Небо и земля. Том 1 (ЛП) - Хол Блэки

Например, закончив, господин подполковник сразу же поднимался с тахты. На ходу одевался и направлялся к столу — просматривать бумаги, оставляя содержимое кастрюлек на откуп Айями. И таким образом ставил молчаливую точку, мол, сегодня отработала, а когда понадобишься, позову.

Расстраивало и то, что А'Веч приказывал явиться на третий этаж только "по делу" и ни разу не пригласил в кабинет для разговора. Для обычного человеческого общения. Чтобы, попивая чай с карамельными кубиками, беседовать обо всем на свете. Задавать вопросы и выслушивать ответы, узнавая больше друг о друге. Но это, похоже, его не интересовало.

Они говорили мало.

— Работается? — спрашивал А'Веч.

— Работается, — отвечала Айями.

— В падежах не путаешься?

— Стараюсь.

— В комнате тепло? Хорошо топят?

— Да, — кивала она.

Общие фразы, односложные ответы.

Быть может, господин подполковник ожидал живого участия к его персоне и к жизни Даганнии в целом, но провальная попытка с поцелуями многому научила Айями. В частности, тому, что рискованно проявлять инициативу без разрешения. Да и о чем можно спрашивать, не опасаясь навлечь недовольство?

Однажды, правда, Айями попробовала завязать беседу. Спросила, какое будущее ждет Амидарею? Когда-нибудь даганские войска покинут чужую землю, и амидарейцам придется восстанавливать разрушенную страну.

Веч помолчал.

— Тебе плохо живется?

Его вопрос поставил Айями в тупик.

— Н-нет, — ответила она неуверенно.

Что значит "плохо" или "хорошо"? Хорошо, что победители не истребили население от мала до велика. Хорошо, что худо-бедно обеспечили прокормом, не дав умереть с голоду. Но будущее туманно и нестабильно. И тревожно.

— Амодар полностью разорен. Без нашей помощи вы не справитесь, — ответил господин подполковник.

Достаточно резко ответил, и Айями поняла: на этом разговор о судьбе поверженной страны закончен. И слова покровителя не добавили ясности.

Спрашивать о чем-то другом она не решалась и теперь предпочитала помалкивать.

А'Веч не любопытствовал о погибшем муже, а Айями и подавно не затрагивала тему о семье господина подполковника. Потому что не была уверена, хочет ли знать правду. И вообще, надо ли ей знать больше, чем полагается? А'Веч дал понять, что его устраивают рабоче-деловые отношения на тахте, и переводить их в иную плоскость, помимо горизонтальной, он не собирался.

И это угнетало.

— Вы стали задумчивой, — заметила Мариаль.

— Домашние неурядицы. Всё образуется, — ответила Айями беспечно.

Она тщательно скрывала свое разочарование за маской вежливой обходительности. Надевала улыбку. Для всех. Для Люнечки и Эммалиэ. Для Мариаль. И для господина подполковника. Для него тем более.

Но от его внимательного взгляда не получалось спрятаться, и Айями стоило усилий настроиться на нужный лад, что удавалось всё труднее от встречи к встрече. Потому как пальцы А'Веча каждый раз бесстыже проникали туда, чтобы удостовериться — она не против и хочет того же. И ласкал он также бесстыдно и наглюче, по-разному добиваясь ответного отклика: порой грубовато и жестко, а порой неторопливо и бережно.

И Айями училась демонстрировать этот отклик. Тихонько постанывала, дышала загнанно и смотрела томно, с поволокой. Чтобы не вызывать подозрений. Но не позволяла себе большего, опасаясь неодобрения господина подполковника. И задумалась о том, что стоит принести на работу баночку вазелина. Хоть его и осталось немного, но при разумном расходовании хватит надолго.

Ужас! — спрятала Айями лицо в ладонях. Все святые, до чего она докатилась?

Прикосновения А'Веча не были неприятны. Более того, Айями начала привыкать к его близости, к сильным объятиям и к тяжести мужского тела. И тянулась навстречу. А он обрубил. Не позволил. И ведь целовал же, в ключицу, например, или за ухом. Но губ избегал категорически. И не залеживался на тахте, взяв полагающееся.

Иногда казалось, что господин подполковник сердится на Айями. Но за что? В такие моменты она с двойной старательностью изображала страсть. И удовольствие тоже.

Эка печаль — не целует! Ведь не бьет, не оскорбляет. Внимателен и заботлив. Провожает до машины. И от других даганнов оградил — никто в сторону Айями и глянуть не смеет, не то что дурное слово сказать.

Убеждала себя Айями, уговаривала, и всё ж не получалось разбить воздвигнутый ею же барьер, и тот разрастался вширь и ввысь день ото дня. Поэтому очередное известие об отъезде А'Веча восприняла с облегчением. Сказала на прощание сдержанно:

— Возвращайтесь, когда уладите дела.

Он кивнул молча, и Айями села в автомобиль.

Очевидно, господин подполковник уехал глубокой ночью или на заре, потому как не встретился на следующее утро возле ратуши, и Айями кольнуло разочарованием. Прежде было по-другому. Веч ждал, высматривая её, и завидев, давал колонне указание трогаться.

Куда всё ушло, куда пропало?

Добился, завоевал и… заскучал, наверное. Амидарейки не так отзывчивы, как даганки. Зажаты и консервативны. Пресны.

Айрамир шел на поправку, и от безделья у него чесались не только руки, но и мозги. А иначе чем объяснить безрассудные и рисковые затеи парня?

Как-то утром брела Айями заснеженными дворами, катила тележку с водой по узенькой тропинке и вдруг краем глаза заметила тень, отделившуюся от стены дома. Обмерла Айями. Судорожно схватилась за спасительную рукоять стилета, а в голове зашумело. "Пусть привиделось! Избави, святые, поднять руку на человека!"

— Чего застыла? — спросил знакомый сиплый голос, и тень кашлянула. — Давай, помогу, что ли.

Неизвестным оказался никто иной как Айрамир. Натянув шапку по брови, он обмотал лицо шарфом, оставив видными лишь глаза. Одним словом, бандит.

Айями оглянулась тревожно: не видит ли кто?

— Что ты здесь забыл? — зашептала испуганно. — Тебя же поймают. И арестуют!

Парень совсем страх потерял. Разгуливает по улицам как ни в чем не бывало, под носом у даганских патрулей.

— Не бойся, я неуловимый, — хохотнул нежданный помощничек, но Айями не оценила шутку.

Схватив Айрамира за рукав, утянула в тень, подальше от света фонарей, и давай костерить громким шепотом — за легкомыслие и беспечность.

— Ищешь приключений на свою шею? А о нас подумал? Меня и маму посадят в тюрьму, а дочку отберут и увезут в Даганнию.

Ругала — и испытала облегчение. Потому что не пришлось воспользоваться стилетом.

— И больше не подкрадывайся тайком. Я могла тебя убить, — сказала Айями и неприятно удивилась обыденности, с коей прозвучало предупреждение. Попугать оружием — куда ни шло, а лишить жизни… Нет, рука не поднимется.

— Убить? Тележкой бы задавила? Или свернула бы шею секретным приемом? — фыркнул парень из-под шарфа и закашлялся.

Айями чуть было не вынула стилет из ножен, да вовремя одумалась. Хвастать-то нечем. Ни правильным замахом, ни точным ударом. Ни смелостью и холодной рассудительностью убийцы.

— Ладно, не кипятись, понял я, что ты трусиха из трусих. Хотел помочь, но ты предпочитаешь надрываться в одиночку.

Айями лишь отмахнулась. Бесполезно объяснять человеку, что дело не в трусости, а в беспокойстве за близких.

— Сначала долечись. И будь добр, говори потише. Во-первых, горло выстудишь, а во-вторых, нас услышат. И потом, ты обещал, что не будешь совершать необдуманные подвиги и не накликаешь беду на мою семью.

— Обещал. И сдержу слово, — ответил Айрамир. — Не пойму, чего ты боишься. Даганские козлы не суются в этот район по утрам. Тут ловить нечего. И некого, — хихикнул он.

— Патрули здесь не ходят, зато местные увидят и сболтнут кому-нибудь. Или доложат, куда следует.

— А если примут за своего?

Парень поерзал, поводил плечами и продемонстрировал пустой рукав.

— Ну вот, перед тобой стоит безрукий инвалид, — сказал, заправив затрепанную манжету в карман куртки. — Ну как? Могу прихрамывать на ногу. Или на обе.