть, — сказал отец, усаживая его на стул во главе стола. — Я беспокоюсь о тебе. Какой бы отец не переживал? На тебя напали.

— Питер едва ли напал на меня.

Он выплевывал слова, острые, как бритва, даже зная, как это выглядит со стороны. Ему вправили нос, но он все еще был слишком чувствителен к прикосновениям. Левый глаз заплыл и не открывался. И все же он знал, не стоит перечить отцу. Усевшись на стул, он взял вилку и подцепил красную каплю клюквенного соуса, но не стал пробовать ни капли.

Сидя во главе маленького стола в коттедже, его отец расстегнул пуговицу на пиджаке. Не говоря ни слова, он потянулся за блестящим бокалом красного вина и поставил его перед тарелкой Джеймса. Джеймс прекратил атаку на еду из четырех блюд.

— Мне нельзя, — сказал он, потому что был хорошим мальчиком и знал, чего от него ждут.

— Тебе нельзя, — согласился его отец. — Но это не значит, что ты не можешь.

Джеймс молча уставился на отца, на его вилке застрял кусочек йоркширского пудинга. Улыбка отца стала шире.

— Я что-то не так понял? Это кодекс, по которому, как уверяет меня твой школьный директор, вы живете?

Джеймс снова промолчал. Между ними стоял бокал, полный вина, красного и темного, как кровь.

— Думаешь, я тебя не вижу, — сказал отец, откидываясь на спинку стула. — Думаешь, я не знаю, что в твоем багаже полно краденых вещей, или что вы с Питером каждую ночь после наступления темноты пробираетесь в комнату Уайатт Уэстлок. Думаешь, я не знаю всех твоих секретов. Но я вижу тебя, Джеймс. Я вижу все.

Ему хотелось наброситься на него, закричать, уйти в ярости, но он был слишком хорошо воспитан, чтобы сделать что-либо, кроме как продолжать сидеть, сжимая вилку так, что побелели костяшки пальцев, в яростном молчании.

— Пей, — приказал отец и поднял свой бокал в тосте. — Твоя мать воспитала тебя в лучших манерах, чем эти.

Джеймс сделал, как ему было велено, мечтая оказаться где угодно, только не здесь, под пристальным взглядом отца. Вино обожгло, когда он выпил его. От него в желудке образовалась дыра, а в голове — волдыри. Он уронил вилку и откинулся на спинку стула с влажным, бессловесным бульканьем.

— Что это? — с трудом выдохнул он. — Что там было?

— Цикута, — сказал отец, будто это был гарнир. Он взглянул на часы. — Я бы сказал, что у тебя есть в лучшем случае девяносто минут.

Джеймс, пошатываясь, поднялся на ноги, и скатерть полетела вместе с ним. Он не осознавал, что сжимает ее в кулаках. Несколько тарелок упали на пол, фарфор разбился вдребезги. Его отец даже не вздрогнул. Только скрестил руки на животе и улыбался, наблюдая, как его единственный сын хватается за горло.

— Ты знаешь, как убить Питера? — спросил он.

Джеймс ничего не ответил, вслепую ища противоядие, и мир превратился в водоворот Млечного Пути, когда все перед глазами потемнело по краям и вытянулось как в туннеле.

— Думаю, ты знаешь, — сказал отец. — Думаю, он точно объяснил тебе, как это сделать. И это не может быть кто-то из нас, не так ли? Потому что мы не заботимся о нем. Не так, как ты. Ты и это мерзкое рыжее отродье.

С этими словами отец поднялся со стула. Отложив салфетку, он в последний раз взглянул на сына.

— Убей Питера, — сказал он, — и живи вечно. Или умри, и я сам найду способ вернуть Уайатт Уэстлок сюда. Даже если для этого мне придется убить ее отца.

А потом он ушёл.

И Джеймс больше никогда его не видел.

Теперь он смотрел на него. Там, в окружении пяти членов гильдии в капюшонах, стоял его отец — постаревший, поседевший и потолще в талии. Он не заметил Джеймса, который ждал в тени. Он не знал, что его сын скрывается где-то поблизости, собранный по кусочкам из остатков ада, зверем, бьющимся о его кости.

С того места, где Джеймс стоял, он мог разглядеть нетерпение, отразившееся на лице отца. Он проклинал себя за недальновидность. Ему не следовало оставлять Питера и Уайатт одних. Он думал, что защищает, удаляясь от них на безопасное расстояние. Он думал, что сможет сдерживать демона достаточно долго, чтобы Уайатт сделала то, что нужно.

Ему следовало предвидеть, что его отец будет на три шага впереди.

Так, как он всегда был впереди.

Он расхаживал вдоль линии деревьев, беспокойный и встревоженный, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. Он не знал, что делать — повернуть назад и вмешаться или убежать далеко в противоположном направлении. Он был бомбой замедленного действия, его время истекало. За сварной решеткой из ребер он чувствовал, как медленно раскрывается пробуждающаяся сущность. Что-то коварное, словно колючая проволока, царапнуло когтями по позвоночнику. В животе у него заурчало, тело охватили приступы голода.

Пошарив в кармане, он вытащил ингалятор. В легкие с шумом ворвался пустой воздух. Когда он выбросил ингалятор в темноту леса, из его горла вырвался не совсем его собственный рев.

«Не сейчас», — подумал он, проводя руками по волосам. «Не сейчас, черт возьми».

Сквозь завалы его мыслей прорвался крик. Вой баньши, высокий, чистый и прерывистый. Он пронесся сквозь него, и воздух застрял у него в горле. Лишая дыхания.

Это была Уайатт, ее крик пронзил предрассветное небо.

Мир разверзся у него под ногами, трещина расколола землю на глубокие темные впадины. Он обошел расширяющуюся пропасть, чуть не свалившись в нее, и сильно ударился о дерево. Он не знал, было ли это делом рук Уайатт, или медальон сделал свое дело. То ли мир откликнулся на нечеловеческую высоту ее крика, то ли готовился поглотить его.

Крики становились все громче и громче, деревья склонялись над головой, роща вырывалась с корнем, как взрывающаяся звезда. Джеймс крепко вцепился в ветку и ждал, когда наступит конец… бездонная тьма, бесконечная ночь.

Но ничего не произошло. Все стихло. Стало слишком тихо. Слишком неподвижно. Глубоко внутри него что-то мурлыкало. Что-то старое, пресыщенное и более знакомое, чем это имело право быть. У него потекли слюнки, он спотыкался, разрываясь между вечным голодом и жутким ужасом.

— Она остановила время, — проворковал зверь. — Она либо очень умная ведьма, либо очень легкомысленная. Миры не могут вот так замирать. Они распадутся на части. Кто-то должен пойти и заставить часы идти вновь.

— Убирайся из моей головы, — рявкнул он, схватившись за виски.

— Это то, чего ты хочешь? — вскипел ужасный голос. — Ты хочешь, чтобы я ушел? Хочешь жить полужизнью, как Питер?