Сороковник. Книга 3 (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна

— Скажите, а есть у вас что-нибудь о кидриках? — неожиданно для себя спрашиваю. Потому что на память вдруг приходит библиотека Николаса и две книги, отобранные им специально для меня. Ведь была ещё и третья, которую я так и не успела пролистать. Может, здесь повезёт?

— Кидрики… — Академик-профессор тщательно протирает очки кусочком замши, поглядывая заинтересованно и остро. Это у близоруких людей взгляд без очков расплывается, становится беспомощным, а у сударя-букиниста, судя по увеличивающим линзам, дальнозоркость, что помогает ему просветить меня не хуже рентгеновского луча. — А позвольте поинтересоваться, сударыня, у вас уже есть какие-либо первоначальные познания об этих существах? Что именно вас интересует?

— Если бы знать точно… — Я задумываюсь. Потом нерешительно спрашиваю: — Вот например: после последнего перехода они возвращаются к хозяевам или покидают их навсегда? Сколько они вообще живут? Где обитают в вашем мире? Насколько вырастают? Учатся, наконец, говорить или так и общаются на ментальном уровне, а может, совсем перестают чувствовать людей?

Профессор роняет очки. Мы одновременно приседаем за ними и едва не сталкиваемся лбами. Я успеваю первой, подаю ему очки, но он, похоже, их и не замечает. Поднимается в каком-то замедленном темпе, держась за поясницу.

— Так у вас — взрослый кидрик? И вы с ним попали сюда на последнем его переходе? На третьем? Сударыня, умоляю, не молчите, если бы вы знали как это важно! — Он снова начинает протирать линзы, но вдруг нервно сминает замшу в кулаке. Отбрасывает. — Неужели вы привели в наш мир это уникальное существо? И это после того, как погиб питомник… боже мой…

— Вам плохо? — обеспокоенно спрашиваю. Как-то он побелел, губы прыгают, бормочет что-то уже невнятно…

— Да… — говорит он растерянно и опускается на стул, кое-как нащупав его позади себя. — Нет! Нет, мне очень хорошо, сударыня! — С воодушевлением вскакивает. — Прошу меня извинить! — Хватает меня за руки, не замечая букета, и пытается энергично их пожать, и я едва не вскрикиваю, потому что он существенно пережимает больную лапку. С трудом освобождаюсь. Обожатель кидриков азартно пробегает по помещению из угла в угол. Срывает шапочку, подбрасывает её вверх и, ловко поймав, водружает снова на голову. — О, сударыня, если бы вы знали…

— Ну-ка сядьте! — строго говорю ему. — Есть у вас вода?

Он, послушно присев, рассеяно показывает куда-то влево. Проследив за направлением, вижу в настенной нише хрустальный кувшинчик с каким-то напитком — надеюсь, не вино в дежурном графинчике учёного мужа, а какой-нибудь безобидный морс? Щедро плескаю в стакан и заставляю собеседника выпить.

Полная эйфория — вот как можно назвать его состояние. Пытаюсь я до него достучаться.

— В общем, я поняла, что вы неравнодушны к кидрикам?

Он приходит в себя.

— Неравнодушен? Да я жизнь потратил на их изучение, таинственная незнакомка! И не я один. Каким ударом для нас было известие о гибели питомника! И вдруг вы являетесь неизвестно откуда и заявляете, что у вас есть собственный кидрик? Это же возрождение, дорогая сударыня, возрождение!

— Ну, допустим, для продолжения рода он ещё маленький, — поспешно говорю. Профессор трясёт головой.

— Неважно, совершенно неважно! Главное — что он есть, а там — подрастёт, расправит крылья…

— Крылья-то у него уже есть только он ими ещё… не очень…

Мои слова вызывают целую бурю восторга. Да что же это такое! Может, в кувшинчике действительно было вино? Подозрительно принюхиваюсь к стакану. Нет, похоже на компот.

В полном изнеможении профессор берёт пресс-папье и промокает пот на лбу. Похоже, он ещё не совсем адекватен. И не в том состоянии, чтобы подыскивать мне книги.

— В общем, вы не очень-то радуйтесь, — спешу вернуть его с небес на землю. — Я ведь не просто так интересовалась. Дело в том, что я… не знаю, где он сейчас. Мы… э-э… как-то разминулись.

Но профессора ничем не пронять.

— И это неважно, сударыня. Скажите только одно: наш мир для него родной? — Киваю. Он поднимает указательный палец. — Вот что главное! У него может быть небольшая дезориентация при переходе, из-за энергетического перекоса. Ведь он наверняка уходил отсюда ещё малышом, а возвратился почти взрослым, представьте: с первого уровня развился до третьего и заново подсоединился к магическому полю. Да его наверняка оглушил энергопоток…

Припоминаю первые и не очень приятные ощущения, которые обрушились на меня, едва я вышла вслед за Магой из портала. Оглушил энергопоток? Гкхм… Вот как это называется. Бедный Рикки! Меня тогда поддержал Мага, заодно и объяснил, что происходит, а малышу никто ничего не сказал. Впрочем, Ник был рядом, может, он помог?

Ник! Когда же я с тебя стрясу всю правду? Я понимаю, просто времени не было, чтобы поговорить, но уж сегодня ты от меня не увернёшься!

— Тысяча извинений, сударыня, — хозяин лавки поднимается и несколько заторможено, словно витая мыслями в другом измерении, плывёт к дальнему углу зала, прихватив с собой со стола зажжённую лампу. — Теперь я знаю, что вам нужно.

Он выуживает с одной из полок небольшую книжечку. Совсем маленькую, по объёму похожую, пожалуй, на католический молитвенник. Или толстый маленький ежедневник. Любовно оглаживает переплёт из плотной чешуйчатой кожи.

— Вот, — говорит он торжественно. — Издание уникальное, рукописное, но по моему скромному мнению — вы этого достойны. Берите и владейте. Ваш личный кидрик к вам ещё вернётся, не волнуйтесь. При возвращении в родной мир у них сперва происходит что-то вроде шока, затем возникает страстное желание найти родителей — он сейчас наверняка уже рыщет в горах — а недели через две-три, после адаптации, к ним постепенно возвращается память о прошедшем. И уж тогда, если кидрик в хороших отношениях с бывшим хозяином, он непременно его разыщет. А мне почему-то кажется сударыня, что вы были не просто хозяйкой, но и другом, — добавляет он с внезапной теплотой. — Берите-берите. — И чуть ли не насильно суёт мне в руки книжечку. Растерявшись от такого напора, я принимаю вещицу, столь для него ценную и лезу в сумочку за деньгами.

— Ни за что — вдруг тихо говорит профессор. — Сударыня, примите это как подарок.

— Однако… — начинаю я. Мне неловко.

— Вы дали мне гораздо больше, незнакомка. Вы подарили мне надежду. — Профессор снимает запотевшие отчего-то очки, глаза странно блестят. — Надеюсь, вы меня извините, но я должен немедленно вас покинуть. Мне нужно сообщить эту новость друзьям и тогда — как знать — может, мы снимемся, наконец, с насиженных мест и пойдём в горы. Хватит уж нам погрязать в теории, среди старых книг, пора стряхнуть пыль с мантий и достать дорожные сапоги. Как вы думаете, сударыня? Гожусь я ещё для похода в горы?

— Знаете, — отвечаю дипломатично, — я здесь столько насмотрелась, что не удивлюсь, увидев вас завтра с этим, как его… альпенштоком. Повстречаетесь с Рикки, — у меня вдруг перехватывает горло, — вы его узнаете, если он не поменял цвет: в последний раз он был почти золотым, и вёл себя чудно, всё пытался подражать нашим щенкам. В общем, если увидите — передайте, что я по нему скучаю.

— Рикки, — благоговейно повторяет профессор. — Да, сударыня, я запомню! И непременно передам!

Он снова тянется с рукопожатьем, но я поспешно протягиваю ему только левую руку. И вижу, что душой-то он уже унёсся — то ли к друзьям, репетируя радостную весть, то ли к заснеженным вершинам, средь которых живут взрослые кидрики. Мне приходится, как маленькому, напомнить ему о необходимости погасить лампу и закрыть за собой магазин. Наспех пробормотав что-то на прощанье, он уносится вдоль по улице, подхватив полы мантии и с удивительным проворством лавируя между встречными.

Я оправляю слегка помятые розы, проверяю, застёгнута ли сумочка — и продолжаю путешествие. Да, сегодня у меня на редкость насыщенная программа! Музыку я уже слушала, на показе мод побыла, чуть-чуть прикоснулась к книжному делу, а что у нас ещё впереди? И, как на манок, иду на звуки флейты.