Полный спектр - Нова Тери

– Ну, у меня пока нет своего фотоаппарата, но есть один давний способ. Я немного читала про камеры обскура, это оказалось вовсе не сложно, поэтому я сделала несколько из того, что было дома, и простой фотобумаги.

– И как это работает? – Я подхожу ближе к дереву, теперь присматриваясь к изобретению более тщательно. На вид это самая простая располовиненная жестяная банка, привязанная к дереву, но в ней есть крошечное отверстие.

– Это называется соларография, смотри! – Элли поднимает жестянку, лежащую у подножия дерева. Сколько же их здесь! Пока я изумленно наблюдаю, она уже опускается на колени, закрывая это хитроумное детище собой от солнца, отрывает кусок изоленты, обмотанный вокруг верхней части, разделяя банку надвое. Внутри к корпусу приклеена плотная бумага, а на ней перевернутое изображение городской панорамы, но цвета искажены. – Вот! – Она сует мне в руки свое творение, выглядя очень гордой.

– Как такое возможно? – Я действительно не понимаю, глядя на снимок, сделанный маленькой девочкой из подручных материалов. – Это какое-то волшебство!

– Так и есть! – Элли снова закрывает банку. – Нужно проявить, иначе выцветет. Все дело в солнце, оно проникает в отверстие и постепенно на светочувствительной пропитке появляется изображение, но главное не это. Подожди здесь! – Девочка вприпрыжку бежит к рюкзаку и возвращается со стопкой фотографий, сделанных с того же ракурса. На них уже более четкое изображение, не перевернутое и немного блеклое. В небе над панорамой видны световые полосы, словно кто-то дорисовал их светящейся ручкой. – Вот эти линии описывают траекторию движения солнца. Я делаю их уже почти год, какие-то чуть дольше, этой всего неделя, – она тычет пальцем в сторону банки, висящей на дереве.

У меня нет слов, чтобы описать, насколько это удивительно.

– Можно мне одну, пожалуйста? – спрашиваю, потому что из всего, что я мечтала обнаружить за пределами монастыря, снимки Элли кажутся самым большим доказательством существования чудес. Я не глупа и понимаю, что в этом замешана наука, но так не хочется рассеивать магию.

– Конечно! Бери сколько хочешь! Я сделаю еще! – Она с восторгом подпрыгивает на обеих ногах.

– Ты даже не представляешь, как это здорово! Спасибо, – шепчу, перебирая стопку самодельных кадров. Все они сделаны определенным способом, но ни один новый не похож на предыдущие. Я выбираю из стопки тот, что с самым большим количеством светящихся линий над городом.

– Когда-нибудь сделаю выставку с ними. – Элли кажется немного поникшей, но хрупкий голос все равно преисполнен надежды. – Я стану настоящим фотографом.

Часы на городской башне начинают громко отбивать призыв к возвращению, звучит пять ударов, и стрелки издают тройной мелодичный звон.

– Обязательно станешь, – ободряюще говорю, дотрагиваясь до ее плеча, поворачиваясь туда, откуда пришла. – Мне пора.

– Куда? Стой, город в другой стороне. – Она указывает пальцем на башню с часами.

Колеблюсь, потому что не уверена, что могу рассказать свою историю.

– Ты умеешь хранить секреты?

Элли бодро кивает, когда возвращаю стопку с фотографиями в ее вспотевшие ладони.

– Там, за лесом, есть женский монастырь, я ненадолго сбежала, но мне пора, пока кто-нибудь не спохватился. Может быть, однажды я тоже стану кем-то…

Губы Элли складываются в букву «о», я уже вижу море вопросов, что вертятся у нее на языке, но никто из нас не произносит ни слова. Она не спрашивает, увидимся ли мы еще, а я не надеюсь, потому что заводить друзей в незнакомом городе уже однажды пыталась, и вот чем это все обернулось.

– Может быть, когда-нибудь я приду на твою выставку, – говорю, прежде чем крутануться на пятках, и, превозмогая жжение в ушибленной коленке, быстрым шагом иду в сторону монастыря.

– Ремеди! – окликает Элли, я оборачиваюсь лишь для того, чтобы увидеть, как она бежит ко мне с чем-то, зажатым в руке. – Вот, ты уронила! – Она протягивает мой конверт, и я чуть не бью себя по лбу за эту оплошность. Я везде таскаю с собой письмо Уэйда, потому что опасаюсь, что кто-нибудь обнаружит его и отберет. Пожалуй, после этой оплошности я поищу более надежное место. Библиотека сразу же приходит на ум, туда мало кто заходит и уж точно никто лишний раз не станет рыскать в пыли старых полок.

– Спасибо. – Забираю дорогую сердцу вещь и, аккуратно свернув, заправляю в гольф вместе с фотографией. – Мне пора, береги себя, Элли!

– Пока. – Она слабо машет рукой, отступая спиной вперед.

Сердце сжимается, ведь я чуть было не потеряла письмо. То, из-за которого вообще решила, что почему-то могу быть свободной.

—Но что, если мы и правда можем? – тихонько спрашивает Дороти.

Эта мысль преследует меня до самого Святого Мартина и далее, пока я бегу в общую спальню, чтобы наскоро обработать рану и сменить гольфы. Она со мной, даже когда стою на больном колене на вечерней молитве, и после, когда, переодевшись в ночную рубашку, я тихонько пробираюсь в туалет, запираясь в кабинке, где сажусь на крышку унитаза, выводя сточенным карандашом короткое послание на обороте фотографии.

Легкость наступает только в тот момент, когда ложусь на холодную подушку, закрывая глаза, потому что каждую ночь, с тех пор, как четыре года назад я была спасена, мне снится он – Уэйд с темными волосами и почти черными пронзительными глазами. Вот тогда я немножечко становлюсь преисполненной веры.

Глава 6

– Это было чертовски близко! – восклицает Линк, но лицо Джоша остается бесстрастным.

Еще один нож свистит в воздухе, на этот раз вонзаясь прямо над головой Джоша, и снова тот даже не вздрагивает. Скорее наоборот, он выглядит почти скучающим. Это способно впечатлить кого угодно, кто не знает, что стоит за его теперешней отстраненной манерой держаться. Готов поспорить, что даже если бы я промазал и лезвие прорезало плоть парня, он все равно не подал бы виду, роботизированно отправившись обрабатывать рану.

При мысли о чьей-то пролитой крови моя собственная нагревается, обжигая вены изнутри, как будто вместо нее растекается горючее: стоит поднести спичку, и все взлетит на воздух к чертовой матери. Делаю надрез на подушечке большого пальца, чтобы убедиться, алая капля стекает по лезвию. Жаль. Слизываю ее языком, улыбаясь, как будто меня не бесит, что в «Стикс» вербуют гребаных детей, а я приставлен нянькой.

Я был в возрасте Джоша, когда наш отряд прорвался в доки, где этих ребят вместе с остальными детьми удерживали в грязном грузовом контейнере, готовя к продаже. Кажется, это было в какой-то другой жизни, где они все еще оставались невинными и беспечными. Был ли я таким когда-нибудь? Уже и не помню. Воспоминания стираются так быстро, что я никак не могу решить, благословение это или проклятие.

Все, кроме одного, за которое я пообещал ей держаться.

Теперь пятнадцатилетний Линкольн и шестнадцатилетний Джош застряли здесь, потому что их семьи жестоко истреблены, и Роддс решил, что так будет лучше. Для него в порядке вещей принимать решения за других, вправе ли я винить его. Кто знает, быть может, со временем Джош и Линк тоже привыкнут, но пока, глядя на потерянных и ожесточившихся парней, я едва ли могу разглядеть в них старые черты. Беда всех сломленных людей, однажды навсегда лишившихся детства. Что возвращает меня мыслями в ту ночь, когда маленькая отважная девочка не дрогнула перед лицом опасности.

Оставило ли все это на ней тот же след?

Сбился со счета, сколько раз за четыре года мне приходилось задаваться этим вопросом, в один из дней я просто не выдержал и попросил Роддса рассказать, что с ней стало. Он был немногословен, коротко упомянув о монастыре, и тогда какая-то крохотная часть меня одновременно преисполнилась любопытства и желания никогда больше не спрашивать. Но еще до того, как покинул кабинет, я взял со стола первое, что подвернулось под руку, и оставил короткое послание, просто чтобы она знала, что я помню. Ее последние слова были нетипичным напутствием от такой крохотной девочки, но я продолжаю ему следовать, ведя счет каждой спасенной жизни.