Орхидея на лезвии катаны (СИ) - Тимина Светлана "Extazyflame"

- Посмотри на меня. – Я поморщилась от боли в горле. Непроизвольно поправила шарф на шее и подняла глаза, встречая омут оттаявшего шоколада. – Юля, я обо всем договорился. Завтра в полдень профессор Лагутин будет здесь.

- А почему Ирина Милошина не работает с детьми?

В его глазах мимолетная растерянность и долгая задумчивость. Он не знает, что мне ответить на этот вопрос, просто пожимает плечами и начинает зачем-то пояснять, что Лагутин – детский психолог высшей квалификации, стоило огромного труда уговорить его прилететь в Харьков, пришлось организовывать частный рейс и удвоить привычный гонорар, что с таким доктором моя дочка избавится от сильной психологической травмы за несколько сеансов.

- Я не дам стирать Еве память! – плечи выкручивает спазмом подступивших рыданий, но спонсор нового кошмара не позволяет мне окончательно сорваться в безумие. Накрывает мои дрожащие руки своими и искренне заверяет, что никто ничего такого предпринимать не будет. Я вздрагиваю, когда входит медсестра, улыбается дежурной улыбкой:

- Все хорошо. - Дима неохотно отстраняется, позволяя приятной молодой женщине присесть рядом и сжать мою руку. – Нам все же придется ее понаблюдать до утра. Постараемся снизить болевые ощущения, придется поносить фиксирующую повязку. Ушибы легкие.

- Она упала с пятой ступеньки…

- Поэтому все относительно хорошо, не переживайте.

- Я хочу к ней…

- Она проспит до утра. Обезболивающее и успокоительное…

- Мне надо с ней поговорить!

- Прошу вас, успокойтесь. Утром, когда ваша дочь выспится, – медсестра извиняется и уходит, оставляя меня наедине с моим хозяином.

У меня сейчас нет к нему ненависти. Я знаю, что она проснется, и очень скоро, но, пока я не уверена в благополучии Евочки, я буду играть уготованную мне роль рабыни и беспрекословно подчиняться любым его желаниям. Он наглядно мне продемонстрировал, на что пойдет ради собственной одержимости. Если бы я поняла это раньше, я бы никогда не допустила даже мысли о том, что могу противостоять этой темной силе. Увы, моя борьба проиграна. Не стоило бороться. Ладно бы я делала хуже только себе, но Ева ни в чем не виновата. Я не могу допустить очередной травмы моей кровиночки. Я готова на все, только бы знать, что ее это больше не коснется.

- Тебе надо отдохнуть.

- Я останусь здесь!

- Юля, я отвезу тебя утром. Вставай, мы уезжаем. Тебе самой надо успокоиться и выспаться. Я не дам твою дочь в обиду, ты мне веришь?

Я никогда больше не буду с ним спорить. Слабая попытка провалена, покорно встаю, позволяя хозяйским жестом сжать свою кисть – словно полоска стали сомкнулась на коже, проникая внутрь вымораживающим холодом. Я сжимаюсь на заднем пассажирском сиденье, обхватив свои колени и не понимаю, что мы приехали очень быстро.

- Это… это не мой дом… - я все-таки узнаю ту самую квартиру, где не так давно мне было хорошо. Сейчас кажется, что в прошлой жизни.

- Верно. Просто сегодня ты одна не останешься.

- Да, хозяин, - автоматически отвечаю я, не обращая внимания на отмороженных бодигардов. Его взгляд на миг темнеет и гаснет, когда он понимает, что я не прикалываюсь и не паясничаю, но готова поспорить, что он доволен моей полной и безоговорочной покорностью.

- В постель. – Я закрываю глаза, когда мы остаемся одни, позволяю раздеть себя, не думая ни о чем и не замечая, как катятся слезы по щекам. Что, если моя доченька откроет глаза в пустой палате, незнакомой и чужой, и меня не будет рядом? Увы, я ничего не в состоянии с этим поделать. Мой господин отдал четкий приказ. Поверь, мое зернышко ореховое, моя девочка дорогая, если я его не послушаюсь, тебе может быть гораздо больнее. Потерпи ради нас обеих немножко. Мне хочется мысленно пообещать ей, что скоро все закончится, но я знаю, что теперь все только начинается. Мысленно желаю ей спокойной ночи и замираю возле огромной кровати.

- Спать, моя девочка. Просто выспаться. – А знаешь, мне все равно, начни ты рвать меня изнутри до кровавых ссадин или петь колыбельную. Я сдалась. Ничто больше не имело значения, жизнь в очередной раз загнала меня в тупик, испробовав последнее средство. У меня самой напрочь отсутствовал инстинкт самосохранения, поэтому мне наглядно продемонстрировали, что бывает, когда по твоей вине страдает родной тебе человек. Странно признаться, я ожидала всего, чего угодно, но того, что его целенаправленный выстрел рикошетом ударит по моему ребенку… наверное, такое мне могло присниться только в кошмарном сне.

Это не было спланировано. Роковая случайность, гипервзрыв нашего окружающего пространства, который уже оторвал нас друг от друга, разомкнув нерушимую связь. Отдаление и деструкция шли своим планомерным ходом. Контузия от этой вспышки хаоса была настолько сильна, что никто из нас не осознал этого сразу.

Я не смогла спать долго. Счастье, что вчера он оставил меня одну, хотя в этом апатичном ко всему, кроме происходящему с Евой, состоянии я бы вряд ли это заметила. На огромных настенных часах шесть утра, их стрелки, кажется, замерли и не двигаются. Я забыла обо всем, кроме дочери. Хочется крушить стены, заставить его проснуться и отвезти меня в больницу. Мысль о том, что мне ничего не стоит задушить или зарезать его спящего, быстро гаснет. Страх и боль за мою девочку сейчас вытеснили диктатуру ледяной зимы, которую я впервые ощутила в тот вечер, когда плохо было его ребенку. Я знала, что делать с чужими детьми, чтобы снять боль и вызвать улыбку. Сейчас же мои руки были безвольно сложены, признавая его абсолютную власть. Я была согласна на все, что угодно, за одну призрачную гарантию того, что никогда больше ничего подобного с моей кровиночкой не повторится. Добровольное жертвоприношение во имя самого дорогого человечка. Никакого восторженного обреченного волнения, легкости от упавшего с плеч выбора и эротического желания. Я просто подчинилась и разучилась дышать полной грудью с ним рядом. Полярность сменилась, вытеснив романтику прочь.

Я отказалась от завтрака. Мне сейчас не лез кусок в горло. Ева там одна, что, если она зовет меня, а я не могу прийти? Лавров остался невозмутимым в ответ на мою практически истерику и тихие просьбы ехать как можно быстрее и велел съесть все, что находилось на тарелке. От роли безоговорочного победителя он не собирался отказываться ни на миг.

Алексей Лагутин, детский психолог высшей категории, оказался невысоким мужчиной с незапоминающейся внешностью. Я была практически на пределе, когда мы появились в больнице, рвалась к Еве и ожидала осуждения в глазах светила медицины. В произошедшем с ней была исключительно моя вина. Сражаясь с Лавровым в бесконечной и все-таки обреченной рано или поздно на поражение войне, я не смогла защитить дочь. Если бы можно было повернуть время назад, я бы согласилась на все с первой встречи. Эти мысли не давали мне покоя, слезы постоянно прорывали блокаду успокоительного, мне пришлось прятать глаза за темными очками во время разговора. Потрясла своей невозмутимостью речь доктора, который – отчаяние сжало мое сердце – был полностью в курсе дела произошедшего. Нет, он меня не осуждал, заверял в том, что сильной психологической травмы у ребенка не останется, если я проведу с ней краткую разъяснительную работу. Животный мир высшей политической элиты вне закона, каждый горой друг за друга, ничего нового. Эта мысль тлела на задворках моего сознания, но я едва дослушала маститого психолога до конца. Если Еве станет лучше от подобной рокировки произошедшего, я это сделаю. Справедливость и прочие сказочные материи оставим наивным романтикам.

Лавров не стал преследовать меня по пятам. Временная передышка и предупреждение светила медицины сделали свое дело, и я сорвалась с места, не спрашивая ни у кого разрешения. И без того потеряла много времени.

Ева не спала. Я раздраженно сбросила белоснежный халат, который меня зачем-то заставили накинуть, – не хотела выглядеть в глазах своей испуганной кровиночки очередным белым пятном. С растяжением второй степени ее спокойно можно было лечить дома, фиксируя ручку эластичной повязкой и нанося специальные обезболивающие средства, но доктора элитной клиники решили перестраховаться основательно. «Имеет место сильная психологическая травма», - с некоторым осуждением, как мне показалось, сказала доктор в ответ на мой вопрос, почему я не могу забрать дочь прямо сейчас. Прежняя я отучила бы ее осуждать незнакомых людей одним движением ресниц, но сейчас лишь закусила губы, признавая чужую правоту. Я оказалась хреновой матерью, и то, что меня часто не было дома, сейчас выглядело меньшим из зол.