Измена. Я больше не у твоих ног (СИ) - Лотос Милана

У меня перехватило дыхание.

Казалось, пол уходит из-под ног.

Я замерла у плиты, не в силах пошевелиться, сжимая в руке половник так, что пальцы онемели.

Тоня отстранилась, ее маленькое личико сморщилось от непонимания.

— Мама? Блосить папу? Неплавда!

— Ах, детка, бабушка никогда не врет, — голос Татьяны Антоновны стал сладким, ядовитым. — Мама уже пыталась уйти. Убежала от нас с папой. Хотела тебя с собой забрать, спрятать. Папа так плакал… Он же тебя так любит. А мама — нет. Мама хочет разрушить нашу семью.

— Перестаньте, — выдохнула я, наконец найдя в себе силы говорить. Голос мой дрожал и звучал чужим. — Перестаньте ей это говорить. Сию секунду.

Татьяна Антоновна поднялась, ее лицо исказила гримаса праведного гнева.

— А что, неправда? Разве ты не сбежала? Не ты хотела лишить моего сына дочери? Я просто открываю ребенку глаза. Чтобы она знала, какая у нее мать. Эгоистка. Разлучница.

Тоня смотрела то на меня, то на бабушку. В ее больших глазах плескался ужас и непонимание. Нижняя губка задрожала.

— Мама… это плавда? Ты хотела блосить папу?

Ко мне подкатила тошнота.

Я сделала шаг к дочери, но она инстинктивно отпрянула к бабушке. Этот маленький жест вонзился в сердце острее любого ножа.

— Тонечка, родная, это не так… — я попыталась найти слова, простые и честные, но в голове была пустота и боль. — Мы с папой… у нас были проблемы. Но я никогда не хотела бросать тебя. Никогда.

— Но папу хотела! — парировала свекровь, гладя Тоню по голове. — Видишь, она сама призналась. Хотела уйти от твоего папы. Сделать тебя сиротой.

— Уходите, — прошипела я, обращаясь к ней. Вся дрожь куда-то ушла, остался только ледяной гнев. — Уходите из моего дома. Сию секунду.

— Твой дом? — она фыркнула. — Это дом моего сына. А значит, хозяйка здесь я и буду находится здесь столько сколько захочу. И буду говорить со своей внучкой то, что считаю нужным.

В этот момент зазвонил домофон. Резкий, пронзительный звук разрезал напряженную тишину. Мы все вздрогнули. На табло загорелось изображение Макара. Он был уже у ворот.

Лицо Татьяны Антоновны на мгновение дрогнуло, в глазах мелькнула неуверенность, но она быстро взяла себя в руки.

— Ну что ж, отлично. Пусть сын посмотрит, в какой атмосфере растет его дочь. Как ее мать выгоняет его собственную мать.

Я не стала с ней спорить.

Я подошла к панели и нажала кнопку, открывая ворота. Сердце бешено колотилось. Что я скажу ему? Как объясню этот кошмар?

Через пару минут в дверях возникла его высокая фигура.

Он снял пальто, его взгляд скользнул по мне, по его матери, замершей с театрально-скорбным видом, и остановился на Тоне, которая, всхлипывая, прижималась к ногам бабушки.

— Что здесь происходит? — его голос был строгим и очень усталым.

— Макар, сынок, наконец-то! — свекровь сделала к нему шаг, но он прошел мимо, прямо к Тоне.

Он присел перед дочерью, не обращая внимания ни на кого.

— Что случилось, принцесса? Почему плачешь?

— Папа… — она всхлипнула. — Бабушка сказала… что мама хотела блосить нас и уйти. Это плавда?

Макар замер.

Он медленно поднял голову и посмотрел на свою мать. В его глазах было столько ярости, что казалось она выплескивалась словно лава из жерла вулкана.

— Мама, — произнес он тихо. — Ты с ума, бля.. сошла?

Глава 56.

Тишина, последовавшая за его словами, была оглушительной. Даже Тоня перестала всхлипывать, завороженно глядя на отца. Татьяна Антоновна побледнела так, что ее загар стал отдавать серым. Она отступила на шаг, будто он ее ударил.

— Макар? Сынок, ты что это… Я же только… — она замялась, ища опоры взглядом, но натыкаясь лишь на ледяную стену его гнева.

— Ты только что назвала мою жену разлучницей при моей дочери, — его голос был тихим, но каждое слово падало, как увесистый камень. — Ты намеренно напугала ребенка. Ты вложила в ее голову гадость, от которой ей, возможно, теперь не оправиться. Ты перешла все границы, мама. Всё!

— Но она же… — свекровь попыталась было указать на меня, но он резко перебил ее.

— Она – моя жена. Мать моих детей. И то, что происходит между нами – это НАШЕ дело. Твое мнение меня больше не интересует. Твои советы – тоже. Ты отравила достаточно крови. И моей, и её, — он кивнул в мою сторону. – Хватит. Довольно. Наелся по самые гланды.

Он выпрямился, и его рост вдруг снова стал давящим, но на этот раз – не для меня.

— Я просил тебя не вмешиваться. Ты не послушалась. Теперь – я не прошу, а приказываю. Уходи. И не возвращайся, пока я тебя не позову.

Татьяна Антоновна замерла в немом изумлении. Казалось, она не верила своим ушам.

— Ты выгоняешь меня? Собственную мать? Из-за нее? – ее голос дрогнул, в нем зазвучали нотки старческой беспомощности, но Макар оставался непреклонен.

— Я защищаю свою семью. От тебя в том числе. Уходи, мама. Сейчас.

Он не кричал.

Не угрожал.

Он просто констатировал.

И в этой тихой, леденящей уверенности было столько силы, что у нее, наконец, сникли плечи. Она молча, не глядя ни на кого, взяла свою сумочку и, не надевая пальто, пошла к выходу. Дверь за ней закрылась с тихим щелчком.

В доме снова воцарилась тишина.

Макар стоял, тяжело дыша, сжав кулаки до белых костяшек. Потом он снова присел перед Тоней.

— Принцесса моя, слушай меня внимательно, — его голос стал мягче, но оставался серьезным. — Бабушка… ошиблась. Она сказала неправду. Мама тебя никогда не бросит. И меня не бросала. Мы с мамой… мы поссорились. Понимаешь, малыш, взрослые иногда ссорятся. Но мы друг друга любим. И тебя любим. Очень. Больше всего на свете. Ты наше самое главное счастье.

Тоня смотрела на него широко раскрытыми, полными слез глазами.

— Плавда? - прошептала дрожащим голосом.

— Правда, — твердо сказал он. — И бабушке я запретил говорить такие вещи. Она больше не будет.

Макар обнял дочь, прижал к себе и поцеловал ее в макушку. Тоня обвила его шею ручками и захлюпала носом, но теперь это были слезы облегчения.

Я стояла, прислонившись к косяку, и не могла сдержать дрожи. Все внутри переворачивалось от бури эмоций – шока, благодарности, страха.

Макар поднялся с дочерью на руках и повернулся ко мне.

— Прости, — сказал он просто. — Это больше не повторится. Я обещаю.

Он прошел в гостиную, сел с Тоней на диван, усадил ее на колени. Погладил по растрепавшимся волосам.

— Давай-ка так, — сказал он, и в его голосе появились несвойственные ему мягкие, объясняющие нотки. — Мама – она самая добрая и самая лучшая. Она печет тебе блины, читает сказки, гуляет с тобой. Да?

Тоня кивнула, утирая кулачком слезы.

— А папа… папа много работает. И иногда бывает строгим. Но он тебя любит. И маму тоже любит. Мы – семья. И никто, слышишь, никто не имеет права говорить тебе плохо о маме. Никто. Ни бабушка, никто другой. Если кто-то скажет – ты сразу беги ко мне, и всё всё всё рассказывай. Хорошо?

— Холосо, — прошептала она.

— И запомни, мама никуда от нас не денется. Мы все всегда будем вместе.

Он говорил с ней, как со взрослой, объясняя, успокаивая. И я видела, как напряженные плечики Тони понемногу расслаблялись, а дыхание становилось ровнее.

Потом он посмотрел на меня.

— Олеся, подойди к нам.

Я поджала губы, подошла и села рядом. Он неловко, одной рукой, обнял и меня, притянул к себе. Мы сидели втроем на диване – он, я и наша дочь, прижавшись к нам обоим. Это было неловко, ново и бесконечно хрупко.

— Видишь? – тихо сказал он Тоне. – Мы все тут. Вместе. И у нас всё хорошо.

Тоня кивнула и наконец уткнулась носом ему в плечо, посасывая пальчик – давно забытая привычка раннего детства, которая возвращалась в моменты сильного стресса.

Мы сидели так молча, и постепенно ледяная пустота в моей груди начала заполняться теплом.

Он сражался. Не со мной, а за нас. И впервые за долгие годы это давало не призрачную, а вполне осязаемую надежду.