Пьер выпустил ручку чемодана и даже не подумал отнести его в дом. Было ясно, что эти вещи он не увидит больше никогда.
Оказавшись в карете, Пьер скукожился было, стараясь спрятаться от назойливого взгляда монаха, но тот не позволил ему — развернул лицом к себе и принялся завязывать глаза чёрной лентой.
Пьер сидел смирно, а дождавшись, когда дело будет закончено, всё-таки повернулся к послушнику спиной и замер, заставляя себя сдерживать слёзы.
Дорога заняла почти два часа, а когда экипаж остановился, и Пьер попытался снять повязку, послушник удержал его руку и, придерживая его за локоть другой рукой, помог выбраться наружу. Пахло сыростью, но больше ничего понять Пьер не мог.
Повязку ему позволили снять лишь когда дважды скрипнула дверь. Он обнаружил, что находится в окружении людей, одетых в сутаны, но не те, что носили обычно монахи. «Орден», — подумал Пьер. Он искал глазами Эдмона, но найти так и не смог.
Уже знакомый юноша подошёл к нему сзади и положив руки на полы камзола, потянул его вниз.
— Что вы делаете? — спросил Пьер, немного испугавшись.
— Мирское оставь миру, — повторил послушник, и Пьеру заранее стало холодно, потому что он понял, что предстоит ему теперь.
Пьер никогда не стеснялся своей наготы, но когда один слой за другим с него стаскивали одежду, с каждым новым слоем он чувствовал себя всё более неуютно. Наконец, последняя рубашка оказалась сброшенной на пол, и Пьер замер, стараясь не сгибать спину под тяжёлыми и жадными взглядами незнакомых служителей. Он обвёл их взглядом и заставил себя улыбнуться, давая понять, что такое им не увидеть больше никогда.
От этой мысли Пьеру стало немного легче, а затем он наткнулся на взгляд одного из присутствовавших — в отличие от остальных, он носил обычную красную кардинальскую сутану. Лицо у наблюдателя было скорее мягким, а сам он был немного полноват и ростом невысок, но не это заставило улыбку Пьера потухнуть, а его глаза — холодные и расчетливые, не вязавшиеся с пухлыми губами и смешливыми морщинками на лице.
Пьер сглотнул.
В этот миг двое служек подали ему рубаху, и Пьер вытянул вперёд руки, позволяя одеть её на себя. Грубая льняная ткань на миг заслонила глаза кардинала, а когда рубаха легла на плечи Пьера, тот уже исчез.
Пьер поёжился. Он никогда не носил ничего грубее батиста. Колючая, плохо выделанная ткань царапала кожу, но Пьер напомнил себе, что теперь выбирать не ему.
Служки поймали его руки и, повинуясь их знаку, Пьер двинулся вперёд.
В следующем зале народу было меньше, но зрители смотрели так же пристально. Впрочем, все их взгляды мгновенно потеряли значение, потому что у дальней стены, рядом с кафедрой и небольшим фонтанчиком — видимо, со святой водой — стоял граф Бросо.
***
Сердце Эдмона сжалось, когда он увидел Пьера, лишённого привычного лоска и поникшего, будто потухшего, придавленного всем происходящим, будто рухнувшим на голову потолком.
Эдмон хотел было улыбнуться ему ободряюще, но тут же отбросил эту мысль — улыбку Пьер мог воспринять как насмешку. Только не сейчас.
Двое служителей младшего ранга вели Пьера за руки, как невесту, и Эдмон подумал, что хоть что-то могло, в самом деле, радовать его в этом дне — Пьер становился его. Только его. Теперь он не мог уйти, даже если бы захотел. Даже если бы Эдмон не оправдал его надежды или вдруг эта внезапная любовность прошла бы. Пьер всего через несколько минут станет его.
Эдмон молча смотрел, как Пьера ведут через зал, особенно беззащитного сейчас. Ворот его рубахи был широким — Эдмон знал, что должно быть только так, потому что рубаха должна была оставить свободу для палача, ставившего клеймо. И в то же время эта открытость, эта нежная шея, выставленная на всеобщий обзор, и родинка под ключицей, о которой знал теперь не только он, заставляли его до боли сжимать кулаки.
Эдмон облизнул пересохшие губы и заставил себя сосредоточиться на словах кардинала, который проводил ритуал. Кто-то должен был проследить, чтобы всё было правильно, и вряд ли сейчас это мог сделать Пьер.
— Вы, Пьер Леруа, отныне и до конца жизни клянётесь служить Эдмону Бросо, рыцарю чести ордена Иллюмина. Клянётесь исполнять любую его волю и прихоть. Клянётесь соблюдать правила, которые он установит для вас. Отныне вы забудете своё мирское имя и свои титулы, утратите любые права…
— Стоп, — прервал его Эдмон, и Пьер, уже впавший было в какой-то священный транс, вздрогнул и посмотрел на него. — Стоп, — продолжил Эдмон. — Виконт Леруа не может нарушить клятв, уже данных им и его родителями. Его имущественные права определяются его клятвами и к нашей клятве отношения не имеют.
Кардинал наградил его мрачным взглядом.
— Имущество обращённого отходит церкви. Таков закон, дарующий право жить за стенами храма.
— Я сказал, нет. Его право жить в стенах, построенных церковью, обеспечиваю я.
Пьер крупно дрожал. Ему было бы проще смириться со всем, что уготовано для него, но только не затягивать эту и без того унизительную процедуру, превращая её в судебное разбирательство о его наследстве.
Он хотел было сказать об этом, но Эдмон обжёг его ледяным взглядом, заставляя замолчать. Затем таким же точно он наградил священника, и тот сдался.
