По ту сторону тьмы (ЛП) - Болдт Р. С.

Сон сплетается с кошмарами и сладчайшими грезами. Мой разум тянется к сознанию, а воспоминания периодически мелькают, сливаясь со сновидениями, прежде чем погрузить в кошмар. Как обычно, худшее мгновенье в моей жизни берет верх, обрисовывая произошедшее в ярких красках и ясности, пока обнимающая дрема не позволяет сбежать.

***

Я лежу на той деревянной доске в лесу, на меня обрушивается дождь, вода смешивается с кровью. Сознание ускользает от меня, пока обжигающая боль не заставляет губы разойтись в беззвучном крике. Мое тело перемещают, а ни сил, ни желания возразить или противостоять нет.

Таково мое наказание. Такова моя участь. Вот чего заслуживает такой человек, как я.

Чудила.

Демоница.

Ведьма.

Чудовище.

Это все правда. Вот кем я являюсь. Даже собственная мать смеялась надо мной и называла меня чудилой прямо в лицо — и все это при том, что она зарабатывала деньги, заставляя меня использовать свои способности.

Тряска моего обнаженного тела, то, как незнакомые руки пронзают меня электрическим током, заставляют преодолеть мучительную боль. Я погружаюсь в мир оцепенения.

Я теряю счет времени, прежде чем окончательно просыпаюсь в странной хижине. Рот словно набили ватой, я быстро моргаю, пытаясь сфокусироваться на окружающей обстановке. В хижине тихо; кажется, я одна.

Устремляю взгляд вниз, на свое тело, лежащее на узкой кровати с простыми белыми простынями. Я одета в мужские треники, а на плечах накинута мягкая, поношенная рубашка с короткими рукавами. Спереди она расстегнута и достаточно расправлена, чтобы обнажить грудь; края ткани прикрывают соски.

Вырез на груди начал заживать, и теперь на коже множество швов. Глаза наполняются слезами, а эмоции бушуют внутри меня.

Благодарность и неверие в то, что мне удалось уйти от них, сохранив свою жизнь.

Страх и растерянность от того, как это произошло. Почему это произошло? Ведь я этого не заслуживаю.

— Не плачьте. — Мужчина словно материализовался из ниоткуда; его голос успокаивает. Почти белоснежные волосы контрастируют с глубокими голубыми глазами, в которых теперь сквозит беспокойство. — Вы же не хотите, чтобы швы разошлись.

— Вы… наложили швы? — мой голос дрожит от волнения. Хотя он не дал мне повода бояться его, я чувствую в нем какую-то тьму, которая интуитивно подсказывает, что лучше не переходить ему дорогу.

Уголки его губ подергивается, словно он может читать мысли.

— Наложил.

Вновь опускаю взгляд на свое тело, и он отзывается:

— Когда пожелаете, сможете уйти. — Удивленно перевожу взгляд на него, но выражение его лица остается невозмутимым. — Вы ведь не заключенная.

Капельница, вставленная в мою руке, продолжает медленно и методично капать, и он снова отвечает на внутреннюю мысль:

— Пришлось накачать Вас антибиотиками. — Мужчина делает паузу, и его следующее откровение меня не потрясает: — Вы едва не умерли.

Отваживаюсь бросить на него взгляд.

— Спасибо. — Неловкость оседает, и я поспешно продолжаю: — Меня зовут Джорджия.

Уголок снова дергается — так быстро, что кажется, словно это привиделось.

— Знаю.

Он поворачивается, и шаги становятся невероятно тихими, когда он направляется к открытой двери крошечной спальни.

— Отдыхайте, Джорджия. Я вернусь, чтобы проведать Вас.

Его образ расплывается. Быстро моргаю, чтобы прояснить зрение, но он уже ушел. В конце концов я проваливаюсь в беспробудный сон.

Проходят дни, и он периодически появляется с едой, небольшим тазом с водой и губкой, чтобы я могла привести себя в порядок. Сегодня он предлагает помочь мне встать с кровати и сесть за стол в гостиной хижины.

Стульев всего два, а на столе едва хватает места для тарелок. Он наблюдает за тем, как я ем, так внимательно, словно заинтересован в том, чтобы я выздоровела и максимально восстановилась.

Доев курицу и картофельное пюре, откладываю столовое серебро и откидываюсь на спинку. От этого движения раздраженно морщусь, поскольку застегнутая рубашка натирает шрамы, которые теперь уже без швов.

Любопытство овладело мной, а теперь, когда я приближаюсь к тому, чтобы не мучиться от боли, задаю свой вопрос в тишине хижины:

— Не нужно было спасать меня. — Мои слова, похоже, ничуть его не трогают. Жестом показываю на хижину и на пустую тарелку. — И заботиться обо мне.

Он удерживает мой взгляд, и с каждой секундой он становится все более напряженным. Кажется, будто он забирается в мою душу.

Наконец он заговаривает, его голос, как всегда, тихий, но не менее властный.

— Существует негласное правило — не вмешиваться, однако я преступил его, когда нашел Вас в том лесу.

Произнесенные слова приковывают внимание; невольно понимаю, что то, что он скажет дальше, гораздо важнее, чем предполагает его непринужденный тон.

— Моя кара — наблюдать и никогда не вмешиваться, но с Вами я не смог. Я осознал — еще до того, как коснулся Вас и почувствовал энергию, — что мы похожи.

Мужчина опускает взгляд на стол, боль отражается на его обычно спокойных чертах, и проводит пальцем по острию вилки.

— Я бы все отдал, чтобы кто-нибудь однажды меня спас.

Мои глаза устремляются на то место, где он ведет вдоль внешнего зубца вилки. Когда кончик пальца становится полупрозрачным, несколько раз моргаю, гадая, не разыгрывает ли меня зрение.

Он отводит руку, и я поднимаю взгляд, заметив изучающие очи.

— На этом наши пути должны разойтись.

Я возражаю:

— Вы бросаете меня? Но как мне отплатить Вам? — судорожно оглядываю маленькую хижину. — Могу повозиться с домашними делами или…

— Джорджия. — Имя — одно-единственное слово — свидетельствует о том, что он уже все решил. Со мной всегда так поступают.

Никто не хочет связывать себя со мной каким-либо образом. Дело не в том, что я неблагодарна ему — отнюдь нет. Просто внутри живет ранимая, жалкая девчонка, которой хочется, чтобы кто-то — кто угодно — хоть раз оказался рядом с ней. Надолго.

Чтобы у нее был кто-то рядом до конца ее дней.

Опускаю подбородок, глядя в свою тарелку, и усилием воли заставляю слезы не проливаться.

— Спасибо за все, что Вы сделали.

Невозможно не заметить легкую дрожь в голосе, не заметить, с какой тяжестью каждое слово вырывается из сдавленного горем горла.

На следующий день, когда я просыпаюсь, на деревянной полке, прикрепленной к стене хижины в спальне, стоит большая спортивная сумка.

Осознаю, что осталась одна, как только босые ноги касаются деревянного пола, когда я поднимаюсь с кровати. Он ушел и не вернется, пока не уйду я.

Расстегнув молнию на сумке, нахожу большой конверт и вынимаю первое попавшиеся содержимое. Разворачиваю небольшую карту с отмеченным маршрутом, который выведет меня из хижины на главную дорогу.

К карте прикреплена записка, безошибочно написанная мужскими печатными буквами.

«ВОЗЬМИТЕ ФОЛЬКСВАГЕН БИТЛ. КЛЮЧИ В БАРДАЧКЕ. ОСТАВЬТЕ ИХ ТАМ, КОГДА ПРИПАРКУЕТЕ МАШИНУ НА АВТОВОКЗАЛЕ».

Билет на автобус до Джексонвилла, штат Флорида, — следующее, что вложено в конверт, а при виде того, что остается внутри, тяжело выдохнуть.

Это самая большая пачка наличных, которую я когда-либо видела в своей жизни.

Рука дрожит, когда достаю пачку денег, перевязанную резинкой; замечаю маленькую записку, засунутую под ленту.

«ИСПОЛЬЗУЙТЕ ДЕНЬГИ, ЧТОБЫ НАЧАТЬ ВСЕ С ЧИСТОГО ЛИСТА. БУДЬТЕ СМЕЛОЙ».

***

Разум переключается с этого воспоминания на сон, больше не омраченный страданиями. Тепло заливает меня, когда воображение берет верх. Идя рука об руку, Бронсон улыбается мне, словно я — весь его мир.

Никто никогда не смотрел на меня так.

Тоска настолько глубока, что пробирает до мозга костей. Хочу нежиться в этой мечте, однако она расплывается, начиная меркнуть. Кричу в отчаянии, желая, чтобы она осталась, но такого не произойдет.