Во имя Абартона (СИ) - Иорданская Дарья Алексеевна

Реджинальд хотел еще добавить, что после того, как антидот будет приготовлен и выпит, их ничто не будет связывать, так что не стоит строить планы, но малодушно промолчал.

* * *

Утро началось странно, с суетливых и путаных желаний. Мэб совершенно не хотелось спускаться вниз и начинать разговор с Реджинальдом — а было ощущение, что этого разговора не избежать. И в то же время, Мэб нуждалась в том, чтобы увидеть своего компаньона и понять, изменилось ли что-то, или ей это только кажется.

Из сада пахло дождем и цветами, но ароматы эти не кружили голову, не возбуждали, не умиротворяли, а лишь раздражали.

Все же она сошла вниз и затеяла разговор, высказав все, что ее тревожит, но теперь сидела и сожалела о вырвавшихся словах. Было неприятно, что она впустила — да практически втянула! - Реджинальда в свою жизнь, а еще больше стыдно. Вот так просто вышла и вывалила на плечи чужого человека нервические переживания. И почти дошла до того, чтобы попросить о неловкой, крайне щекотливого свойства услуге: пойти и поговорить с Верне. Но Мэб вспомнила, как комкал Реджинальд несчастные бинты, словно хотел сомкнуть руки на шее ее обидчика, и отказалась от этой затеи.

До полудня Мэб отчаянно искала себе занятие, и, в конце концов, не выдержав, отправилась в городок за покупками. Это должно было ее отвлечь хоть ненадолго. Абартон, усталый, сонный, ворочался с боку на бок, неохотно пробуждаясь. Кое-где слышались юные голоса студентов, смех, иногда до ушей Мэб доносилась отчаянная скороговорка «заклинания», призванного обезопасить от строгого преподавателя и дурных отметок. Пользы от такой «магии» не было вовсе, но она оказалась на удивление живучей. Мэб тоже когда-то произносила этот странный набор звуков, хотя быстро убедилась в его бессмысленности.

В отличие от кампуса городок не спал, о скорее — отдыхал в тишине. Лавки уже были открыты, из паба пахло пирожками, слышался стук молотков: на доску для объявлений рядом с студенческим клубом прибивали афишу какого-то нового кинофильма. Мэб шла в сторону крытого рынка, приглядываясь, прислушиваясь, принюхиваясь, и на ум снова почему-то пришла мама. Наверное из-за того, насколько происходящее вокруг с ней диссонировало. Зачем было подсылать Верне? Чего хотела она добиться? И что будет делать теперь, когда у нее есть доказательства неподобающего поведения дочери?

Стоило вспомнить, каким неподобающим поведение было вчера ночью, и краска прилила к щекам. Мэб остановилась на минутку, поставила корзину и приложила прохладные ладони к лицу. О чем она только думала, так бесстыдно выпрашивая, почти вымаливая ласку? Зачем отвечала на поцелуи? Почему так их хотела?

В желании стереть с себя все то ощущение грязи, что оставили прикосновения Верне, не было ничего дурного. Плох был тот способ, который она избрала.

Мэб тряхнула головой, избавляясь от воспоминаний, от лишних мыслей, и продолжила свой путь в сторону кипящего жизнью рынка. Здесь шла оживленная торговля, и воздух был наполнен довольными возгласами продавцов и покупателей. За это Мэб рынки и не любила, они переняли у модных одно время колониальных базаров манеру торговаться до последнего, не в надежде сбить либо набавить цену, а просто ради сомнительного удовольствия. Укладывая выбранные наугад продукты в корзину, Мэб кивала знакомым и старательно избегала разговоров. Выглядела она мрачно, но пусть уж думают, что у нее голова болит. Многие маги сегодня слегли с мигренью, сперва выложившись во время подготовки к балу, а затем хлебнув лишней силы. Она витала в воздухе свободная, сырая и весьма заманчивая, иных пьянящая, как вино.

Избегая разговаривать сама, Мэб прислушивалась к разговорам, по большей части сплетням. Обсуждали визит королевской фрейлины, разбирали по косточкам ее роскошный наряд и сетовали на небывалое высокомерие. Леди Гортензия ни с кем кроме ректора говорить не пожелала, посетила Колледж Шарлотты, вышла оттуда недовольная — а может, у нее всегда лицо такое, посчитали горожане — и удалилась. Это обстоятельство Мэб порадовало, она все еще испытывала странную ревность при воспоминании о разговоре фрейлины с Реджинальдом. Заревность было стыдно, за неприязнь к Гортензии — не особенно.

Помимо королевской фрейлины косточки перемывали и доктору Джермину. Выходцев из Эньюэлса в городке любили не больше, чем в самом университете. В них виделась угроза благополучию всего Абартона, а также его славе. Абартоном в городке гордились, хотя не забывали поругивать и студентов, и профессоров, неспособных удержать юнцов от шалостей. Но это были свои шалости, визиты же доктора Джермина воспринимались в штыки, и кто-то в шутку предложил ввести между двумя университетами визовый режим, а то — зачастили тут. Третий визит за месяц.

Мэб насторожилась. Третий? Она знала только о двух.

Мэб прислушалась, пытаясь отделить в сплетнях правду от вымысла, и получила очень неприятный ответ на все свои вопросы. Доктор Джермин посещал университет накануне происшествия со склянкой, беседовал со старым своим приятелем — Верне, и выбрал для этого не паб, любимое всеми место встреч, а новое заведение, к которому в городке пока относились с некоторым предубеждением.

Расплатившись, Мэб подхватила корзину и, спросив дорогу, быстро добралась до маленького, зажатого двумя старыми лавками, кондитерского магазинчике. Слева возвышалось здание старой типографии с наглухо закрытыми окнами. Сама типография давно не работала, пустовала, и по Абартону гуляли легенды о привидениях, которые работают по ночам на так и не вывезенных, никому не нужных устаревших машинах. Слева витрина книжного магазина обещала новинки, бестселлеры, а также подержанные учебники по самым скромным ценам. Книжный был заведением солидным, с двухсотлетней историей, и его потемневшее от времени дерево внушало уважение. Мэб всегда ловила себя на том, что не доверяет магазинам, которые выглядят менее сурово. Выкрашенный ярко-синей краской фасад кондитерской, искрящиеся витрины и целый парад эклеров, корзиночек с кремом, конфет, яблок в карамели казался в таком соседстве чрезмерным и ненастоящим. Точно кукла затесалась среди живых — и очень угрюмых — людей.

Мэб шагнула внутрь. Звякнул магический колокольчик, и ее обдало облаком сладких и пряных ароматов: шоколад, корица, ваниль, сухая яблочная кожура, цитрусы, чай, мускатный орех, карамель. Мэб невольно облизнула губы.

- Добрый день! - жизнерадостно поприветствовала вынырнувшая из-за шелестящей бамбуково-бусинной шторы девушка. - Добро пожаловать в «Каприз». Что я вам могу предложить?

Девушка показалась знакомой, но Мэб не сразу сообразила, что это именно она ударила Миро батоном по голове. Это воспоминание вызвало невольную улыбку.

- Угощайтесь, - девушка выставила на прилавок крошечную чашечку, наполненную густым горячим шоколадом, и улыбнулась еще шире.

Отказаться было невозможно. Смакуя шоколад, Мэб пыталась понять, зачем вообще пришла сюда. Расспросить о визите Верне и Джермина? А как объяснить свое любопытство? И что — поинтересоваться, не подслушивала ли эта улыбчивая особа? В конце концов, чтобы оправдать свой визит, Мэб взяла пару пирожных и коробочку шоколадных конфет. По дороге домой она продолжала размышлять о причинах визита доктора, так и не пришла к какому-либо выводу, зато и думать забыла обо всем, что смущало ее с самого утра.

Глава тридцать первая, в которой окончательно нарушается этика, а о пакте даже не вспоминают

- Джермин приезжал накануне! - с порога объявила Мэб.

Режинальд отложил скребок, которым счищал кожуру чешуйника — она шла в задуманный им антидот на первой стадии — и обернулся. Выглядела Мэб возбужденной, румянец горел на щеках еще ярче, чем утром. Пальцы стискивали ручку корзины, с которой она ходила за покупками. Поднявшись, Реджинальд забрал эту корзину, поставил на кухонный стол и, не удержавшись, сунул нос под полотенце. Картофель, филетированная треска и пирожные. Право слово, интересное сочетание.