Случайные люди (СИ) - Кузнецова (Маркова) Агния Александровна

Убийца мой — или все же грабитель? Хотя с меня и взять-то нечего — наклонился над одеялом, коснулся его, потом приподнял за край. Я сглотнула. Человек распрямился, огляделся, откинул одеяло совсем, огляделся снова. Я задержала дыхание. Казалось, стены ходят ходуном от того, как у меня бьется сердце. Человек потер руки, между ними блеснула искра, разгорелся огонек, и стало видно, что не человек это и был. Мастер повесил огонек над плечом, сложил одеяло, сел и принялся закатывать штанину.

— Ну вас к чертовой бабушке! — рассердилась я, отбросив занавеску.

Огонек вздрогнул вместе с Мастером.

— Леди? Отчего вы не отдыхаете?

— Оттого, что вы вперлись сюда, не назвались и наверняка хотели меня зарезать! — Я плюхнулась на кровать, которая тут больше напоминала дощатый помост, скинула ботинки.

— Я пришел не для того, чтобы причинить вам зло, — сказал Мастер, а глаза у него были большие и черные, как капли чертежной туши.

— Откуда мне это было знать? — буркнула я, пихнула его коленом в колено. На коленке у него был синяк. Я сказала: ха.

— Здесь довольно тесно, неудобно ходить в темноте, — сказал Мастер и прикрыл коленку ладонью.

— Отсюда мораль: не надо шляться ночью по девичьим апартаментам.

Мастер молчал. Я выдохнула, извернулась за спиной Мастера, сунула кинжал обратно под подушку.

Мастер молчал. Не для того, чтобы причинить зло, значит. Что общее у всех видов, всех народов во всех мирах, кроме шуток про онанизм? Всякий и каждый может и умеет врать.

Мастер поднялся, штанина съехала ему на голень, и он наклонился расправить ее до конца. Как раз видна шея и щека, вот бы кинжалом… или рукояткой по затылку.

Хотел бы меня убить — уж наверное, я была бы сейчас дымящимся угольком вроде того, как очередная моя бывшая любовь называл шашлыком по секретному мужскому рецепту.

— Прошу прощения, что побеспокоил вас, леди, — сказал Мастер, спрятал руки под плащ.

— Так а зачем вы приходили-то? — удивилась я. Похлопала по простыне рядом с собою, труха сыпанула из досок на пол. — Давайте, рассказывайте. Просто так по чужим домам ночами не шатаются.

— Сожалею, что напугал вас.

— Садитесь-садитесь.

Мастер сел. Я тут же подумала, что надо было сначала сгонять его за чаем, и снова вспомнила, что нет у них тут чая, но было бы хоть что-то попить, а пить-то как раз хотелось, от загнанного дыхания во рту пересохло. Я почесала под нижней губой, потерла шею сзади под волосами. Потрепала Мастера по коленке. Он вздрогнул. Я шепнула: извините.

Мастер поднялся, стряхнув мою руку со штанов, и расстегнул плащ. Уложил его на постель. Одну за одной расстегнул пуговки камзола. Я склонила голову к плечу. Потом взяла его за пояс штанов, потянула к себе. Потому что какого черта. Я все равно не могла спать перед завтрашним днем.

Мастер подался ко мне, я развела бедра, чтобы ему было удобнее стоять между ними. Положила ладони ему на живот, огладила по ребрам. Он напрягся, не издал ни звука, только огонек мигнул и медленно затух, и Мастера теперь я видела еле-еле. Откинулась назад и разглядывала впотьмах, как он обнажает тощие плечи, угадывала, как волосы скользят с воротника и ложатся на спину.

Разуваться и избавляться от штанов Мастер почему-то не стал, зато взялся за подол моей ночной рубахи, и рубаха стала вдруг шелковой, с кружевом, темной, то ли зеленой, то ли синей, и Мастер присел у кровати, положил ладони мне на бедра и потащил кружевной подол вверх по ним и по животу. Рубаха собралась под грудью складками, а Мастер быстрым движением кисти смотал волосы в жгут и завязал узлом, наклонился, и я тут же почувствовала, до чего же зябкая ночь, потому что язык у него был горячий, и дыхание — как воздух в ванне, когда ты там основательно полежала в подкрашенном ароматической солью кипяточке. До пупка и вокруг него. И снова вниз. Я положила ладонь ему на волосы, другой рукой неловко подпихнула одеяло под спину, вытянула ноги, как могла, задела ножку стола, поджала пальцы. Подумала: ботинки зря сняла.

— Самые искренние движения совершаются в тихий час перед…

Я взяла его за волосы и сжала голову бедрами. Прошептала:

— Тш-ш… ради всего святого, не портите… — Я развела ноги, чтобы не закрывать ему уши, и прошептала снова: — Не портите, не надо разговоров… тем более, этих…

Он блеснул глазами поверх моего живота и тихо кивнул. Я разжала пальцы, пригладила ему волосы. Надавила на макушку и легла спиной на ком одеяла, он уперся мне в хребет, я повозилась, пихая Мастера в плечи, но скоро мне стало все равно, потому что он знал свое дело, и мне всегда было все равно — откуда.

…Чему девушку не научит мама и школа, научит подруга, и моя научила меня, — позже, чем надо бы, — как легко отличить настоящего джентльмена. Он проявит себя нормальным человеком как до, так и после.

В данном случае — эльфом.

Мастер тщательно вытер рот, прежде чем дал мне себя притянуть и поцеловать.

— А бадья будет? — спросила я.

— Будет, — шепнул он. — Все согласно вашим желаниям, леди.

Вот так, подумала я и распутала ему и без того растрепанный узел волос. Как жаль, что я не мужчина. Говорят, они за любовь прекрасного существа идут на смерть, и не за любовь даже — за единый взгляд, и не боятся смерти. Бесстрашие по какому угодно поводу пригодилось бы мне, как никогда.

Стол с грохотом распался и начал собираться в бадью. Я ухватила Мастера за запястья, и доски рухнули на пол и превратились обратно в ножки и куски столешницы. Я положила его ладони себе на грудь, шелк быстро нагрелся, как под утюгом.

— Искренние, говорите, движения?

Пальцы его стали деревянные, словно косточки неудобного лифчика.

— У нас с вами образуется традиция, — сказал он негромко. Откашлялся. — Проводить время вместе… напоследок.

И бадья потом, подумала я. Хорошая традиция.

— Вы тоже боитесь, что завтра — все?.. — спросила я шепотом. Взяла его за бока. Сердце его отдавалось во всем теле. Я пощупала ребра слева. Как сваи заколачивает. Я погладила пониже подмышки. — Все будет хорошо, вы-то будете далеко, прячьтесь получше, если что, сразу в Лес — и все обойдется.

— К определенному возрасту перестаешь страшиться смерти, — сказал Мастер, руки его сползли мне на живот, а потом на колени, — и начинаешь страшиться потерь. Жизнь называют чередой печалей, потому что жизнь — череда потерь. И каждая обещает, что впредь будешь несчастлив.

Я взяла его за локти, потянула к себе, он забрался на кровать совсем, и я прошептала ему в лоб:

— Вы знаете, что вы свободны? Все рождаются равными и свободными, а все остальное незаконно, и… и… вы свой собственный, и помогите мне немного сейчас, а потом идите, куда хотите, целый мир для вас, и вам не нужно ничье разрешение, но, может, я как-нибудь сделаю, чтобы вас не искали, чтобы было совсем спокойно…

Мастер вздрогнул. Потом еще и еще, плечи его заходили, и я на всякий случай прижала ладони к спине, прислушалась.

Мастер смеялся, горячее дыхание ритмично и быстро толкалось мне в шею.

— Веселитесь? — Я похлопала его по спине. — Ну вот и хорошо, вы сами разберетесь. Никто не отнимет вашу свободу теперь, вы всем дадите на орехи. Ладно?

Мастер помотал головой, задев носом кружева на вороте.

— Ну что такое? — пробормотала я. — Я понимаю, у вас было что-то… кто-то… что было больно терять, но ведь… это заживет, правда? Ваш король, наставник, книги… будут новые, другие, но тоже хорошие…

Мастер отстранился, сел на простыне и глядел на меня из темноты, как сова. И нос острый.

— Что? — спросила я.

— В Викерране не было ничего, что я не проводил бы с улыбкой избавления.

Врет, подумала я. Но это не мое дело. Я тоже бывала зла на людей и вещи, а потом скучала.

— Тем лучше! — сказала я бодро. — Видите, как хорошо, совсем новую жизнь начнете, и…

— Она будет неполна без сердечного друга.

Я развела руками.

— Это дело такое, знаете ли. Самые лучшие люди встречаются случайно, главное не быть говном и обращаться с ними хорошо, и вы сами удивитесь, как они станут самыми дорогими со временем.