Случайные люди (СИ) - Кузнецова (Маркова) Агния Александровна

Глава 17

За окном чирикали птицы. Это еще ничего не значит, подумала я, эти твари продолжают и ночью, если ночь летняя и жаркая, да и ночи-то нет, солнце лениво закатывается на час и тут же выкатывается, словно вспомнило, что забыло погладить юбку перед работой.

Я просунулась между занавесок, оперлась на батарею. Батарея была ледяная, в окне — светло, а на сиреневом кусту сидела стайка синиц. Нужно сала, подумала я, бабушка кормила их салом, они любили его гораздо больше, чем пшено и хлебные крошки, целыми гроздьями нависали на кусок. Я протянула руку назад, нащупала ручку, дернула. Холодильник шатнулся следом за дверцей, я повернулась, придержала его ногой, дернула снова. С хрустом разворошила престарелые пельмени: сала не было. Ну что ты будешь делать, подумала я и поставила чайник. Поглядела в окно. Синицы уже куда-то упорхнули, потеряв, видно, надежду на меня.

Я открыла окно и легла грудью на подоконник, высунулась. Во дворе пахло сиренью, травой и кровью. Я пальцем разгребла грязь на карнизе, оперлась на край, высунулась дальше. У самой стены, рядом с водосточной трубой, валялся труп в золотых латах.

— Совсем обалдели, — сказала я под нос. Пихнула себя обратно в кухню, сполоснула руку, достала из коробки пару кубиков рафинада, один взяла в зубы, другим примерилась, высунувшись обратно. Кинула и попала по шлему, кубик приглушенно стукнул, отскочил и застрял в украшениях наплечника. Я думала, если вдарить по доспехам, они звенят. Я разочарованно всосала второй кубик сахара, сунула за щеку и сказала возящемуся со скрежетом телу:

— Обходите дом и в первой парадной вторая квартира.

Чай как раз подоспел. Дядька снял шлем, выкашлял в раковину пару ложек крови, прополоскал усы, я дала ему кружку, и мы пошли в гостиную.

На моем диване уже сидел моложавый (в транспорте еще бы подумали, прежде чем уступать место) джентльмен. Я погнала его с дивана, потому что это моя мебель, а даму оставила, села рядом с нею. Дама уже была с чаем, держала блюдце в белых полных руках, дула и пила, жмурясь — только баранок не хватало.

— Хотите баранок?

Дама вежливо отказалась, блеснув черными глазами, а моложавый согласился, но кто его спрашивал. Ясказала, что кончились, и вместо этого довела до его сведения, что последним надо быть говнюком, чтобы так поступать с собственной дочерью.

— Она лишена дара, а всякий другой ее талант зачах бы замужем или принадлежал бы роду ее супруга, а не моему. Какой прок? — Джентльмен пожал плечами и отхлебнул чаю. Кто, интересно, ему налил? — А так она послужила бы государю. Из дочерей никакого толку отцовской фамилии. А других наследников у меня… Мальчишка талантлив, но ленив и дурного нрава. Он говорит, что другие хотят услышать, а в мыслях у него непослушание.

— Он много сделал для королевства, — сказала я.

Дядька в доспехах со стуком поставил громадный меч между колен, сложил на крестовину одну закованную в металл руку, а другой скрипел о кружку и пил. Молчал. Джентльмен, глядя на него, отхлебнул тоже.

— Как вы смеете, — сказала я, — что-то плохое говорить о дочери, когда она готова была ради ваших дурацких войн отдать жизнь? Как вы посмели заставить ее? Кто вам тут налил? Я вас не приглашала.

— На этот пир приглашение приходит в свой черед для каждого, и его невозможно отклонить, — сказал мужик в доспехах.

— Вы тут еще, — сказала я. — Если бы народ знал, что можно плевать на могилу короля, он бы это делал. А может, и делают уже, те, кого вы оставили умирать.

Мужик отпустил меч и врезал кулаком по подлокотнику. Я махом допила чай и перехватила кружку, чтобы ловчее запустить ему в лоб.

— Народ, — сказал мужик гулко, — должен почитать за честь умереть за своего короля и свои земли.

Моложавый закивал, облизнулся, взял с блюдечка еще сахарок и принялся его грызть, как щенок косточку.

— Народ, — ответила я, опустила кружку, — ничего вам не должен. Это вы ему все должны — и свою жизнь, и все свое время, и все свои мысли, все напряжение сил и ума, как бы сделать так, чтобы народ жил лучше, чем до вас, чтобы оставить после себя наследие, о котором будут вспоминать с благодарностью, а не бродить призраками. А народ не должен вам ничего, ни доброго слова, если сам не захочет, ни кланяться в ножки, ни умирать в войнах, которые вы устроили. Потому что народ, — я выдохнула, отпила чаю, потому что пересохло горло и разболелся вдруг живот, — народ вас не выбирал, вы сами себя рожаете, цари и короли, и строите из себя руку божию и добрых батюшек, которым положено богатство, власть и почет только потому, что родились из правильной матки. И почему-то вы, правильно рожденные, вдруг способны решать судьбы тех, кто тоже не виноват, что родился на вашей земле, и не просил там жить.

— Вы служите потомку моему, — сказал дядька. Лицо его скривилось и сморщилось, как чернослив, но говорил он спокойно, словно рокотали работающий промышленный холодильник.

— Вынужденно, — сказала я, прижав руку к животу. — И мне не понравилось.

— Потому ли, что жизнь, за которую вы так болеете, принадлежит не вам, а повелительнице, а прежде супругу ее? — вставил джентльмен свои пять копеек.

— Да, — сказала я. Около пупка резало и опускалось ниже, словно наружу из меня просилась чашка табаско. Я добавила мстительно: — Ваш сын вас терпеть не может.

— Сын?

— Вот только не надо этого, что если в нем нет вашей крови, то не сын. Вы воспитали его, научили, испортили, как я понимаю, жизнь.

— Он мне не сын. Какое мне дело? Мы хотим передать в новое бытие, которое будет после нашего угасания, не знания свои и ошибки свои, а кровь, — сказал джентльмен, — так положено природой вещей.

— Ну и зря, — только и сказала я, отпила чаю, но он сделал только хуже, я согнулась на диване, уперлась взглядом в ковер и свои любимые домашние тапочки. Дама забрала у меня кружку и погладила по спине.

И даже Лес такой, подумала я. Лес состоит из деревьев. Каждое дерево хочет размножиться до того, как засохнет. Всякое растение и всякое животное эволюционно пришли к тому, что лучше всего тот, кто выживает и чьи потомки выживают. Чьи гены размазаны по биосфере и надолго там останутся. Лес хочет жить, ничего больше. Поэтому он готов был отнять у меня то, чего я хочу больше всего, только бы я помогла ему. Может, вся эта галиматья с секретом истинной жизни, сама истинная жизнь — слаще даже, чем жизнь простая?..

В животе давило, словно готово было разорваться. Дама гладила меня по спине, положила на поясницу прохладную ладонь.

— Вы же… — выдавила я, глянув на нее вполглаза, — там. Не здесь.

— Я умерла, — сказала дама, — магия источника связала и приковала к себе лишь мою часть.

Повезло, подумала я, что я еще могу сказать. С трудом подняла голову, огляделась. Мужик в латах допил чай, куда-то дел кружку и сложил теперь на мече обе руки, джентльмен посасывал очередной кусочек рафинада, — и кто ему их только кладет, — дама с шорохом гладила меня по спине мягкой рукой. Красивая, подумала я. С красивыми женщинами вечно поступают хуже, чем они заслуживают, потому что все хотят, чтобы красивые их любили, а они, как и все нормальные люди, любят только некоторых.

— Я что-нибудь могу… для вас? — спросила я сипло. Живот резало. Нужно было нормально поесть, а не глушить чай.

Дама улыбнулась.

— Ты опять не просишь для себя.

А что мне для себя, подумала я, у меня все есть. Только вот больно… Я согнулась, совсем сунулась между колен и отдувалась. Дышать становилось труднее, словно вместе с воздухом я гоняла в себя и из себя безвкусный кисель.

— Всегда нужно просить силы, — сказал мужик в латах. — Будет сила — возьмешь все остальное. Не будет — враги отнимут и то, что по праву твое.

— Нужно просить богатств, — сказал джентльмен через сахарок. — Девице не нужна слава, славные дела — удел мужей, а вот о пользе хорошего приданого спорить нельзя. Я ошибся, оставив дочери не то наследство. Она не сумела применить его.