Дарханы. Академия Четырех богов (СИ) - Александрова Евгения

— Да, пару раз, — улыбнулся в ответ Бьёрн. — А ты в Ивваре?

Я отрицательно помотала головой.

— Думаю, там слишком холодно, мне бы не понравилось.

Город жил даже ночью, будто не желая уступать монастырю в поклонении Четырём. Узкие улицы тонко пахли благовониями, ладаном и горячим воском свечей, горящих в бронзовых фонарях, что рассыпались по торговым рядам, как звёзды в тёмном небе.

Я шла медленнее, чем следовало бы, ловя каждое движение, каждую тень, каждый блеск золотых и серебряных подвесок, украшавших прилавки. Продавцы, хоть и не зазывали громко, смотрели внимательно — к таким, как я, и к дарханам, к одарённым всегда относились с уважением и опаской.

Лавки, заполненные святыми вещицами и многочисленными каменными и мраморными статуэтками в честь стихии Сиркха, сияли в ночи, словно маленькие алтари на каждом углу.

Торговля шла бойко: слухи о скором визите императоров наполняли статуэтки и святые знаки особым смыслом, и продавцы обещали благословение богов каждому, кто купит товар и тем самым почтит священного императора — наместника бога на земле.

Где-то рядом старик в тёмном плаще вёл тихий разговор с торговцем, перебирая ожерелья с выгравированными символами Четырёх богов, где-то девушка прижимала к груди кулон с резной фигуркой Ойгона, шепча про себя молитву, чуть дальше группа молодых людей смеялась, выбирая браслеты с защитными символами.

— Я тоже такой хочу, — увлеклась я яркими украшениями и застыла у лавки, где всё блестело и переливалось.

Продавец, чей большой живот говорил о чрезмерном почитании Ойгона и культа тела и вкусной еды, обратил внимание сначала на Бьёрна и его знак дархана на груди, а потом на золотые браслеты на моей руке и весьма выразительно их рассмотрел, и я смутилась. Кажется, даже один из них стоит больше, чем всё его яркое и сверкающее барахло на прилавке.

— Держите, госпожа, это подарок, — протянул он мне вдруг кулончик-амулет на коротком чёрном кожаном шнурке с огнём — символом Ойгона.

Амулет был простой, деревянный, но вырезан довольно искусно, а на обратной стороне проступал силуэт льва, второго символа младшего из Четырёх богов. Ещё тотемными животными Ойгона некоторые считают ящерицу — за гибкость и выживание в любых условиях, а в северных землях медведя за силу и мощную связь с землей.

— Я же говорю, львица, — прошептал мне на ухо Бьёрн с улыбкой, и слово львица на энарийском прозвучало очень горячо: “Ра'Кейа”. — Бери, раз подарок.

— Спасибо, — смутилась я, но отказываться не стала.

Как будто бы торговец откупался от нас за то, что мы — приближенные к богам и вере — можем развенчать его дело и высмеять поделки и амулеты, не имеющие настоящей силы, лишь изображающие её.

Мы отошли чуть дальше от лавки, уставленной фонарями, имитирующими магические светильники в монастыре — те светлись и мерцали, когда их подпитывали магией дарханы — а в этих просто горели обычные свечки. Бьёрн забрал амулет и, заставив повернуться к себе спиной, обхватил кожаным шнурком мою шею и застегнул застёжку.

Я не сопротивлялась, но сердце отчего-то ухнуло вниз, когда его пальцы коснулись моей шеи, чуть прохладные после вечернего воздуха.

Шнурок был шероховатым, немного грубым, но тёплым от его рук, а сам амулет повис под самым горлом, чуть ниже ключиц, и мне пришлось невольно вдохнуть глубже, чувствуя, как кожа под ним кажется особенно чувствительной.

Что-то в этом простом жесте было такое волнительное, что у меня перехватило дыхание. Тепло его пальцев на шее, близкое дыхание и снова чувство, что я готова отпустить контроль и довериться ему — потому что только Бьёрн может справиться с моим огнём.

— Пойдём, — мягко и негромко позвал он, и я повернулась к нему лицом.

Ра'Кейа. Львица.

В его голосе это слово звучало не просто как прозвище — как нечто большее, как признание, как игра, в которую я даже не заметила, как начала втягиваться.

Даже когда мы пошли дальше, я не смогла забыть тепло его пальцев на своей коже и глупо улыбнулась, заметив, как теперь, как у Бьёрна, на мне болтаются деревянные побрякушки. Не хватало только нескольких пар серёг в ушах и тонких жгутиков в волосах, чтобы полностью вписаться в его образ. Или татуировок, что скрываются под его рукавами… Интересно, какие они и что значат?

Мы свернули в более узкий переулок, где свет торговых рядов уже не так ярко отражался на камнях мостовой. Воздух здесь был насыщен ароматами сухих трав, древесной смолы и пряных масел — смесь терпких и сладких запахов, от которых кружилась голова. Лавка, к которой мы направлялись, утопала в тенях — одинокий светильник у входа раскачивался на ветру, бросая на стены дрожащие блики.

— Вот и она, — бросил Бьёрн, распахивая дверь.

Я шагнула внутрь, оглядываясь. Внутри было тесно, заставлено ящиками и мешками, а вдоль полок тянулись связки сушёных трав, подвешенных под самым потолком. Дымчатый свет нескольких свечей придавал помещению таинственность — здесь можно было бы легко спрятаться от чужих глаз.

Бьёрн быстро рассказал, что для чего нужно, что ему следует помочь набрать и сложить в сумку для новый целебных снадобий. От меня не ускользнуло то, что многие травы были для остановки кровотечений и исцеления сложных воспалительных процессов.

Он быстро переговорил с владелицей — худенькой, скромной девушкой с огромными тёмными глазами, которая при звуке его голоса моментально напряглась и кивнула с почтением:

— Да, сентар. Держите, сентар.

Я помрачнела, несмотря на тепло и волнение от прогулки с дарханом. Казалось, в воздухе уже не в шутку разливается опасность и предчувствие каких-то нехороших перемен. Даже то, что Бьёрн взял меня в город стало казаться не уступкой, а способом показать что-то важное, что только грядёт.

Приезд генералов, скорый визит императора, эти слухи про Покровителя, тихий, точно ядовитая змея, таящийся в полумраке Сеттеръянга заговор… Когда мы вышли на улицу, я глубоко вздохнула.

Понятно, почему сюда не пускают гулять учащихся — город паломников несмотря на всю кажущуюся святость дышал корыстью, грехом и искушениями: за одними из дверей я заметила полураздетых девушек, что не утруждали себя манерами, раздавался громкий смех. Наверняка они тоже “поклоняются богам” — например, Ойгону, который покровительствует телесному здоровью и силе. И наверняка телесные удовольствия здесь тоже преподносятся как часть молитв?

И учитывая, с каким трепетом тут смотрят на всех одаренных, посланников Четырёх богов, несложно впасть в гордыню и поддаться страстям…

Я была не раз в порту, видела, как шумят матросы и как завлекают их смешливые и смазливые девицы, обещая неслыханное наслаждение в обмен на золото, но каждый раз меня оберегали от совсем откровенных зрелищ, и либо мама, либо брат заботились о моей скромности. О, они просто не знали, что я о многом услышала от старших подруг, от замужних приятельниц матери и даже кое-что от бабушки. И о сокровенной стороне близости между мужчиной и женщиной — от Нидейлы, в словах которой вместо опасной пошлости текло благословение богов и звенящая любовь от самих духов.

Мне скоро полагалось выйти замуж, и никто не делал из меня совсем уж трепетную лань. Кто же знал, что император потребует больше дарханов, а моя опасность вынудит орден забрать на обучение? Быть может, успей я выйти замуж за одного из одаренных, меня оставили бы в покое — жива, под надзором, способна родить новых магов — и достаточно.

Но теперь я здесь… И пока никакой речи о замужестве не идёт.

Я, должно быть, так тяжело вздохнула, что Бьёрн обратил внимание:

— Дела закончились.

— Можем ещё пройтись? Завтра выходной, я не хочу ещё спать.

Он прищурился:

— Думал, утренняя тренировка с Кьестеном и купание в реке достаточно тебя утомили. Но кажется, принцесса, в тебе скрывается небывалая сила.

— У меня открылось второе дыхание, — мрачно ответила я.

Он кивнул, и мы пошли дальше по улице.

— Ты правда сказала Кьестену, что он тебя боится? — усмехнулся он, разглядывая меня так, будто видел впервые.