Золотые рельсы - Боумен Эрин

Только когда я спускаюсь с холодных гор, покидая едва видную тропу, следы снежной бури становятся не так заметны. К югу равнина выглядит одеялом из лоскутов грязно-белого снега и пыльной желто-бурой земли, расстилающимся до самого Прескотта.

Я выехала на рассвете, никого не предупредив.

Риз так и не пришел в спальню, а когда я прокралась на кухню после ночи, полной беспокойных обрывочных снов, он спал на стуле у очага, неловко свесив набок голову. Без шляпы его разбитое лицо было проще рассмотреть. Во сне оно выглядит моложе и кажется умиротворенным. Риз так часто смотрит на мир враждебно, что терзания накладывают на его лоб печать морщин и на загорелом лице застывает мрачное выражение. Но во сне он не похож на того человека, который накануне вечером выгнал меня из комнаты и чьи глаза горели гневом. Сейчас он выглядит так, что я едва подавляю искушение разбудить его и попрощаться.

Но я знаю, этого делать не стоит.

Я весь вечер избегала его. Кэти, должно быть, все слышала, по крайней мере, его возмущенные крики, потому что, когда я вытирала посуду, сказала:

— Когда кто-то указывает нам на наши ошибки, вполне естественно протестовать. Бывало, Джесси меня укорит, и я ему как выдам в ответ! Но иногда мы видим других лучше, чем себя. По крайней мере, в главном.

Меня раздражает, что она защищает Риза, а не старается утешать меня. Хуже того, я с отвращением понимаю, что она права. И Риз был прав.

Я хотела использовать их историю, их жизнь, как ступеньку в своей будущей карьере. Я это признаю. Но причина не только в моих репортерских амбициях. Просто единственным способом не вспоминать лужу крови, растекающейся под головой Паркера у меня на глазах, было заняться тем, что приносило утешение, — писать. Я делала это для себя, не думая об ущербе и задетых чувствах других.

А хотела я только одного — призвать к порядку своего дядю. И Риз снова был прав, когда сказал, что меня проблемы моей семьи важнее, чем любые катастрофы, сотрясающие мир Колтонов. Я слишком увлеклась поисками того, кто согласится мне помочь, не попытавшись сделать что-нибудь сама.

Пришла пора это исправить. Очерки полной превратностей жизни Риза, Кэти и Джесси напишет кто-нибудь другой, а я вместо этого займусь своей собственной историей.

Вряд ли мне предстоит приятное времяпрепровождение. В конце концов, люди, рискнувшие сунутся в логово льва, редко выбираются оттуда невредимыми. Но я видела, как уверенно и спокойно Риз идет навстречу своим демонам, и готова встретиться с тем, что поджидает меня, с гордо поднятой головой.

Моя цель — Прескотт.

Сегодня суббота, прошла ровно неделя с торжества по поводу открытия в столице железной дороги, и на улицах стоит разительная тишина по сравнению с моим предыдущим приездом. Довольно тепло и сыро, копыта гнедой чавкают по грязи. Только в затененных уголках на карнизах и крышах домов сохранились остатки снега, которые не смогло растопить солнце.

В квартале от почты я достаю свой дневник и листы из дядиных конторских книг, списываю цифры в дневник, потом вырываю чистый лист и набрасываю письмо. Закончив с ним, машу встречному мальчишке с мешочком соли под мышкой, и он подбегает с противоположной стороны улицы. От холода у него покраснел нос.

— Отнесешь это на почту и отправишь по адресу? — и я протягиваю ему лист бумаги с адресом «Юма инквайрер» на имя редактора Рут Додсон.

— На какие деньги? — спрашивает мальчишка. — Послушайте, мисс, мне в игры некогда играть. Мне мама уши надерет, если я не принесу ей соли.

Я вручаю ему мелочь для оплаты почтовых услуг.

— Возвращайся после того, как отправишь, и я дам тебе целый доллар.

Он смотрит на монету в моей руке. Я взяла ее из кувшина на полке в доме Кэти. Когда мы убирались в первый день, я заметила, что она хранит там немного денег. Мне неловко, но я непременно все верну.

Мальчик хватает мелочь и, развернувшись на каблуках, мчится в сторону почты. Я думала, он спросит, почему бы мне самой не сделать это, но, полагаю, награда оказалась слишком заманчивой.

Мимо с грохотом проезжает экипаж, взлетает в небо птица, бьют часы на здании суда.

Моего посыльного нет слишком долго.

Когда я почти уверена, что меня засекли, дверь почты открывается и выходит мальчишка. Я вздыхаю с облегчением. Меня наверняка узнают, но пусть это произойдет позже, не сейчас. У меня есть еще одно дело.

— Отправил? — спрашиваю я подбежавшего мальчика.

Он кивает.

— Давайте доллар.

— Только если пообещаешь никому об этом не рассказывать.

Он пожимает плечами:

— Как скажете, мисс.

Я отдаю ему заработанную монету, он засовывает ее в карман и убегает, не попрощавшись. Я осматриваю уличу. Непохоже, чтобы кто-то слышал наш разговор.

К зданию почты подъезжает дилижанс. В него грузят холщовый мешок с письмами и посылками. Даже если кому-то придет в голову просматривать корреспонденцию, адрес на моем конверте написан детской рукой. Но я все же медлю, ожидая отправки дилижанса. Его колеса оставляют узкие следы на грязной улице. Я стою неподвижно еще минуту после того, как он скрывается из глаз. Проходит еще пять, может быть десять минут, — достаточно для того, чтобы дилижанс покинул город.

Можно ехать в контору «Морнинг курьер», это всего в квартале от суда. На улицах становится оживленнее, на меня то и дело поглядывают. Наконец я останавливаюсь перед двухэтажным кирпичным зданием. Над аркой окна красуется вывеска со словом «Курьер» по белой штукатурке. Я привязываю лошадь и направляюсь внутрь. Не успела за мной захлопнуться дверь, как мужчина в запыленной рабочей одежде подбегает и внимательно изучает дядину гнедую. Он смотрит в мою сторону, я скромно улыбаюсь в ответ. Его намерения выдает неискренняя улыбка и то, с какой скоростью он удаляется.

Он не понимает, что мне это на руку.

Я спешу наверх, где находятся кабинет мистера Мэриона и печатная машина. Ежедневная газета — редкость в этих краях. Наборщики уже трудятся, верстая буква за буквой завтрашний номер. Наборные кассы высокие, словно трибуны, но в несколько раз шире. Это зрелище и пугает, и вызывает восторг. Только подумать, буквы, прячущиеся в ящичках, позволяют напечатать на газетных страницах все, что угодно. Один из работников замечает меня и указывает головой на приоткрытую дверь кабинета. Разумеется, мне нужен редактор. Иначе зачем женщине посещать типографию?

Я киваю и стучусь. Голос из кабинета приглашает меня войти.

Приоткрыв дверь, я вижу Джона Мэриона, склонившегося над столом и что-то лихорадочно строчащего. Он поднимает голову, чтобы поприветствовать меня, и я поражаюсь его невзрачной наружности. Стиль письма главного редактора «Курьера» отличается мощью и помпезностью, так что я ожидала увидеть мужчину выдающегося, по меньшей мере оставляющего впечатление великолепия и могущества, но у него клочковатая борода и неприметное узкое лицо. Темные волосы зачесаны назад, поэтому я ясно вижу недоумение в его глазах, когда он поднимает голову, чтобы поприветствовать меня.

— Чем могу быть полезен?

— Извините, что беспокою, мистер Мэрион. Я знаю, вы человек занятой. Глядя на ваших сотрудников, я понимаю, что моя просьба необычна, но…

— Так в чем дело? — это сказано неприветливым тоном, но выражение его лица вполне дружелюбное. Таков характер, видимо. Как и в своих статьях, мистер Мэрион не привык ходить вокруг да около или тратить время на пустые любезности.

Я приглаживаю мятый подол.

— Я ищу работу.

Он морщит лоб.

— Я хочу быть репортером, но понимаю, что, вполне возможно, мне придется начинать наборщицей.

Он откладывает ручку и пристально глядит на меня.

— И вы полагаете, я не возьму вас, потому что у меня в штате нет женщин?

— Я видела печатников по дороге в кабинет, сэр.

— У меня работали наборщицы. Моя жена, например.