Кузнец (ЛП) - Вендел С. И.

— Сеньору Дарроу нужно время, чтобы собрать отряд, — заметил Орек.

— Это не оправдание, чтобы молчать, — прорычал Хакон.

Ему не нужна была разумная логика друга. Его душу терзало что-то темное и упрямое. Все было не так. Все было неправильно.

Я должен быть рядом со своей парой.

Его настроение не улучшалось оттого, что Орек каждую ночь спал рядом со своей возлюбленной.

Зависть — мерзкое чувство. Но оно стало его постоянным спутником.

Тем не менее, он ценил, что Орек молчал и просто стоял рядом. Дождь, казалось, пытался смыть гнев и беспомощность с его плеч, но пока оставалось только одно — ждать.

Когда она позовет — я буду готов.

Дождь барабанил по оконным стеклам, сбивая мысли и притягивая внимание, от которого Эйслинн не могла отвлечься. Вздохнув, она откинулась на спинку стула и отложила письмо, над которым билась уже несколько дней. Обычно дождь задавал приятный ритм для работы, но сейчас она с радостью хваталась за любое отвлечение.

Она нахмурилась, глядя на растущую стопку корреспонденции. Отчет за отчетом, приказ за приказом, письмо за письмом — казалось, весь Дарроуленд чего-то требовал от нее.

Большую часть дней Эйслинн проводила, запершись в кабинете отца, пытаясь не утонуть в бумагах. Она ела и спала, когда удавалось, и даже выходила на мостовую площадку, чтобы согласовать планы с гильдмастерами, но ее жизнь сжалась до размеров этой комнаты.

Она скучала по своему кабинету.

Кабинет ее отца был просторным и удобным, он лучше подходил для встреч и работы, но он был чужим. Фиа помогла перенести сюда самые важные бумаги и записные книжки, но это не заменяло ее привычного пространства — запаха пергамента, света, проникающего в полдень и заливающего все золотым сиянием.

Она скучала и по самому отцу. Именно он должен был сидеть в этом кресле, писать эти письма. Но ни от него, ни от Коннора не было вестей, и с каждым днем, проведенным в ожидании, ее хрупкий внутренний баланс начинал разрушаться. Она боялась, что скоро просто не выдержит.

Пока приступы лишь угрожали, но не разражались. Ее спасало только постоянное движение. Что-то нужно было сделать. Что-то — закончить. Даже мелкие дела возвращали ей чувство контроля, и она вырывалась из воронки паники, поглаживая вырезанную из дерева розу.

По крайней мере, днем.

Ночью разум оставался без дела и начинал бродить — по коридорам замка, к его двери.

Больше всего она скучала по Хакону.

Ей хотелось написать ему, хоть как-то быть ближе, но он не читал и не писал на эйреанском. С ее охраной нельзя было прийти к нему незаметно. Она знала, что рыцари осторожны, но не была уверена, захочет ли Хакон такой огласки.

Их разлука становилась пропастью — глубокой и темной, и с каждым днем Эйслинн все больше боялась, что когда-нибудь она станет непреодолимой.

Снаружи их роман не имел доказательств. Она послушно пила сильфий, который приносила Фиа, и уже прошла месячный курс. Кроме отметин в ее сердце, ничто не выдавало, что она начала влюбляться в кузнеца-полукровку.

Она надеялась, что имеет право на его чувства — знала, что он заботится о ней. Но что сделала с этими зарождающимися чувствами разлука? Что это значило для их возможной связи как пары? Она не знала. С тех пор как узнала об орочьих супружеских узах, мысль о них сидела в ней занозой, вызывая сомнения и тревогу.

В глубине души жила часть, которая хотела быть его парой. Хотела быть связанной с ним узами, единственной, кому он принадлежит.

Если бы она только знала, что он чувствует. Возможна ли эта связь вообще?

Что бы я сделала? — спрашивала она себя, как уже спрашивала не раз.

Она не знала, сможет ли когда-нибудь стать его парой. Захочет ли он? А если предложит — сможет ли она принять это? Сможет ли она отдать ему взамен ту же преданность?

Если бы она была просто Эйслинн — да, без сомнений. Сразу. Без вопросов.

Но несмотря на все, что они говорили друг другу в полумраке, она была не просто Эйслинн.

Она не могла сказать, что приняла бы супружескую связь, если бы ей ее предложили. Но и отрицать это — тоже не могла. Мысль о том, что придется оттолкнуть его, была как клинок между ребрами. Боль от нее чуть утихала, только когда она загоняла такие мысли подальше.

Хакон не был как Бренден или сэр Алаисдэр. Она не жаждала его ухода. Потеря Хакона ударила бы по ней в самую суть — и она могла бы так и не оправиться.

А мысль о безликом, безымянном муже, которого предложит отец, вызывала только отвращение. Горечь обожгла ей язык, стоило лишь представить, что ей придется лечь с другим мужчиной, почувствовать чужие руки, видеть чужое лицо. Тошнота сдавила внутренности.

Я не хочу никого другого.

Это был не ответ, но единственное, что она знала наверняка.

Она не знала, чувствует ли Хакон, как между ними крепнет связь. Хотел ли он этого. Смогла бы ли она — захотела бы ли — принять его, если бы он сделал выбор.

Я не узнаю, пока не узнаю.

Это было похоже на бегство — тянуть время. Но Эйслинн устала. Никто из бардов не пел о том, как тяжело быть храброй. А ей приходилось собирать всю свою силу, чтобы просто встать с постели и встретить новый день.

И она считала, что заслуживает хотя бы немного терпения от самой себя.

Даже если каждый раз это заканчивалось новым разочарованием.

С тяжелым сердцем, еще более уставшая, чем прежде, Эйслинн взяла верхний отчет из стопки и снова углубилась в работу.



Осень медленно переходила в зиму, и с ней исчез последний намек на хорошую погоду. Хакон бил молотом по наковальне под аккомпанемент стучащего дождя и глухой симфонии других кузнецов. Земля впитывала осадки уже четыре дня подряд, прежде чем сквозь тучи впервые пробился солнечный свет.

Все находили предлоги выйти на улицу — понежиться на солнце и почувствовать тепло. Но уже той ночью над холмами снова прокатилась буря, и все вернулись в дом.

Приближающаяся зима и переход к работе в помещениях были привычными, но долгие дни взаперти лишь усиливали напряжение, царившее внутри Дундурана. Шепот эхом разносился по коридорам, и Хакон проклинал своё бедное ухо. Он редко разбирал, что именно говорилось, и это порождало тревогу — вдруг он упускает предупреждение или угрозу в адрес своей пары?

Он почти перестал говорить за едой, наблюдая за Эйслинн и внимательно вслушиваясь в каждое слово за столом. Чаще всего она не появлялась в зале, оставляя его есть в одиночестве — в тишине и отчаянии.

То, что он все-таки слышал, не внушало тревоги: персонал был обеспокоен, но лоялен. Они говорили о Джерроде и его характере. Жаловались на дождь и грязные дороги, объясняя этим отсутствие новостей. Больше всего они беспокоились за Эйслинн — как и сам Хакон.

Дни становились короче, темнее. Казалось, сам воздух становился тяжелее. Все задыхались под этим грузом.

Особенно тяжело было новоприбывшим в замок.

— Здесь всегда так мрачно? — спросила Кейтлин в один промозглый день, когда они сделали перерыв. — Мы не ожидали такой унылости, когда продали свою кузницу и переехали сюда.

— Ситуация с её братом… была неожиданной, — отозвался Хакон.

Фергас хмыкнул:

— Ещё бы.

— Почему? — Кейтлин не отставала.

— Любой, у кого есть глаза, мог увидеть, что этот мальчишка рано или поздно наделает бед. Но господин с самого начала был к нему мягок. Как и к наследнице. Избалованные оба. Постоянно воевали друг с другом. Вот и до войны дошло. Нам за это платить.

— Леди Эйслинн разберётся с братом, — проворчал Хакон.

— Разберётся? Как? Ты собираешься сражаться за неё, когда она решит, что пора?

— С удовольствием, — прорычал Хакон.