Во имя Абартона (СИ) - Иорданская Дарья Алексеевна

Мэб хотела сказать, что тут уж совершенно не причем, но промолчала. Это очевидно, и конечно Арнольд все понимает. Ворчит и жалуется он больше для вида, и пока есть слушатель подходящий.

- Словом, леди Мэб, если вы хотели о чем-то поговорить с ректором, - улыбнулся Арнольд, - лучше дождитесь осени и уже ему, избранному, надоедайте.

Хотела, ведь хотела поговорить. Это вообще полезное занятие, разговаривать. Мэб крепче стиснула бумаги.

- Прошу меня простить, профессор, у меня дела.

И она опрометью бросилась в сторону дома.

Глава пятьдесят третья, последняя

В дом Мэб вбежала, запыхавшись, вцепилась в перила обеими руками и не меньше минуты считала вдохи и выдохи. Воздух вырывался с сипом, а еще она наверняка раскраснелась и растрепалась. Впрочем, перед Эншо она представала и в худшем виде. И все же, Мэб задержалась еще на минуту, чтобы приладить волосы и навести порядок в одежде. Потом, сообразив, что выглядит глупо, вышла на кухню и положила порядком помятые бумаги на стол. Сделала вдох. Потом она начала подниматься, цепляясь за перила, а на верхней площадке снова замешкалась. Ее комната была рядом, и велико было искушение спрятаться там. Если Реджинальд захочет, то придет сам. Если же не захочет… Что ж, можно будет вдосталь нарыдаться в подушку. Мэб никогда этого не делала, но не сомневалась: на этот раз слезы будут.

Пришлось себе напомнить: Мэб Дерован, ты взрослая женщина. К чему вести себя как глупая школьница, подсунувшая любовное письмо в шкафчик старшеклассника? Нужно пойти и обсудить все, как делают взрослые люди.

Мэб сделала два широких шага и толкнула дверь в соседнюю спальню.

Реджинальд собирал чемоданы. Собирал спокойно, уверенно, без лишней суеты, со свойственной ему методичностью. Она не принимала у Реджинальда черты занудливого педантизма, скорее это было сексуально, то, как он медленно, тщательно складывал рубашки и расправлял пиджаки на плечиках.

Не о том, не о том мысли, одернула себя Мэб. Эншо собирал чемоданы, намереваясь уехать. Молча? Он сказал бы хоть слово на прощание?

- Леди Мэб? - Реджинальд заметил ее, проходя от комода к кровати со стопкой выглаженных носовых платков. Вот тут и не знаешь, смеяться или плакать. Убрав платки в чемодан, он вышел в гардеробную — она служила скорее лабораторией и кладовой, затем в ванную.

- Ты ничего не хочешь мне сказать? - проклятые слова сорвались с языка, прозвучали резко, обижено. Хуже, гораздо хуже, чем Мэб планировала.

Реджинальд остановился.

- Сказать?

На самом деле они стояли очень близко друг к другу. «Расхаживал» - это так, одно название, от кровати до комода было три шага. От двери до кровати — столько же, и Мэб уже проделывала их, обнаженная, возбужденная и злая. Тогда она не знала, что будет хотеть Эншо безо всякого колдовства, без глупого, старого выдохшегося зелья. Ладони закололо. Положить их на грудь, толкнуть, вынуждая Реджинальда упасть на постель, и испробовать его всего на вкус. Мэб морально была готова ко всему, что подскажет воображение, подстегнутое похабными романчиками кузины Анемоны.

Для верности Мэб спрятала руки за спину. Нет, секс — это хорошо. Но сейчас это все испортит. Сейчас надо прояснить ситуацию, а Эншо молчит. Стоит, прислонившись к спинке кровати, и молчит.

Молчала и Мэб, боящаяся предстоящего разговора. Боящаяся услышать резкое «нет» и немного боящаяся «да», потому что оно меняло слишком многое. И немного обиженная, потому что разве женщина должна признаваться первой? Для чего вообще нужны мужчины?!

- Мэб, я… - Реджинальд запнулся, в очередной раз доказывая, что толку нет от «сильного пола».

Эти короткие слова, ее имя, произнесенное глубоким волнующим голосом, стали отчего-то последней каплей. Мэб развернулась и бросилась наутек, собираясь укрыться в своей спальне. А лучше в гардеробной, в шляпной коробке на верхней полке.

Дверь открылась со скрипом, Мэб переступила порог и замерла, глядя на дорожные сундуки, ее любимые, вместительные. В них так удобно привозить из путешествий книги. Крышка одного была откинута, а внутри аккуратно уложена одежда. Пахло лавандой.

- Это… как понимать?

- Я собирался тебя похитить.

Мэб обернулась, глядя на Реджинальда. Он замер в дверях, вроде бы в нерешительности, а в глазах между тем горел огонь, от которого мурашки бежали по коже.

- Я собирался поговорить с тобой, полтора часа репетировал перед зеркалом, но все какая-то ерунда выходила…

Мэб нервно хихикнула. Репетировал. Перед зеркалом. И почему она до такого не додумалась?

- А письмо написать ты не пробовал?

Мэб сделала шаг вперед и обе ладони положила Реджинальду на грудь. Кожу заколола то ли грубоватая шерсть пиджака, то ли предвкушение. Мэб замерла, охваченная самыми противоречивыми желаниями, глядя на Реджинальда снизу вверх. Он выглядел усталым и немного печальным. С таким лицом не в любви признаются, а о похоронах сообщают. Что за речь он вообще репетировал?!

Пальцы нежно коснулись щеки, отвели за ухо волосы. Реджинальд все смотрел, точно выискивал что-то в ее лице, и Мэб смотрела в ответ. В горле пересохло. Мэб сглотнула, облизнула губы, и взгляд переместился на ее рот.

- Мэб… - никогда прежде голос Реджинальда не звучал так неуверенно.

И тогда Мэб, пусть это и казалось неправильным, взяла инициативу в свои руки. Она привстала на цыпочки, ухватила крепко оба лацкана пиджака и поцеловала Реджинальда. Он ответил после секундной заминки, и ответил так страстно, так жарко, что закружилась голова и подкосились ноги, а перед глазами замельтешили разноцветные «мушки». Оторвались они друг от друга только когда стало не хватать воздуха, и кровь застучала, зашумела в ушах. Замерли, дыша тяжело, прерывисто.

- Я все еще собираюсь похитить тебя, Мэб Дерован, - горячая ладонь провела по щеке, по шее, легла на плечо, обжигая сквозь слои ткани.

- Нет возражений… - пробормотала Мэб. В глазах Реджинальда появилось удивление. О, не ждал же он, что Мэб будет сопротивляться?!

- Поцелуй меня наконец!

Этот, новый поцелуй вышел нежным, следующий — страстным, а еще один голодным, почти мучительным. Пальцы уже сражались с пуговицами. Пиджак, а за ним жакет Мэб быстро оказались на полу. Жилет был расстегнут. Длинные, горячие пальцы ловко справлялись с застежкой на платье, рядом маленьких пуговиц-жемчужин. Одна за одной, все они были расстегнуты. Ладони легли на плечи, медленно спуская платье вниз, наслаждаясь одним только процессом. Прикосновение шелка к напряженной, почти пульсирующей коже будоражило воображение. Платье скользнуло до талии, потом по бедрам, оставляя Мэб почти обнаженной. В одном только тонком, шелковом белье, которое холодило кожу. Казалось, только одно это не давало Мэб вспыхнуть под взглядом и поцелуями, и горячими прикосновениями.

Нужна была краткая передышка, чтобы не расплавиться, и Мэб, отстранившись, принялась расстегивать рубашку Реджинальда. Хотелось видеть его обнаженным. Необходимо было видеть его обнаженным, иначе — никак. Пока она расправлялась с пуговицами, обтянутыми тканью и туго сидящими в петлях, горячие руки продолжали исследовать ее тело. Шелк не служил преградой, он скорее распалял еще больше. Когда пальцы коснулись соска и сжали его сквозь скользкий шелк, Мэб не сдержала стон. Вновь утратив инициативу, она упала на грудь Реджинальда, позволяя его рукам и губам делать все, что заблагорассудится. Невозможно было думать, остались одни только острые, яркие, едва не болезненные чувства. Легкое отрезвление пришло, когда Реджинальд подтолкнул ее мягко к кровати.

- Сундук! - слабо запротестовала Мэб.

Сундук с грохотом повалился на пал, аккуратно уложенные платья разлетелись вовсе стороны. Мэб не смогла сдержать смех, рассмеялся и Реджинальд, и это вызвало мурашки по всей коже. Опустившись на пол возле постели, на ворох платьев, он начал медленно, ведя пальцем по коже, снимать чулок, потом второй. Поцелуй опалил колено, и в памяти всплыла та сумасшедшая ночь после бала. Реджи, должно быть, вспомнилась она же, потому что глаза его блеснули озорством, а губы прижались к бедру немногим выше колена, еще выше, еще. Мэб откинулась на постель, всхлипнув, почти захлебнувшись наслаждением. Вздрагивая при каждом поцелуе, она комкала атласное покрывало, и рассыпавшиеся по постели серьги и запонки кололи ладонь. Наслаждение, охватывающее ее, было слишком велико, почти непереносимо, но еще сильнее была охватившая ее нежность. Хотелось получить больше и подарить больше. Она нащупала вслепую ворот, подтянула Реджинальда к себе — затрещала ткань — и принялась покрывать его лицо поцелуями.