Оглянись. Всё это мы сотворили своими руками.
И помни: никто не посмеет, никто не сломает и не заставит.
========== Глава 1: Мои оковы ==========
Свет
свечи дрожит на голой стене.
Тень
моя скользит навстречу судьбе.
Может
быть, ещё успеешь меня остановить.
Может
быть, ещё успеешь сказать:
«Стой,
тебе не стоит уходить».
Иногда мне казалось, что я в чём-то провинился перед временем, что-то сделал не
так, впал в немилость перед этой могущественной стихией. Для меня эти минуты и
каждая из них в отдельности казались целыми днями, падали мне на плечи тяжёлыми
валунами, придавливая, не давая дышать, что-то делать. Но я был слишком упрям, слишком упорствовал во всём, что только могло попасться мне под руки. А потому
честно мог сказать, что время не на того напало. И вот так, потихоньку, осторожно, шаг за шагом я проживал день за днём, заставляя себя отворачиваться от верёвок, ножей и балконов. «Это не выход, — шептал я себе под нос, упрямо продолжая тянуть
свою лямку. — Не угождай ему. Не подставляй Сэто». И чем дальше — тем легче
становилось, как это ни забавно. На выпады отца я уже отвечал колкой улыбкой, напоминая о том, кто дал мне свои гены и «высидел яйцо с василиском». Он столь
часто пытался убить меня словами, что я начал вырабатывать иммунитет и даже
обзавёлся толстой жёсткой шкурой равнодушия. Порой потуги Рафаэля даже начинали
меня забавлять: отец так уморительно бесился, злился, а я в свою очередь питался
его ненавистью, не забывая время от времени подливать масло в огонь. То покажусь на
пороге дома с незнакомым парнем в обнимку, то у него на глазах поглажу брата пониже
спины, то ему нахально подмигну. Я знал, что рано или поздно чаша его терпения
переполнится, что он снова поднимет на меня руку. И, признаться честно, я ждал
этого момента с замиранием сердца, с непонятным восторгом и жаждой. Совру, если
скажу, что мне было ничуть не обидно из-за жестоких слов. Злости и обиды накопилось
достаточно, но я приучил себя не демонстрировать их, не показывать отцу собственную
слабость. Но, вероятно, слишком долго всё это в себе копил.
В доме было тихо и спокойно. Холодно, как всегда, зато тихо. Особенно приятно было
наслаждаться этим безмолвием в той части гостиной, что была ограждена сёдзи*. Здесь
стояли два кресла и небольшой кофейный столик. Книжные шкафы теснились вплотную
друг к другу, предлагая книги на любой, самый придирчивый вкус, но в тот момент я
наслаждался вовсе не литературными произведениями.
— Как думаешь, надолго они? — судорожно прошептал Сэто возле моего уха.
— Это Кабуки, дорогой. Они там застряли на несколько часов, — легкомысленно
улыбнулся я, покрывая поцелуями крепкую шею брата и изучая ладонями его тело. — Не
переживай так, мы всё успеем.
— Ну, ты-то ясно, — съехидничал юноша, за что тут же получил неслабый укус, но
подло хихикать не перестал.
— А будешь ещё так издеваться, — прошептал я, толкнувшись вперёд бёдрами, отчего
тот мигом вздрогнул, стиснув колени посильнее, — то я оставлю тебя как есть. И
придётся тебе самому заканчивать начатое.
— Ты так не сделаешь, — нагло ухмыльнулся Сэто, обхватывая моё лицо ладонями и
склоняясь к губам. — Ты же не хочешь потом грустно заниматься тем же самым?
Тут он был абсолютно прав, но мне совершенно не хотелось его в том уверять, а
потому я без лишних слов закрыл его рот поцелуем, впиваясь в его мягкие губы, врываясь в податливый и горячий рот языком. Брат отвечал на поцелуй охотно, почти
что жадно, изредка начиная кусаться. Его бёдра были горячими, упругими, а его
ягодицы я с удовольствием мял, то и дело разводя их в стороны до болезненного, возмущённого мычания юноши. Это возбуждало, доводило до исступления, и я ни на
мгновение не мог перестать истязать его гибкое тело, уже предвкушая, когда наконец
эта долгая безбожная прелюдия кончится и я смогу утолить свой голод. Желание
крепло, и я всё сильнее притискивал к себе Сэто, то и дело проходясь пальцами между
его ягодицами, надавливая на разгорячённое колечко мышц. Юноша застонал, нетерпеливо заёрзал, потянулся к моей ширинке, принимаясь бороться с ней, хотя сам
едва ли соображал что-то. А мне лишь оставалось расслабленно расположиться в
кресле, любуясь обнажённым братом. Долгие тренировки благотворно влияли на его
тело, и мне было приятно прикасаться к нему, к его крепкому торсу, рукам. Но он всё
ещё казался мне сущим мальчишкой! Особенно, когда со смущением принялся приспускать
с меня брюки.
Ох уж этот Сэто. Около года назад родители взяли в привычку каждый месяц уезжать
куда-нибудь: то в театры, то на выставки, то на концерты. В общем, дом был
полностью предоставлен нам, и я, наконец, мог со спокойной душой подолгу
засиживаться в ванной, греясь и расслабляясь. В один из снежных зимних вечеров, когда холод пробирался даже в самые уютные уголки жилища, пронизывая футоны и
одеяла, я отогревался на своём любимом месте, полный уверенности, что дома я в
гордом одиночестве. Каково же было моё удивление, когда двери ванной отворились и
ко мне зашёл Сэто. Брат выглядел потерянным, смущённым, но притом таким
решительным, что на несколько мгновений мной овладело любопытство. До того наши
ласки не заходили дальше целомудренных поцелуев и редких ночей, когда он прибегал
ко мне греться, не более. Впрочем, этим он сильно испытывал моё терпение, ведь, в
отличие от него, я безгрешностью не страдал совершенно. Помню, он тогда выглядел
так, точно собирается на эшафот, не иначе. Поджал губы и насупился, а я мог лишь
изогнуть бровь, следя за тем, как он торопливо избавляется от одежды.
— Здесь занято, — всё же подал голос я, когда младший направился прямо к ванной, а
затем переступил через бортик, опуская ногу в горячую воду.
— Я знаю, — пробурчал юноша и, полностью забравшись в ванную, присел на мои бёдра.
— Именно поэтому пришёл. Я хочу тебя.
Сказать, что я удивился — ничего не сказать. Мне и прежде доводилось становиться
жертвой его самых странных поползновений: то порой по утрам маленький извращенец
домогался до нижнего белья без спроса спящего хозяина (то бишь меня), то вообще
стаскивал из-под одеяла посреди ночи. Но какое-то время я просто не мог заставить
себя прикоснуться к нему с теми намерениями, с какими обыкновенно к своим младшим
братьям не прикасаются. И вовсе не из-за того, что я считал это аморальным, уродливым, низким и далее по куплетам. Сэто казался мне ещё слишком маленьким, почти что ребёнком, и я полагал, что все его попытки склонить меня к близости — не
иначе как детская забава, юношеский максимализм, требующий попробовать всё на
свете. И как можно раньше. Я несколько тревожился, что, оказавшись со мной ближе, чем обычно, за гранью всевозможных приличий, он потеряет себя. Боялся сломать его, хотя собственные низменные позывы ничуть не казались мне подозрительными. И вот, он
сидел у меня на бёдрах, обнажённый, дрожащий, возбуждённый, приятно придавливая
собственной дурманящей тяжестью. Не знаю, о чём я думал, когда повёлся у него на
поводу, когда не выскочил из ванной и не заперся в собственной комнате, когда
подчинился своим желаниям и взял своего брата. Тогда он проклинал меня сквозь зубы, царапался, кусался, шипел, что больше никогда ко мне не приблизится. И, несмотря на
