Селянин (СИ) - "Altupi"

— Немедленно возвращайся домой!

— Я Егора люблю, мам. С ним хочу быть.

— Ты опять за своё? — мама театрально ужаснулась, будто не знала, что её сын вторую неделю трахается с парнем. — Немедленно возвращайся! Скоро учёба начнётся! Девок у тебя вагон будет!

— А, ясно, — протянул Кирилл. — Тогда мне твоя учёба на хуй не сдалась. Я бросаю институт и устраиваюсь на работу. Я уже искал. Дворником или слесарем в комсервисе. Или продавцом в «Магните».

— Кирилл! — голос матери зазвенел. — Кирилл! Как ты бросишь институт? Ты что, в армию захотел?! Тебя сразу заберут!

Калякин ахнул. Про армию он забыл. Что же, теперь придётся учиться? Теперь всем планам конец?

Тревоги

Кирилл онемел от шока от собственной недальновидности. Мать воспользовалась замешательством сына, увидела в нём свой успех и ринулась в новую атаку. Нет, ей бы, правда, в армии командиром служить или, на крайняк, генеральской женой быть.

— Кирилл! — загремел в ухо её голос. — Немедленно возвращайся домой! Немедленно, пока я не приняла меры! Я не дам тебе попасть в армию! И учёбу бросить не дам, так и знай! И отец на моей стороне!

Эти крики и угрозы бесили. Кирилл недовольно зарычал, борясь с желанием послать мамашу на хуй. Кое-как сдержался и выпалил в том же тоне:

— Учёбу я всё равно брошу, ясно? А если не хочешь, чтобы меня в армию загребли, помогите откосить! Отец говорил же, что у него связи есть!

Мать театрально охнула в трубку.

— Откосить, чтобы гомосексуализмом заниматься?! Нет!

— Что нет-то? Теперь скажи, что лучше в казарму меня отправишь! Давай отправляй! Там одни молодые хуи с задницами!

Кирилл расхохотался, представляя, что говорит это матери в рожу, а не в микрофон смартфона. Он, конечно, понимал, что Елена Петровна Калякина баба стреляная, её по-настоящему, без актёрских выкрутасов, из равновесия вывести сложно, однако удовольствия хотя бы попытаться сделать это лишать себя не хотел. С другой стороны, а вдруг её накрашенная физиономия сейчас действительно вытянулась? Вот умора!

— Тебе ещё два года учиться, — угрожающе холодным голосом, не дожидаясь прекращения смеха, произнесла мать, — и ты их отучишься.

Смех резко оборвался. Кирилла всё достало.

— Ага, надейтесь, — сквозь зубы прошипел он в трубку, держа её перед лицом и глядя на фотографию перекошенной мамаши на экране. — Ваш ёбаный институт я брошу, а от армии найду, как откосить. Я в леса убегу, пусть ищут. Поняла?

— Кирилл, ты вынуждаешь нас принять меры.

— Какие хоть меры? — Кирилл опять раздражённо взбрыкнул, но по позвоночному столбу прошла ледяная волна. Он подумал о Егоре, на которого могут спустить всех собак. Бешеных собак.

— Узнаешь, — пригрозила мать. — Послушай меня и возвращайся домой. Мы простим тебе эту блажь.

Закончила маманя как грёбаная богиня правосудия, голос её был твёрд, тон безжалостен и неумолим. Только говорила она клишированными фразами из фильмов — тьфу! Не могла что-нибудь пооригинальнее придумать. Кирилл опустил руку с мобильным и смачно сплюнул на землю. Как его всё задолбало! Взрослые эти, сучары, задолбали! Да он сам взрослый, сам знает, как ему быть! Если не хочется ему учиться, почему он должен каждый день ходить на дурацкие лекции и получать профессию, которая ему не интересна? Кто сказал, что это делать «надо»? Кому надо? Если в армию он идти не хочет, почему его заставляют туда идти? Кто, блять, вправе распоряжаться его жизнью и молодостью? Почему не служат только те, кому это нравится?

Кирилла мутило. Отчаянное положение выворачивало его наизнанку: как ни поступи, всё плохо. Не хотел он никуда уезжать, хотел быть с Егором — помогать ему, трахаться. Да и кто заставит его уехать? Не силком же поволокут? Меры предпримут? Пусть только попробуют!

Никогда не отличаясь послушанием, Кирилл и сейчас решил забить на давление родителей. Выкрутится как-нибудь, не в первый раз. Главное, чтобы Егор не узнал, а то опять заведёт разговор про институт и неожиданности — меньше знает, крепче спит. Молчание для их же совместного блага. Правда способна разрушить их тихое деревенское счастье.

Решение послать предков в долгое пешее путешествие взбодрило Калякина. Он быстро выкинул хрень про армию и угрозы из головы. Спрятал смарт в карман, посмотрел наверх в поисках порхающих впотьмах летучих мышей и пошел во двор. Проснулась и принялась глодать совесть за четыре недополотые грядки и отлынивание от дел. Эти муки были крайне неприятны, до июля месяца Кирилл вообще не подозревал о существовании таковых.

Сумерки висели синим покрывалом, на заднем дворе у хлева горел фонарь, свет падал на кирпичную стену оранжево-белым пятном, даже издалека было видно, как на него летит мошкара. Кирилл тоже направился туда, собираясь хоть какой-нибудь работой искупить вину и заткнуть совесть.

За хлевом мужским баритоном ещё хрипел магнитофон. Дверь в коровник оказалась распахнутой, корова не мычала, её соседи с пятачками похрюкивали редко и тихо, похоже, накормленные до отвала. Хорошо слышалось, как о стекло светильника бьются глупые жуки и бабочки. Гоголевской таинственности вечеру добавляли лающие вдали, в другой деревне, собаки и квакающие на реке лягушки.

— Кир, ты куда?

Кирилл подпрыгнул от неожиданности. Заслушавшись лягушек, представляя сцены из недавно просмотренного «Вия», почему-то пришедшие на ум посреди полутёмного двора, он не заметил стоявшего у тянувшегося вдоль забора верстака Егора. Калякин думал, что тот доит корову, и двигался туда. Хотя, да, звона тугих струй молока об эмалированные стенки ведра среди ночных звуков не было. Не привыкнет никак к сельской действительности, внимательности ноль.

Обругав себя за это, Кирилл подошёл ближе, жестикулируя на ходу.

— Да так… просто… Думал, ты в сарае.

— Нет, я уже управился, — сообщил Егор. Он улыбался и совсем не дулся за самовольную отлучку с барщины. От его благодушия Кириллу стало ещё хреновее.

— Давай я тебе чем-нибудь помогу? — быстро предложил он и устремил взгляд на верстак, выискивая, чем можно помочь. Верстака свет от фонаря почти не достигал, но пузатые «четверти» хорошо проглядывались сквозь темноту, спасибо налитому в них белому молоку. Их было три, одна неполная.

— Надо в холодильник отнести, — последил за его взглядом Рахманов. — Возьмёшь одну?

— Могу и две взять! — обрадованно откликнулся Кирилл, шмыгнул носом и потёр руки. Но хватать банки не кинулся, замялся, неловко поведя опущенными плечами. — Егор, я не хуи пинал… Ой, извини. Не бездельничал. Я с мамой Галей разговаривал. Она позвала, когда я пить ходил. Ей скучно было. А потом своей звонил, и сразу сюда.

Егор внешне не проявил интереса, но последовавший вопрос, ложно-вежливый, выдал его. Даже то, что он отвернулся и принялся вытирать с верстака капли молока скомканной тряпкой, не помогло скрыть охватившего волнения.

— Что тебе мама сказала?

— Да ничего. Сказала, что сын-пидор ей не нужен. — Кирилл отмахнулся, даже не замечая, что утаивает значимые моменты. Его и вправду уже не заботили призрачная армия и абстрактные меры принуждения, они мигом выветрились из головы, как только Егор обнаружил тревогу за судьбу их отношений. Значит, они для него важны! Вот в таких мелочах, милый, и проявляются истинные чувства!

Кирилл очнулся от эйфории, когда обнимал Егора за талию и улыбался во весь рот. Рахманов смотрел на него, как на дитё малое.

— Ой, — ещё шире растянул губы Калякин и отпустил тёплое, тонкое тело, быстро сгрёб две ближайшие банки и крепко прижал к бокам, напомнив себе этим дымковских расписных баб. — Вот. В холодильник? Который в чулане? Да как два пальца… ну… гхм… я пойду, в общем.

Но он задержался ещё на несколько секунд, не в состоянии оторваться от лучащихся глаз Егора, который так редко проявлял веселье и задор. И пусть он сейчас опять молчал, Кирилл знал, что про себя ведёт очень оживлённый диалог. Возможно, даже признаётся в любви, просто ему трудно выразить это вслух, переступить через психологический барьер. Ерунда — куда романтичнее стоять вместе под звёздным небом и молчать, прикасаясь друг к другу сердцем.