Прости меня, отец - Сент-Клер Катерина

Хор сидит у дальней стены, скрытый и не привлекающий внимания прихожан. Слева от главного зала – отдельная комнатка для исповеди, сейчас она не занята. Ее дверь будет отперта за тридцать минут до мессы, чтобы люди сняли тяжесть грехов со своих душ. В отличие от многих католических церквей, Сент-Майкл выбрала более личный подход к исповеди, при котором стул священника стоит напротив стула кающегося, из-за чего приходится смотреть в глаза, пока признаешься в грехах.

С годами исповедь стала больше похожа на игру, чем на искреннее покаяние. Стало проще лгать отцу Кевину о своих грехах. Он старый и немощный, его лучшие годы давно прошли. Иногда я задаюсь вопросом: не ждет ли он момента, когда услышит о моих безумных грехах и узнает, как в этот раз меня искушал Сатана.

На прошлой неделе я сказала ему, что впервые попробовала травку, – смехотворно, если учитывать, что в тот единственный раз, когда я ее покурила, меня так рвало, что я поклялась больше никогда не прикасаться к подобному.

А за неделю до этого я рассказала ему, что участвовала в оргии, и намекнула, что лучше бы мне не пить кровь Христа из общей чаши.

Каждый раз я жду этих игр со стариком, чтобы отвлечься от настоящих демонов в моей душе.

Моя мама думает, что однажды исповедь придаст мне смелости и я расскажу ей, почему вернулась домой.

Моему отцу наплевать, что я отчислилась. Меньше придется тратить на дочь-неудачницу. Он сказал мне едва ли двадцать слов с тех пор, как я перебралась в этот маленький городишко среди лесов.

Позор.

Я вижу, как Эйден разговаривает с несколькими друзьями из футбольной команды. Он всегда был популярен, но я сомневаюсь, что кто-либо знает его настоящего.

Отпив из стаканчика приветственного лимонада, я скрываюсь от стаи разодетых прихожан на одном из диванчиков в притворе, где мы собираемся перед мессой.

Листая соцсети, я нервно просматриваю посты друзей из университета, а потом закрываю их его совсем, увидев его лицо на одной из общих фотографий с весенних каникул.

Допив остаток, я бросаю стаканчик в ближайшую мусорку и хмурюсь, когда он падает рядом.

– Размахнулась, да промахнулась, – звучит знакомый голос. Зои садится рядом со мной, широко улыбаясь.

Темные кудрявые волосы, золотые, как мед, глаза и смуглая оливковая кожа… Зои Ли – это само совершенство. В отличие от меня с моими непослушными каштановыми волосами, мутными ореховыми глазами и покрытой веснушками бледной кожей, она всегда полна жизни, согрета солнцем, а ее зубы белы как снег. Я смотрю на Зои, сегодня она в милом платье в цветочек, которое подчеркивает ее привлекательное тело и шикарную грудь.

Если бы она не была подругой детства, ненавидящей религию так же, как и я, вряд ли у нас было бы что-то общее.

– Сколько женщин сплетничало о моей маме сегодня? – спрашиваю я, наклоняясь к ней.

– Шесть. Далия всегда что-нибудь болтает, когда твой отец строит ей глазки, – шипит она, указывая на молодую женщину, к которой мой папа стоит неприятно близко.

– А что Эйден говорит?

Я прекрасно знаю, что он первым разносит сплетни обо мне в церкви и вне ее.

– Кажется, твоя шутка про травку зашла дальше, чем хотелось бы, – говорит она с сожалением и хлопает меня по спине. – Но я-то знаю, что это неправда, – шепчет она и целует распятие. – И Он тоже.

Она улыбается. Я чувствую, как мое собственное холодное металлическое распятие, прижатое к центру груди, требует внимания.

Я перебираю пальцами розарий в кармане, использую четки, предназначенные для молитвы, чтобы отвлечься от мыслей о шрамах на запястьях.

– Надо пойти зажечь свечку, – бормочу я, внезапно почувствовав на себе чужие жгучие взгляды.

– Я хотела тебе сказать кое-что, – улыбается Зои, оглядывая комнату. Она тянет меня за руку и заставляет сесть, а потом прижимает губы к уху: – Отец Кевин уходит.

– Уходит? Отец Кевин, который сказал, что умрет раньше, чем покинет церковь, уходит?

Зои весело кивает.

– Он попросил у клира, чтобы ему дали время для паломничества в Иерусалим. Ему позволили и назначили нового священника. Представить его должны сегодня…

– Эй, Иден! – кричит с другого конца комнаты один из друзей Эйдена, алтарный служка. Его маленькой пакостной ухмылки достаточно, чтобы я поняла, к чему все идет. – Как думаешь, Господь одобрит то, что ты куришь травку?

Я вижу, как локоть брата врезается в его бок.

Вот тебе и уважение к ближним твоим.

Услышав, что шепотки в комнате стали громче, отец смотрит туда, где я стою. Тот же жесткий и холодный взгляд, которого я боялась еще ребенком. В своей голове я слышу звук пряжки его ремня, сглатываю и оставляю Зои в толпе.

Я толкаю массивные дубовые двери и обмакиваю палец в святую воду.

– Во имя Отца, Сына и… – я останавливаюсь, оглядываю пустые скамьи и думаю: «В чем смысл, если никто не наблюдает?»

– Ну нахер, – шиплю я, останавливая себя посреди крещальной формулы. Мои глаза вглядываются в незанятую комнату для исповеди, и я решаю выяснить отношения с отцом Кевином.

Направляясь в исповедальню, я расправляю плечи, поднимаю голову и готовлюсь встретить старика со всей смелостью, какую могу собрать. Широко распахивая дверь, я начинаю говорить, но ошеломленно останавливаюсь.

Десять минут до мессы.

Он все еще должен быть здесь.

Он всегда здесь.

Но сейчас вместо него здесь кто-то другой.

Он одет в черное с головы до ног: рубашка и брюки, идеально подогнанные, облегают внушительную широкоплечую фигуру. Руки скрещены на груди. Ростом примерно шесть футов и четыре дюйма, он выше большинства мужчин в церкви. Его темные волосы, остриженные андеркатом, обрамляют карие с зеленцой глаза, взгляд которых впивается в меня и точно пожирает всю. По спине бежит холодок: лгать отцу Кевину это одно дело, но я никогда не смогу обмануть этого мужчину. Татуировка поднимается по его шее, серебряное распятие поблескивает у горла. Молодой, но суровый, с таким пронзительным взглядом, что мне пришлось отвести глаза не в силах его выдержать. Я никогда не видела в церкви этого одновременно прекрасного и жуткого мужчину. Его губы движутся, но я не слышу ни звука.

– Ч-что? – спрашиваю я, с трудом находя слова. В огромном свитере, скрывающем мое тело, сейчас становится намного жарче.

Он отталкивается от стены, и прежде, чем он прячет руки в карманы, я вижу на его пальце сверкнувшее золотое обручальное кольцо.

– Я спрашивал, могу ли тебе помочь? – повторяет он, глядя перед собой, на пустующее кресло отца Кевина.

– Где отец Кевин? – спрашиваю я, стараясь думать о чем угодно, только не о глазах этого мужчины, поразительных до боли.

– Отец Кевин сегодня закончил рано. Между нами: я думаю, что он подавлен тем, что сегодня проведет свою последнюю мессу, – он вздыхает, остановившись передо мной. – Тебе было что-то нужно от него? – чем дольше мужчина смотрит на меня, тем сильнее сжимаются его челюсти. – Ты выглядела довольно злой, когда вошла сюда.

Я стараюсь перевести дыхание, но присутствие этого мужчины душит. Его глубокого голоса и статной фигуры достаточно, чтобы заставить кого угодно еще раз обдумать свои действия в доме Господа.

– Я пришла исповедаться, – лгу я, заставляя лицо принять нейтральное выражение. – Но я не хочу, чтобы незнакомец отпускал мне грехи, – говорю тут же, а на привлекательном лице мужчины появляется легкая улыбка.

– У тебя и список есть, не так ли? – спрашивает он, почти насмехаясь надо мной.

– Не такой длинный, как у его алтарных служек, – ворчу я. – Как думаешь, Бог знает, как часто отец Кевин ощущал необходимость поделиться моими признаниями со своими лицемерными шавками? – спрашиваю.

Мужчина поднимает брови в ответ:

– Шавками?

– Идеальные маленькие последователи, все в белом, преклоняющие колена у его ног, как будто он и есть божество, и умоляющие о том, чтобы облизать его ботинки, повинующиеся любому приказу. Как бы ты назвал их, если не шавками?