Бывший. Злой. Зеленый (СИ) - Новикова Татьяна О.

Я молчала, сжимая в пальцах букет белоснежных лилий. Смотрела на фотографию в рамке. Папа на ней не улыбался, взгляд был суров, а губы — упрямо поджаты. Совсем как живой.

Черная траурная ленточка трепыхалась на ветру.

Мне нечего было сказать.

Мы и при жизни-то не общались, а уж сейчас, глядя на простую каменную плиту с именем и годами жизни, я вообще не могла выдавить ни слова.

Наши отношения нельзя было назвать нежными или доверительными.

Но он меня любил. Пусть его понимание любви отличалось от общепринятого и граничило с деспотизмом, но отец никогда не желал мне зла, даже пытался принять мой выбор. Позволил ведь завершить учебу, хоть и мечтал, чтобы я продолжила его дело. Разрешил устроиться на обычную человеческую работу. Не привязал к себе намертво. Не нашел нового жениха после развода со Златом — хотя многие бы всё отдали, только бы сродниться с Вяземскими.

Долгие годы я копила в себе непонимание и детскую нерациональную злость. За то, что у нас не было нормальной семьи. За то, что мама умерла так непростительно рано.

Но всё кончилось. Отца больше нет. Винить больше некого.

Я не плакала ни в день, когда узнала о его смерти, ни сейчас — просто стояла и принимала это как данность.

Можешь ли ты мною гордиться, отец? Можешь ли считать меня достойной продолжательницей рода?

Ответов я никогда не узнаю.

Да уже и неважно.

Я всё равно буду поступать так, как задумала. Потому что я — дочь Осипа Вяземского и, как и он, никогда не отступлю от намеченной цели.

— Я больше на тебя не обижаюсь. Прощай… папа. — Я положила букет поверх нагромождения венков, на мгновение коснулась фотографии кончиками пальцами.

А затем пошла прочь от могилы, не оборачиваясь.

— Ты как? — Злат открыл пассажирскую дверь, дождался, когда я сяду, и сам занял водительское место.

— Всё нормально. Можем ехать.

Дважды повторять не пришлось. Злат сорвался с места, и мы понеслись по разбитой дороге кладбища.

— Мне Дитрих звонил, — сказал он, чтобы отвлечь меня; крепче сжал руль. — По делу Платона появились подвижки.

— О, что говорят?

Последние недели выдались богатыми на события.

Платон пришел в себя и вполне искренне ужаснулся тому, что пытался сотворить. Его разум так плотно слился с сознанием Адалин, а желание “излечить” Злата было столь велико, что Платон утратил над собой контроль. Это был уже не он — и даже не Адалин, — а нечто извращенное, впитавшее в себя магию Вуду, подчиненное одному только желанию исполнить задуманное. Баба Рая, пра-пра…бабушка (не представляю даже, сколько там “пра”, ей же лет триста!), назвала его помешательство “осколком льдинки в глазу”, вспомнив старую детскую сказку.

Когда связь Адалин и Платона разрушилась, он вернулся. Прежний.

Злат сказал, что простил его. За всё. Даже за молчание в прошлом. Я же... пока просто старалась жить дальше.

Но о выбросе темной энергии во время ритуала узнали арбитры. Пускай никто не пострадал, а свидетельств экспериментов над Адалин не осталось — Платон ещё до комы позаботился о том, чтобы стереть все упоминания об этом. Но оставить подобное происшествие арбитры просто так не могли. Сегодня Платон применяет колдовство такой мощи — а завтра что? По мнению арбитров, он мог быть опасен не только для самого себя, но и для окружающих. Его заключили под стражу, прямо с больничной койки сняли, не дождавшись, когда врачи дадут добро.

Вопрос шел о тюремном заключении.

Мы все очень переживали, что арбитры воплотят своё решение в реальность — и Платон окажется в “Теневерсе”.

— Баба Рая подняла какие-то свои связи. Его не посадят.

Я выдохнула с облегчением.

— Хвала небесам!

Он не заслуживал сидеть в тюрьме. Не так велики были его “грехи”, как возможная расплата за них.

— Ограничатся домашним арестом, — добавил Злат, поморщившись. — Вроде бы на год или что-то типа того. Позже узнаю точно. Дитрих спешил, сказал только, арбитры хотят убедиться, что Платон безобиден и больше не будет прибегать к черному колдовству. Ну, это и не сложно. С учетом обстоятельств-то.

О, да. Обстоятельства…

После того как по нему ударило “зеркало”, Платон утратил магию. Всю. Вообще. Его ауру разорвало в клочья, и больше он не мог не только колдовать, но даже превращаться в орка. Думаю, это деморализовало среднего Адрона сильнее всего. По сути, он стал обычным человеком.

Каково тому, кто всегда дышал магией, её лишиться? Стать никем? Лишь оболочкой себя прежнего?

Даже представить страшно.

Зато Платон всё помнил, а вот Адалин напрочь забыла последние восемь лет жизни. С ней долго работали психологи “Цербера”. Ей нанизывали воспоминания об искаженном прошлом. Новая память была насквозь пропитана ложью: никаких опытов, никакого Платона. Адалин внушили, что у неё самая обычная жизнь. Специально для неё придумали фальшивое прошлое, которое хоть и походило на реальность (семья, друзья, увлечения), но с множеством отклонений от опасной правды.

Её успокаивали, помогали освоиться. Все-таки за восемь лет многое изменилось даже в стране или мире, и всю эту информацию требовалось осторожно вложить ей в голову.

Адалин понемногу приходила в норму и уже вспоминала институтских друзей. Она не была злодейкой — всего лишь наивной, влюбленной до беспамятства девчонкой, которая ради своего кумира решилась пожертвовать всем.

— Слушай, а неплохо. Лучше уж домашний арест, — я улыбнулась. — После того как Платон пролежал в коме полгода, ещё годик посидеть дома не так и страшно. Главное — не “Теневерс”.

— Это точно. На сегодня всё? Домой? — Злат внимательно глянул на меня.

— Давай заедем в клуб к Виктору. Буквально на минутку.

Я долгое время сомневалась, но теперь, после кладбища и могилы, усыпанной цветами, поняла, что пора задать бесу главный вопрос, который тревожил меня с того самого дня, как папы не стало.

Я спрашивала об этом массажистку-Татьяну, пыталась выведать что-нибудь у Виталика. Но почему-то не могла переступить через себя и обратиться к Виктору напрямую. Постоянно останавливалась. Боялась услышать правду и сознательно оттягивала момент.

Но вопрос этот никуда не делся. Всегда был во мне. Терзал. Мучил. Не давал покоя.

Виновен ли Виктор Ковтун в смерти моего отца? Виновен ли он в трагической гибели того, кто стал для него большим отцом, чем для родной дочери? Кто его вырастил и научил всему, что знал сам?

Я должна была узнать наверняка.

Златон понимающе кивнул и свернул на шоссе.

***

Эмблема «Серой моли» вместо привычного паука немного коробила, но я постаралась не обращать на нее внимания.

— Мы закрыты, — попытался преградить нам со Златоном путь один из охранников, но его тут же одернул другой.

— Ты что, с дуба рухнул? Это дочь паука, — зашипел он, шепча на ухо коллеге что-то про указания меня пропускать. — Проходите, Диана Осиповна, босс на месте.

«Дежавю».

Златон прошел за мной следом, под его уничижительным взглядом охрана сжалась, не сказав больше ни слова.

В клубе было совсем не много народу. На сцене у шеста крутилась девушка, одетая в облегающий спортивный костюм. Она отрабатывала пируэты.

Виктор обнаружился у барной стойки, он стоял спиной к нам и разговаривал с кем-то по телефону:

— Ты издеваешься, Фет, мать твою кикимору, в смысле «не получили разрешения»? Кто не подписывает?! Значит, вырви ему руку и подпиши за него сам. У нас открытие через неделю, чтобы все бумаги были в порядке, ты понял? Нет, я не отправлю Виталика, справляйся сам. — Он резко отключил телефон и повернулся, моментально фокусируясь на мне. На лице расплылась улыбка. — Диана! Какой сюрприз. И жениха привела. Как мило. Златон.

— Я сяду там, на диване, — махнул Златон, не желая общаться с бесом. — Подожду.

Он кивнул Виктору, ограничившись этим в качестве приветствия, и отошел в дальний угол, где стоял еще отцовский большой кожаный диван.

— Ну здравствуй, дочь паука, — поприветствовал меня бес, — Игорь, налей нам… — он вопросительно поднял брови, — чего хочешь?