Семь лет между нами (ЛП) - Постон Эшли

Это, пожалуй, было самое неожиданное во мне. Я наблюдала, как он сдвигает нарезанные помидоры в сторону, затем берёт лук и начинает снимать с него кожуру. Его руки двигались так ловко, что это было завораживающе — можно было смотреть часами.

— Ну? — спросила я. — Какой у меня любимый цвет?

— О, я не собираюсь угадывать прямо сейчас, — хитро сказал он. — Я тебя ещё почти не знаю.

— Да во мне особо и нечего узнавать, — пожала я плечами, глядя, как он режет лук. — Все крутые истории — у моей тёти.

— Вы с тётей близки?

Я отвлеклась от его рук, не сразу уловив вопрос.

— Мм?

Он поднял взгляд. Глаза у него были необыкновенно светло-серые, темнее у зрачков и постепенно светлее к краям. Чтобы разглядеть это, надо было подойти очень близко.

— Вы с тётей близки?

Настоящее время обожгло меня ледяным уколом, словно кто-то плеснул в лицо холодной воды. В его времени она всё ещё жива, где-то в Норвегии вместе со мной, спасается от моржа на пляже. И на мгновение это сделало её реальной. Тёплой, живой. Будто она могла войти в квартиру в любой момент, крепко обнять меня, и я вдохну её запах — сигареты Мальборо, духи Red и слабый аромат лаванды от стирального порошка.

«Моя дорогая Клементина, — сказала бы она. — Какой чудесный сюрприз!»

Я сглотнула ком в горле.

— Думаю… да, мы близки.

Он высыпал нарезанный лук в отдельную миску, посмотрел на меня и нахмурился.

— Опять этот взгляд.

Я моргнула, вырываясь из мыслей, и поспешно сделала лицо абсолютно бесстрастным.

— Какой взгляд?

— Будто попробовала что-то кислое. Ты так же смотрела раньше.

— Не знаю, о чём ты говоришь, — пробормотала я, зарывшись лицом в ладони. — И как же я выгляжу?

Он мягко рассмеялся, отложил нож и наклонился через стойку.

— У тебя хмурятся брови. Можно?

— Эм… ладно?

Он протянул руку и большим пальцем разгладил кожу между моими бровями.

— Вот. Будто ты удивлена, что хочешь заплакать.

Я уставилась на него, чувствуя, как щеки заливает румянец. Резко отклонилась назад.

— Они… они так не делают, — смущённо пробормотала я. — Ты себе напридумывал.

Он снова взялся за нож и начал очищать болгарский перец.

— Что скажешь, Лимон?

Я прищурилась.

— Меня зовут Клементина.

— Кл-л-л-л-лементина.

— Я только что возненавидела тебя.

Он притворно ахнул, уронив нож, и с драматическим жестом прижал руки к груди.

— Лимон, уже? Хотя бы подожди, пока попробуешь мою еду!

— Значит, сегодня меня ждёт изысканный ужин?

Он втянул воздух сквозь зубы.

— Уф, прости. Я не взял с собой фарфор. Только свои лучшие ножи. — Он снова поднял поварской нож. — Это Берта.

Я приподняла бровь.

— Ты даёшь имена своим ножам?

— Всем. — Затем он указал на другие ножи, разложенные на столешнице, и начал представлять их. — Рочестер, Джейн, Софи, Адель…

— Это же просто персонажи из «Джейн Эйр».

— Они принадлежали моему деду, — ответил он так, будто это всё объясняло.

Я посмотрела на нож, который он держал. Теперь, когда он об этом упомянул, я заметила, что рукоять немного потёртая, а блеск лезвия чуть приглушённый. Но было видно, что за ними хорошо ухаживают и что их любят.

— Он был шефом?

— Нет. Но мечтал им стать, — ответил он тихо, и я почувствовала, что тема для него непростая. Был ли его дед ещё жив? Или он унаследовал эти ножи так же, как я эту квартиру?

Хотя его ножи явно не обладали способностью перемещать во времени.

— Ну, — сказала я, допивая вино, — какая жалость, что без фарфора я так и останусь неотёсанной.

Он цокнул языком.

— Некоторые мои друзья сказали бы, что в еде вообще не может быть «культуры», потому что сама идея культурной еды происходит из джентрификации рецептов.

То, как он произнёс эти слова, и та серьёзность, с которой он это сказал, были до невозможности привлекательны. У меня даже что-то сжалось внутри, и я вдруг мельком подумала: если он так хорош со словами, то насколько хорош он в…

— Значит, я культурная? — спросила я, стараясь переключить мысли.

— Ты — это ты. И тебе нравится то, что тебе нравится, — ответил он без тени сарказма. — Ты — это ты, и это прекрасный человек, которым стоит быть.

— Ты же меня почти не знаешь.

Он прищёлкнул языком, на секунду пристально глядя на меня. Глаза у него стали чуть темнее.

— Думаю, твой любимый цвет — жёлтый, — предположил он, наблюдая, как удивление расползается по моему лицу. — Но не яркий жёлтый, а золотистый. Цвет подсолнухов. Возможно, это даже твой любимый цветок.

У меня отвисла челюсть.

— Судя по всему, я угадал? — его голос был низким и чуть насмешливым, и от этой самоуверенности у меня скрутило пальцы на ногах.

— Просто повезло, — пробормотала я.

Он улыбнулся так широко, что его глаза заискрились.

— Ладно, а какой твой?

Его фирменная кривая ухмылка тронула губы. Он снова щёлкнул языком.

— Это было бы нечестно, Лимон, — протянул он. — Придётся угадывать.

Затем он оттолкнулся от стойки и вернулся к готовке. И так просто момент напряжения лопнул, как мыльный пузырь, хотя у меня до сих пор слегка кружилась голова от его близости.

Я схватила бутылку розе и налила себе ещё бокал — он мне точно понадобится. Кажется, я ввязалась в нечто, с чем не справлюсь.

Если сейчас ему двадцать шесть, то в моём времени он… тридцать три? Наверное, снимает жильё где-то в Вильямсбурге, если остался в городе, с партнёром и собакой. (Он определённо выглядел как собачник.)

Кольца на пальце не было, но за семь лет многое могло измениться. Очень многое.

Воспоминание о тёте вдруг вспыхнуло в голове. Первое правило — всегда снимай обувь у двери. Второе — никогда не влюбляйся в этой квартире. Ну, за это я точно не переживала.

Он взял с полки сковородку, покрутил её в руке… и чуть не выбил сам себе глаз. Сделав вид, что ничего не произошло, он поставил её на переднюю левую конфорку плиты.

— Я, кстати, не спросил, но ты не против фахитас на ужин? Это рецепт моего друга.

Я театрально всплеснула руками, схватившись за воображаемые жемчуга.

— Что, никакого горохового супа для моих утончённых вкусов?

— К чёрту гороховый суп, — сказал он. А потом, чуть тише, добавил: — Это завтра.

8

Романтика в шоколаде

Фахитас был, на удивление, потрясающим.

— Не знаю, радоваться мне, что ты удивлена, или немного обидеться, — пробормотал он, наливая себе еще бокал бурбона (которым, кстати, он тоже приправил стейки во время готовки).

Мы сидели за желтым кухонным столом моей тети и ели, наверное, самые вкусные фахитас в моей жизни. Говядина была нежной — наверняка это был фланк или скир, настолько сочной, что таяла во рту, с легким дымным привкусом бурбона. Приправа была одновременно сладкой и острой, с достаточным количеством молотого чили, чтобы уравновесить кайенский перец. Перец и лук оставались хрустящими и продолжали потрескивать, когда он принес сковороду и поставил ее в центр стола вместе с теплыми тортильями, сметаной, гуакамоле и острым соусом.

Он сказал, что научился готовить их от своего соседа по комнате в той знаменитой кулинарной школе и что это семейный рецепт, так что, даже если мне понравилось, он связан клятвой хранить его в секрете.

— Когда-нибудь я уговорю его открыть ресторан, хотя бы фудтрак, — добавил он с вызовом, ковыряя оставшиеся на тарелке кусочки перца. — И он мне еще спасибо скажет.

— Или пожалеет! — пошутила я. Сделала последний кусочек фахитас, осознала, что больше не влезет ни кусочка, и отодвинула тарелку с тихим стоном. — Ладно, я решила, если ты продолжишь так готовить, можешь оставаться здесь сколько угодно.

Он оторвал кусочек тортильи, подцепил перец с мясом и съел.

— Опасное заявление, Лимон.

— Опасное или гениальное? Я всегда мечтала о личном поваре, как у кинозвезд. Интересно, каково это — просто… получать готовые блюда. — Я сделала вид, что подзываю невидимого официанта. — Будьте добры, эскарго у водопада, на террасе у бассейна.