Табель первокурсницы (СИ) - Сокол Аня

Рабочие потащили очередной ящик с кожаными бурдюками, их было больше дюжины, на ближайших без труда различалось клеймо мастерской. Узорчатые переплетенные буквы «У» и «Г». Я видела этот рисунок раньше, мало того, была уверена, что именно такой оттиск стоит сейчас на моих безумно дорогих великоватых сапогах. Ули и Гикар — кожевенная мастерская, а на бочках с вином клеймо Оуэнов…

— Ювелир, травник, кожевенник и мастер-оружейник, — тихо перечислила я заболевших.

На нас никто не смотрел, кожа прокололась с тихим хлопком, когда шило вошло в ближайший сосуд.

— Ты знаешь, что делать, — прошептал мужчина, поворачиваясь, его дыхание отдавало кислым, вторая рука все еще лежала на моей талии.

— Вы не знаете, о чем просите.

Белобрысый вытащил шило, капли воды побежали по бурдюку.

— Кожа — это не дерево, — я облизнула губы, — Кожа — это почти…

Как объяснить «не магу» то, что в тебя вбивают с того момента, как просыпается сила? Кожа — это почти жизнь, всего на одну ступеньку не доходя до запрета богинь. Кожа — это не трава, не хлопок, даже не мед или молоко… Кожа — это животное. К счастью, мертвое. Коэффициент изменяемости условный «ноль». Условный потому что кожу можно изменить, но только самым-самым лучшим магам, самым опытным, тем, кто никогда не переступит запрет богинь, дано право изменять такие вещества.

Будь это иначе, кожевенные мастерские давно бы вытеснили магические.

— Ну, — поторопил меня мужчина, железная культя прижалась к боку сильнее.

— Не… не могу, — я снова коснулась сферы, про компоненты на поясе придется забыть. По крайней мере, на время. Нужно что-то придумать, причем срочно, иначе…

— Не можешь? Или не хочешь, графиня?

— Не могу и не хочу, — твердо ответила я, стягивая изменения внутрь сферы, что дал мне травник. Решение пришло за секунду, удивительно простое и действенное. Я не знала, как загнать в заряд крик. Но я могла представить, как не загонять его туда. Крик — это всегда волна, область давления, что мы создаем сами, сильное или слабое. В прошлый раз я его усилила, а в этот… В этот я его ослаблю, ослаблю до нуля, нет еще ниже, если это ниже вообще бывает. Кончики пальцев закололо…

— Тогда… — железная рука прижалась к боку, и я почувствовала, как ткань вспарывает лезвие, сантиметр за сантиметром. Он делал это нарочито медленно, скользя по касательной, а не вгоняя металл в плоть одним движением, — Тогда ты умрешь. Здесь и сейчас.

Зерна изменений, казалось бы, такие незначительные скользнули внутрь заряда. Я подцепила дрожащим пальцем вторую половинку сферы и соединила с первой, одновременно прижимая к прозрачной стенке капсюль. Неужели получится? Вот так вслепую создать заряд? А если нет, если, сейчас все развалится и изменения вырвутся на свободу…

— Но умру я не одна. Мой огонь заберет вас тоже, — в отчаянии пообещала я.

— А заодно и полплощади, — хохотнул белобрысый. — Мы вернулись к тому, с чего начали. Огонь против стали. Маг против воина. Кто быстрее. Надеешься выжить? — ткань разошлась, и лезвие прижалось к коже, — Конечно, надеешься. Как и все. Лезвие тонкое, быстро войдет в тело, возможно, даже боль придет не сразу, но ты все равно закричишь. Сегодня все кричат…

Служащий воздушной компании обернулся и нахмурился.

— Восстанови бурдюк или я тебя убью.

Я зажмурилась в ожидании удара, одновременно молясь Девам, чтобы его не было. Ведь, так не бывает, правда? Девушки не гибнут на празднике посреди центральной площади.

Точно, а еще они не бегают по острогам за рыцарями, не сбегают от Серых посреди ночи, не получают по голове.

— Видела когда-нибудь ранение печени? — холодная сталь чиркнула по коже, смещаясь, — Нет? Человек умирает не от самой раны, а от потери крови, которую нельзя остановить, сколько ни бьются целители, — белобрысый посмотрел на вытекающие из бурдюка капли воды и воткнул шило в соседний, впрыскивая «яд», — А если перед этим нанести на нож еще и мешающий закрыться ране раствор…

— Эй, — закричал служащий, делая шаг к ящикам. — Вы там…

— Кричи, — почти попросил меня мужчина. — Или молча делай то, что говорят.

— Нет.

Секунда уходила за секундой, каждая из которых казалась мне бесконечной, но удара все не было. Сердце колотилось, руки дрожали в ожидании, а белобрысый все говорил и говорил, хотя я понимала лишь слово из трех. Быть смелой на словах куда проще…

— Я убью тебя, но ты еще проживешь достаточно долго, чтобы успеть проститься со своим ненаглядным бароном. Чем не мечта? Не жили они долго и счастливо и умерли в один день, — его речь стала торопливой, движения резким и каким-то суетливыми. Мужчина вытащил иглу, прозрачные капли побежали по кожаному боку, оставляя после себя быстро темнеющую дорожку, — А если я скажу тебе, что смерть варвара мне совсем не нужна? Я вскрою тебе печень, ты сожжешь мне сердце, заберешь противоядие. Сможешь передать его любимому, прежде чем почить у него на руках. Не будет уютной могилки на двоих, не будет рая Дев для влюбленных. И мальчик забудет девочку, забудет в тот же миг, как отвернется от свежего могильного холма.

Он продолжал говорить, и я поняла, что невольно стягиваю изменения во вторую руку. Зачем? Затрудняюсь сказать… Хотя вру, знаю. Зерна восстановления способны лишь на одно. На восстановление.

Я на самом деле собираюсь помочь ему? Собираюсь коснуться магией мертвой кожи? Даже если мне грозит рабский ошейник? Нет. Нет. И еще раз нет. Я заставила себя разжать пальцы. Только не ради этого белобрысого.

А ради чего готова? — спросил внутренний голос. И я испугалась, не только того, что говорил железнорукий, не его вкрадчивого тона, ни его угроз, а своих мыслей, ответа, что пришел в голову быстрее, чем я успела заставить себя не думать об этом.

— Что вы делаете? — к нам подошел мужчина в форме.

— Леди заметила, что у вас бурдюки прохудились, — зло проговорил белобрысый, иньектор исчез из его руки, словно прямоугольник карты из ладони фокусника, и дернул меня в сторону.

Хрупкая сфера выскользнула из вспотевших пальцев и осталась в кармане. Мужчина в форме увидел темнеющую от влаги кожу и закричал на возвращающихся рабочих, словно это они были виноваты в случившемся.

— Смелая, — мужчина оглянулся на канатоходца. — Или глупая. Я бы убил тебя девка змеиного рода, но в этом пока нет смысла. Ибо вместе с тобой мне придется убить и…

Я снова подхватила сферу и скомандовала себе: Давай! Просто сделай это! Пока, по какой-то неведомой причине он не воткнул тебе в бок нож. Сейчас, пока он несет всякую чушь, пока осматривает площадь, ища глазами что-то и, кажется, не находит. Он не тот человек, которого стоит жалеть.

— Не хочешь помогать ради своей жизни, — давление на талию исчезло, нож вернулся в железную кисть. — Так может, поможешь ради чужой? — спросил он, когда я почти решилась, и в здоровой руке снова появился иньектор, почти неотличимый от того первого.

Почти. Значит, в первый раз мне не показалось. Жидкость, наполнявшая его, отсвечивала зеленым. И ее было куда меньше чем, того «чая», что налил в коробочку Линок.

— Поможешь мне, получишь противоядие, и можете быть свободны. Чем не сделка века?

Я не могла оторвать взгляда от инструментариума в его руках, от света, что играл на гранях узкой прозрачной трубочки, отбрасывая во все стороны зелены блики. А ведь и в самом деле, почему нет? Яда у него нет, и что бы он не задумал, хуже от моей помощи не будет…

Кнут и пряник. Угрозы и награда. Надежда и страх. Неизвестно еще, что действенней.

Милосердные Девы не дали мне развить эту мысль. В воздухе что-то свистнуло и в предплечье белобрысого вошел нож, тихо вошел, так, что я даже удивилась, увидев торчащую из плоти рукоятку, быстро темнеющий и набухающий от крови рукав над замотанной в тряпки культей.

Белобрысый закричал, застонал, засипел. Сегодня все кричат…

Я обернулась и с облегчением выдохнула. Потому что рядом с каретным двором стоял Крис. Мокрый, грязный, уставший и злой барон Оуэн, опускал руку, что только что отправила в полет нож. И именно в этот момент я поняла, что не променяю этого несносного рыцаря даже на сына Князя, будь он у затворника. Отсутствие наследника главная головная боль совета родов, Магиуса и Ордена Серых… но меня это точно не касалось. Меня волновал только Оуэн. Теперь я понимала, что ничего не изменить. Мое сумасшествие дало такие глубокие корни, что вырвать его не удастся. Да, я и не хочу этого. Знаю, что пожалею об этом не раз, что Крис наверняка заставит меня плакать, но… Все это не имело значения, когда я видела синие глаза. Как говорил отец, глядя на аристократов, садящихся за карточный стол: они уже проиграли, даже не начав партию. Видимо, со мной будет так же.