Капитан прыгуна К2.0 (СИ) - Чепенко Евгения

— Не, ну чисто летающая тарелка из старых сказок, — прыснул в очередной раз Сур. — Все равно это буду повторять.

Конечно, он отличался от тех забавных старинных фотографий, где художники на свой лад обыгрывали изображение летающей тарелки, но что-то общее отдаленно найти можно было.

— Эта часть похожа на световой парус, — Иска протянула руку и указала на выступающий гребень, соединяющий несколько секций корабля.

Она стояла рядом с Тимом, который выглядел более чем скованным. Напряжение буквально застряло в его прямом, как палка, позвоночнике и отлично читалось на лице. Будь его воля, он бы сбежал сейчас куда подальше. Эйлла опустила руку обратно на панель и то ли случайно, то ли нарочно пололожила ее так, что мизинцы ее и Тима соприкоснулись. Нимаев вздрогнул и отдернул кисть, будто обжегся.

Если бы я не смотрела в этот момент в их сторону, ничего не заметила бы, но я все видела, и сердце тисками сжало. Какую же отчаянную боль должна была испытывать в этот момент моя малышка! Глаза ее заблестели, но она стойко вынесла унижение.

— Мы даже размеры точные не можем просчитать, — задумчиво прокомментировал Глеб.

К счастью, он все это время смотрел только на модель. Нужно было срочно увести отсюда Птичку и, наконец, поговорить с ней откровенно.

— Все, — я оттолкнулась от панели и погладила по плечу Иммэдара. — Вы еще попробуйте, а мне надо переключиться!

— На что? — он рассеянно взглянул на меня через плечо.

Я улыбнулась любопытному мужу.

— На тексты. Вытащу промежуточные результаты сравнительной экспертизы – возможно там уже есть что-то интересное. Заодно поем. Проголадалась. — Я развернулась и как бы невзначай окликнула дочь. — Иска, поможешь маме?

— Да. — Эйлла, как стояла с опущенным взглядом в пол, так и, не поднимая головы, развернулась и пошла за мной следом.

Обернуться Тим и не подумал. Инопланетная тарелка ему теперь важнее той, кого он обещался беречь пуще собственной жизни!

— Зайдем в нашу с папой каюту? Не возражаешь?

Она не возражала. Поникшие плечи, нарочито веселая улыбка на губах и широко распахнутые глаза, полные бесконечной печали. Стоило двери закрыться за ее спиной, как я взяла ее тонкие холодные пальчики в свои ладони и сжала.

— Эйлла, — прошептала я мягко.

Увы, мне не дано было знать, каково это иметь маму в юном возрасте, когда она нужна, как воздух. Все девичьи этапы, все сомнения и трудности я была вынуждена преодолевать в одиночку. И много позже мне пришлось самой строить модель материнства для дочери-подростка, разрабатывать свои границы на основе научных теорий тала, изучать опыт женщин в семье Глеба, анализировать их ошибки. И вот настал тот момент, когда все сомнения в собственных решениях развеяны, как дым. Мне удалось не окунуть ее в свою тревожность, удалось не сорваться в пропасть дружбы с собственной взрослеющей дочерью, я осталась для нее настоящей мамой – той, кто стоит за спиной и вовремя подхватывает. Незыблемая опора, не меняющая роли от случая к случаю. Та, кто безусловно доверяет, кто безусловно любит, кто поделится опытом, но не навяжет его.

— Мама… — всхипывала Эйлла, рыдая у меня на груди. — Мама…

Я удерживала ее, гладила по волосам, спине, целовала в макушку и чуть покачивалась из стороны в сторону, как когда-то давно, когда упрямая девчонка сидела у меня на коленях и категорически не желала засыпать.

Осторожно, ненавязчиво, шаг за шагом, я довела ее до кровати и усадила на матрас.

— Много он понимает, — прошептала я на грани слышимости, спровоцировав надрывный душераздирающий стон и новую волну рыданий.

— Он хороший, — кое-как удалось выговорить Птичке через минуту. Только поди поверь в «хороший», когда дочь слезами заливается.

Я вздохнула и вновь, теперь уже сидя, начала раскачиваться из стороны в сторону и напевать старую, как мир, колыбельную о могучем Кюн, что хранит Эоруум, и стойкой Кара, что заботится о Эолуум, о холодной Вселенной, чья мудрость породила саму Жизнь, и маленьких детях, чья искренность помогает рождаться Истине.

Минут через десять рыдания сошли на нет, остались лишь одиночные прерывистые всхлипы, и малышка решилась на свой первый вопрос.

— Я ему противна, да? — Никакого здравого смысла, одно лишь наивное самобичевание.

Я вздохнула. Расти ей еще и расти.

— Думаю, нет.

Она приподняла голову и с надеждой взглянула на меня.

— Правда?

Я взяла ее за плечи, посадила ровно, а после аккуратно пальцами стерла остатки влаги с опухших покрасневших глаз.

— Расскажешь по порядку?

— Папа рассердится, — Эйлла вновь поникла.

Я чуть наклонилась и заглянула ей в глаза, вынуждая таким нехитрым образом распрямить спину и хоть немного поверить в свои силы.

— Папа тебя обожает, если на кого и рассердится, то точно не на тебя.

В теплых, как летняя ночь, глазах зажглось недоверие. Улыбка у меня получилась непроизвольно.

— Точно тебе говорю! Я папу твоего дольше знаю.

Эйлла хихикнула, как когда-то в детстве, но тут же смутилась, словно радость – это нечто недостойное. Весь уной ей перемешал чертов медик! Птичка сейчас ведь оправдываться начнет, стыдиться собственных чувств!

— Я не нарочно, — она немного нервным жестом убрала с лица волосы и откинула их назад. — В смысле… С эмоциями не нарочно, но вот с такими…

Эйлла запнулась, смутилась и вдруг перескочила на русский.

— Я всякое такое нарочно делала. Хотела, чтобы стало понятно, что я женщина.

Пришлось приложить усилия, чтобы не засмеяться. Юный, уставший от боли, разум интерпретирует мое веселье как насмешку, а я испытала злорадство. Эолуум не оставила мою дочь! Пустоголовый медик мучается не меньше, и сейчас я услышу этому подтверждение.

— И я сначала думала, ему нравится, — насупилась Иска. — Он так смотрел, прям очень смотрел, у меня даже внутри все замирало, как он смотрел, и… И вот. А потом вдруг стал злой. Все время злится на меня и обижается, и я не понимаю! Я один раз перестала, а он опять так посмотрел, что я подумала, что не ошиблась, но я тоже ошиблась.

Да, такую информативность выдержит только русский. На тала придется формулировать почетче.

— И потом еще один раз я хотела проверить, чтоб совсем! — расхрабрилась моя малышка, почувствовав, наконец, терапевтическое удовлетворение от этой беседы. — И я тут в рубашке без белья к нему ночью вышла.

— На обзорную площадку? — догадалась я. Тим любил ночами созерцать космос за чашкой чая.

— Почти в самом начале экспедиции. Притворилась, что тоже этот его невкусный чай пью, а он рассердился и ушел. И ничего не сказал. Просто ушел. Я не очень привлекательная, да? Для мужчин.

Отличный вывод! В духе самобичевания.

— Для мужчины, — поправила я ее. — Ты ведь говоришь про одного. Быть может, тебе всего лишь нужно побеседовать с ним открыто наедине? Задай ему свой вопрос. И выслушай ответ.

— Он рассердится и уйдет.

— Попроси о диалоге, и он останется.

— Я боюсь его ответа. Знаю, каким будет.

Как я и говорила, Эйлле потребуется все ее мужество.

— Нет, не знаешь. Мы не можем знать точно, что живет в мыслях иного тала. Никогда.

— Поэтому надо пойти и спросить, — закончила за меня Иска со вздохом. — Я поняла.

С тихим недовольным рыком она упала спиной на кровать и раскинула руки в стороны.

— Папа в тебя сразу влюбился и даже поцелуй попросил.

— Папе было пятнадцать, и он со мной до этого не разговаривал вообще. Идею о поцелуе ему предложил Сур. А ответственность за важные решения в паре твой папа каждый раз успешно перекладывал на меня.

Иска шмыгнула. Опухоль начала немного опадать, но покраснение все еще не сходило.

— Дядьсур замечательный! Только ты сейчас скажешь, что Арга с ним намучилась…

— Еще как скажу!

Она засмеялась, и это живительным бальзамом легло на мой уной.

— А если я права? — вновь погрустнела моя девочка – к счастью, уже спокойно, без надрыва.