Блэкторн (ЛП) - Джессинжер Джей Ти

Взгляд тетушки Ди испепеляет. Она говорит что-то так тихо, что я не слышу. Но что бы это ни было, от этого лицо Бекки бледнеет. Издав сдавленный крик, она выбегает из комнаты.

Со своего стула Беа с нескрываемым восхищением наблюдает за своей двоюродной бабушкой.

В комнату входят еще несколько человек. Некоторых из них я узнаю, других – нет. Желудок сжимается, сердце бешено колотится. Я подхожу к окну и смотрю на серое утро, пытаясь отдышаться.

Этот чертов город. Почему я думала, что что-то могло измениться? Здесь все так же ужасно, как и всегда.

Не знаю, сколько времени проходит, но когда я оборачиваюсь, Шнайдеры уже ушли, а Беа и Давина стоят, держась за руки, в нескольких метрах от гроба и увлеченно беседуют.

Я начинаю идти к ним, но замираю на месте, когда в дверь въезжает пожилой мужчина в инвалидной коляске. Несмотря на то, что один глаз у него забинтован, а волосы поседели с тех пор, как я видела его в последний раз, я сразу его узнаю.

Это Элайджа Крофт. Патриарх семьи Крофт и бывший глава компании «Крофт Фармасьютикалз», пока ее не возглавил его старший сын.

Он отец Ронана.

Все взгляды устремляются на него. В комнате воцаряется тишина. Эсме с трудом поднимается на ноги и смотрит на Элайджу с такой ненавистью, что я почти чувствую ее, несмотря на то, что стою далеко.

Ненависть на его лице, когда он смотрит на Эсме, ничуть не уступает ее.

Неудивительно, учитывая, что наши семьи ненавидели друг друга на протяжении многих поколений. С тех пор как Мегеру Блэкторн повесили за колдовство на городской площади более трехсот лет назад, мы враждуем.

Судьей Мегеры был известный местный магистрат Леви Крофт.

— Тебе здесь не рады, Элайджа, — голос Эсме холоден как лед.

— Ты думала, я позволю тебе выйти сухой из воды? Думала, я буду трусить, как все остальные? Ты ошиблась.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. А теперь уходи.

Он нажимает на кнопку на подлокотнике коляски. С механическим жужжанием она проезжает на несколько метров вглубь комнаты. Элайджа бросает взгляд на гроб, затем на Давину и снова поворачивается к Эсме.

— Отмени это.

Эсме отвечает с едким презрением.

— Вижу, в старости у тебя начались проблемы с памятью. Неудивительно, учитывая, что ты и раньше не отличался умом.

— Я сказал, отмени это.

— Я не понимаю, о чем ты, — огрызается она.

— Птицы! Они нападают на меня!

Тетушки обмениваются беглыми взглядами, а затем Эсме холодно произносит: — Если тебя беспокоят дикие птицы, может, стоит попробовать другой одеколон?

Мое внимание привлекает движение за окном. Большой черный ворон приземлился на одну из голых ветвей клена во дворе. Пока я смотрю, с неба спускается еще один ворон и садится на соседнюю ветку.

Затем еще один. И еще.

Через мгновение ветви заполняются ими, и они беспокойно машут крыльями, так что все дерево кажется живым.

Вороны один за другим устраиваются поудобнее и смотрят на окно своими удивительно умными черными глазами.

Нет, не на окно. Через окно.

На меня.

Вдалеке раздается жуткий вой сирены. Я чувствую резкий запах серы и одновременно вижу, как над кромкой леса поднимаются первые черные клубы дыма.

Где-то в Солстисе начался пожар.

Элайджа уезжает в возбужденном состоянии. Остальная часть прощания с бабушкой менее насыщенна событиями, но все равно ужасна.

Я почти забыла, каково это – быть городской диковинкой, цирковым уродцем, на которого все хотят смотреть и хихикать, но только с безопасного расстояния. Они как будто думают, что наша странность заразительна, но все равно не могут устоять.

Единственный положительный момент этого дня заключается в том, что Беа воочию видит, как сохранять достоинство в любой ситуации. Даже зная, что они являются предметом насмешек и страха, Эсме и Давина держатся с королевским величием, расправляют плечи, выпрямляют спины, поднимают подбородки и смотрят каждому в глаза без тени стыда.

Когда наконец-то все заканчивается, мы возвращаемся домой. Сидя на переднем пассажирском сиденье «Кадиллака» рядом с Кью, Беа оборачивается и смотрит на меня.

— Мы что состоим в мафии?

Если бы только все было так просто .

— Нет, милая, мы не в мафии.

Она с сомнением смотрит на Эсме, затем на Давину.

— Ты уверена?

— Не в том смысле, который ты имеешь в виду, — говорит Давина.

— Ни в каком. Мы обычная семья. — Немного помолчав, я добавляю: — Ладно, это неправда, но мы точно не мафиози.

— Мы гораздо интереснее, — пренебрежительно говорит Эсме.

— Почему та женщина на тебя накричала? Я думала, тебя сейчас изобьют. Она была в ярости.

Эсме усмехается.

—Твоя мать бы ее побила.

— Она всегда была невероятно сильной, — соглашается Давина. — Когда ей было столько же лет, сколько тебе сейчас, дорогая, она в одиночку срубила клен. Тебе не рассказывали эту историю?

Беа выглядит заинтригованной.

— Ты срубила дерево? Топором?

Я бы хотела сказать «нет», но у меня есть два свидетеля. Вместо этого я пытаюсь отвлечь внимание.

— Это было маленькое деревце.

Эсме гладит меня по руке.

— Она скромничает. Дерево было огромным.

Я должна была догадаться, что это не сработает.

— Оно был заражено. Изъедено жуками-вредителями.

— Теперь ты просто лжешь. С тем кленом все было в полном порядке.

Давина кивает в знак согласия.

— Если не считать его расположения.

Я делаю вдох и пытаюсь заблокировать воспоминание. Но чем сильнее я стараюсь, тем ярче оно становится, пока я не начинаю видеть его во всех красках под веками.

Дерево, о котором идет речь, росло прямо за железными воротами дома. У него была широкая крона с раскидистыми ветвями, которые отходили от основания ствола на несколько метров, что позволяло легко забраться на него.

Оно было хорошо видно из окна моей спальни. Я не могу сосчитать, сколько раз я просыпалась и видела, как на ветвях колышутся обрывки бумаги с написанными от руки ненавистническими посланиями.

Горите, ведьмы!

Блэкторнские шлюхи!

Возвращайтесь в ад!

Иногда там были чучела. Голые пластиковые куклы с гвоздями, вбитыми в грудь для украшения.

Кью забирался на дерево и снимал все, что там было, но я успевала это увидеть. Потом я пробиралась к мусорным бакам и дрожащими руками перебирала скомканные бумаги, а по моим щекам тихо катились слезы.

Каждое обидное слово было как свежая рана. И с каждым разом эти раны становились все глубже.

Мы так и не выяснили, кто это делал, но даже если бы и знали, это ничего бы не изменило. Никто ничего не мог сделать, чтобы остановить это.

Пока я – в буквальном смысле – не взяла дело в свои руки.

— Это было неправильно, — говорю я тихим голосом. — Дерево не виновато в том, что люди могут быть монстрами. Я бы хотела, чтобы клен выжил.

Через мгновение Эсме говорит: — Может, выживет еще.

— Этому пню почти двадцать лет.

Тетя загадочно улыбается.

— Некоторые вещи только кажутся мертвыми. Существует больше состояний бытия, чем ты можешь себе представить.

— Что тот старик в инвалидной коляске говорил о птицах, которые на него напали? Это было странно.

Я открываю глаза и вижу, что Беа смотрит на меня, подперев подбородок сложенными руками, а в ее зеленых глазах горит любопытство.

Я сохраняю невозмутимое выражение лица, когда отвечаю.

— Бедный мистер Крофт. Он упал и ударился головой. С тех пор он не в себе.

Давина фыркает.

— Беа, повернись и пристегни ремень безопасности, — произношу я.

Она подчиняется мне без возражений. Но как только дочь пристегивается, то выпрямляется и указывает пальцем прямо в лобовое стекло.

— Смотрите! Там пожар!

Я наклоняюсь вперед и выглядываю на улицу. Мы едем очень медленно, потому что перекресток впереди перекрыт оранжевыми конусами. Полицейский в форме машет рукой, показывая встречным машинам объезжать квартал. В нескольких сотнях метров от перекрестка три пожарные машины припаркованы перед домом, охваченным пламенем.