— По-разному. Здесь есть школы танца, и многие отдают своих… любовников туда. А есть профессионалы — так они завлекают клиентов, которые затем купят их на ночь. Сюда не попадают против воли. В худшем случае — от нужды. Даже тем, кто обязан ублажать всех, часто дарят подарки, и им выгоднее завлечь себе клиента побогаче. Тем более, что он может стать для них покровителем насовсем.
Пьер кивнул и расслабился в объятиях Эдмона, делая вид, что не замечает, как руки любовника снова начинают гулять по его животу и груди, то задевая сквозь нежную ткань соски, то спускаясь к самому паху, туго затянутому в шёлк.
— Леонель рассказывал мне ещё кое-что…
Рука Эдмона замерла.
— Я уже жалею, что не запретил тебе общаться ещё и с ним.
Пьер хихикнул.
— Он сказал, тут выставляют таких, как я, на показ. Обнажённых и разрисованных. И это не клеймо, а что-то ещё.
— Пошли, — Эдмон перехватил его за руку и потащил куда-то в сторону с такой энергией, что Пьер едва поспевал за ним следом.
— Ты злишься? — крикнул он вслед.
— Только на твоего Леонеля. Пришли, — Эдмон подтолкнул его к небольшой двери, спрятанной в тени мраморной колоннады.
Пьер шагнул внутрь, и в глаза ему ударил свет, куда более яркий, чем на улице.
То место, куда он попал, Пьер мог бы назвать галереей — если бы по стенам висели картины или хотя бы стояли скульптуры.
Вместо них на мраморных постаментах по обе стороны прохода стояли живые люди, в самом деле обнажённые и разукрашенные в самые яркие краски. Картины, которые какой-то извращённый художник изображал на их телах, не уступали по красоте полотнам лучших известных Пьеру мастеров, однако были куда более возбуждающими — потому что под ними угадывалась живая плоть.
— И… что это? — спросил Пьер на пороге.
Эдмон подтолкнул его чуть в сторону.
— Дай людям пройти. Ничего. Искусство. Такое же, как и многие другие. Только никто не позволит заниматься им за стенами города. А здесь можно всё.
Пьер прошёл чуть вперёд, разглядывая ближайших стоящих к ним натурщиков.
— Это… интересно, — сказал он задумчиво, разглядывая девушку, тело которой обвивала гигантская зелёная змея. Клыками змея впивалась в сосок, а хвост её скрывался между ног.
— Хочешь попробовать? — Эдмон снова подошёл к нему сзади и обнял, потому что ему показалось, что многие присутствующие смотрят на Пьера слишком пристально, несмотря даже на плотную одежду.
— Скорее рисовать, чем позировать, — произнёс Пьер задумчиво.
Эдмон хмыкнул.
— Поговорим об этом.
Под бдительным присмотром Эдмона, который продолжал ловить на стройной фигурке, закутанной в белый шёлк, внимательные взгляды художников и зрителей, Пьер обошёл галерею кругом и вышел наружу.
— Я бы ещё хотел посмотреть парк, — сказал он осторожно, — если ты не устал.
— Пошли.
Эдмон вывел его на перекрёсток двух улиц, где стоял добрый десяток экипажей и скучали рядом свободные кучеры — все в знакомых уже Пьеру арабских одеждах. Перекинувшись парой слов с одним из них, махнул Пьеру, приглашая занять место внутри кареты.
Обратный путь занял у них не более получаса, и если Пьер был бодр после дневного сна, то Эдмон едва не задремал, уронив голову юноше на плечо.
Пьер подул ему на ресницы, а когда Эдмон не проснулся, принялся разглядывать его, пытаясь уложить в голове всё, что произошло за последние сутки. Эдмон изменился — он стал наконец живым. И в то же время он остался прежним, и Пьер всё так же ощущал то странное чувство, которое испытывал с самого начала, будучи рядом с ним — будто они должны быть вместе, и иначе быть не может. Изменились и их отношения, и в то же время они не казались Пьеру чем-то страшным. Напротив, разделявшая их стена рухнула наконец. Из поцелуев Эдмона исчезла горечь. И если ради этого нужно было вытерпеть полчаса позорного ритуала, то Пьер готов был повторить его ещё раз.
— Приехали, — шепнул он, осторожно трогая Эдмона за плечо.
Экипаж остановился, и кучер ждал.
Эдмон тряхнул головой, отгоняя сон.
— Может, сразу домой? — спросил Пьер.
Эдмон покачал головой и первым выбрался наружу, а затем помог спуститься Пьеру. Пока Эдмон расплачивался с кучером, Пьер отошёл чуточку в сторону, впервые за вечер оставшись в одиночестве. Совсем рядом вниз убегала крутая лестница, состоявшая, должно быть, из тысячи ступеней. По бокам её уже зажглись газовые фонари, и снова, как и днём, гуляющих видно не было.
— Это тихий квартал, — сказал Эдмон, снова обнимая его и подталкивая вперёд. — Здесь всего шесть домов, и два, кажется, пусты. Парк, купальня, пляж — только для жителей этих домов. Но, конечно, у твоих соседей могут быть гости или даже приёмы. Так что здесь не всегда будет так тихо, как сейчас.
