Он, она и три кота (СИ) - Горышина Ольга

— Решить не могу, — ухмыляется соблазнительница, потому что улыбка никак не появляется на лице, оно каменное.

— А вы бросьте монетку…

И молодой нахал действительно достает из кармана рубль.

— Решка — я ухожу. Орел — остаюсь до утра.

Протягивает «русскую рулетку» на ладони, играет в фаталиста. А я? В даму полусвета, ночь за рубль…

Глава 6.5 “Мальчик”

— Мам, я с ребятами… Буду утром… Нет, ты не хочешь, чтобы я в таком виде ночью через полгорода тащился…

Я прикрыла рот ладонью — нет, не для того, чтобы зевнуть или засмеяться, а чтобы проглотить этот злополучный рубль и сдохнуть. Да, мне вдруг захотелось исчезнуть и из квартиры, и вообще с планеты. Без меня Земля не опустеет: дочь выросла, муж пристроен в нормальную семью, мама с папой ругается из-за крошек на столе и без моего надзора, фонд работает и без моего активного участия… Зачем я, нафиг, нужна… Если не сказать хуже, использовав именно то выражение, на то самое место, на которое я сдалась этому молодому человеку.

Надежда Борисовна, что вы делаете? Остановитесь!

Поздно, я уже скрутила с запястья браслет и положила на стол, где в низенькой вазочке чах букет невесты. Не научили тебя, Наденька, в детстве не тянуться ручками ко всякой каке… Это не цветы, это масло. Которое разлито. И голову ты потеряешь, как ни крути…

Нет, шеей я не крутила — смотрела прямо в лицо говорящего, ловила каждое движение его губ, предвкушая их на моих собственных. Шея окаменела, натянулись все жилы — точно меня продуло ветром перемен в личной жизни! Наверное, я зря открыла в машине окна. И двери — всяким несчастным незнакомцам.

— Позвонил, — произнес Савелий полушепотом, робко пожав плечиками, опуская дрожащей ручкой телефончик на стол.

Бух, и черный корпус ударился о стекло вазы — будто случайно, невзначай напомнить мне про масло, разлитое, на котором пора поскользнуться и завалиться на диван, на спину… Боже, Надежда Борисовна, как вы дошли до такой жизни. Не своим умом точно! Наверное, Аннушки существуют и невидимые бредут по нашим следам, выжидая подходящий момент, чтобы плеснуть масло прямо под ноги… Главное, безболезненно сесть на шпагат…

— Теперь я твой до утра…

О, какая фраза… Для него это фильм, в котором он — главный герой. В сказку попал — это точно, но ведь именно сказку я и хотела ему подарить. Не горькую, а сладкую пилюлю от горькой реальности.

— Что ж… — голливудская улыбка актерки-дебютантки, жмурящейся от света софитов в кадре. — Так Иди сюда… Стань моим…

Кто пишет дурацкие скрипты для дурацких рейтинговых фильмов? Я не забуду самую прекрасную сцену из не самого прекрасного фильма: она стоит у окна, смотрит вниз на мужчину, который не взял ее, а отдал молодому самцу, который в этот момент нежно, но не благоговейно, оголяет ей плечо… Что чувствует в этот момент она, так и осталось для меня загадкой.

Что почувствую я — пусть останется моей тайной. От всех, от дочери и от до сего момента моего единственного мужчины, от родителей, уверенных, что я веду разгульный образ жизни, меняя мужиков как трусы-недельки, не желая вступать в отношения.

Божечки, это не имеет ко мне никакого отношения. И эта ночь происходит не со мной. Это кино, в котором я даже не актер, а режиссер. Я хочу красивую картинку перед глазами, и я ее получу, если не позволю этому сопляку говорить за меня команды «мотор» и «снято».

Пока с меня не снято ничего, хотя герой-любовник стоит в шаге от стола: его руки дрожат в миллиметре от моих щек, которые не пылают, но бьют током. Мы оба под напряжением. И если не заземлимся, все вокруг заискрится.

— Можно поцеловать?

Вопрос не по сценарию. Кино должно быть немым. Или он намерен спрашивать разрешение на каждое любовное движение? Ну, а что я хотела — мачизма от того, кто даже внешне не выглядит мачо? Он мальчик, маленький, обиженный и видит во мне какую-то страшную королеву. Возможно, даже саму Клеопатру, которая убивала своих любовников после единственной ночи. Он полетел на мой свет как мотылек. Но сумею ли я пришить ему новое крылышко, если он опалит сейчас свои?

— Нужно.

Нужно взять все в свои руки. Для начала щеки, мягкие, хотя и давно бритые, подняться на носочки и коснуться губ: вкус клюквы, коньяка, творога и яблок: я накормила его, чтобы съесть… Как смешно прижиматься к истукану. Он все еще не верит в свое счастье, или ему и правда нужна команда, чтобы сменить позу «ноги на ширине плеч, руки врозь» на что-то более романтичное, интимно-приемлемое…

Спускаюсь руками по плечам к предплечьям и опускаю одновременно обе, точно ножки «козьей ножки», но он не козел, он теленок, которому от телочки нужно пока только молочко. Я опускаю большие и неловкие пальцы на маленькие и плотно сидящие в петельках пуговицы блузки. Ох, Милена, ох, подружка, ох удружила — наколдовала мне мужика, волшебница из Колхиды, так хоть бы не издевалась над ним — нарядила б меня в кофту с молнией! С резким движением вниз этот мальчик бы справился, а с мелкими пуговицами приходится помогать, развивая в нем мелкую моторику.

Что, так и будем оба смотреть на мою грудь — не заинтересовался же он хитросплетением французских кружев?

— Застежка сзади, — намекаю пока мягко, чтобы теленок поторопился, а то крючки сами собой выскочат из петлиц.

Он справился, на ощупь — достижение! Первое!

— Брось на стул! — без приказа никак не сообразит, что делать с дорогой кружевной деталью женского туалета.

Нет, не все потеряно: в этот раз руки сами легли мне на талию. Сейчас так сильно втяну живот, что его пальцы сойдутся со своими визави. Но губы опередили мои мысли — теперь целовал он, уже не осторожно, пуская в ход язык. Только бы не прикусить ему орган, которым он пользоваться пока не умеет — все молчит. Все пытается сойти за умного, а зачем дуре сейчас умный? Мне нужен страстный, романтичный, неприличный молодой самец!

И он есть — чуть ослабить ремень, проверить, не тугая ли под ними резинка, не мокро ли… Горячо, но руки тут лишние. Женские не шибко отличаются от мужских, а от них его уже воротит за время вынужденного воздержания… А меня — от него, от его губ, потому что молчаливый язык отыскал ту противную точку на моей шее, которая заставляет меня извиваться и дико хохотать.

— Я боюсь щекотки, не надо… — пытаюсь проглотить смешинки с последней оставшейся во рту влагой.

Вся она спустилась вниз, но проверять ее под юбкой герой не спешит. Он вообще не спешит, он в растерянности, полной, от моего признания.

— А что надо?

— На шее мое тело не заканчивается, — пытаюсь шутить в абсолютно конфузной ситуации.

Нет, спать с незнакомцами нужно уметь… Как и с незнакомыми, вдобавок взрослыми, женщинами, и мы оба в этом деле новички.

— Давай ты снимешь с меня юбку, а я с тебя брюки. Они мешают, ты так не думаешь?

О чем он мог вообще думать? Кровь отлила у него от лица — туда ей и дорога, туда, где больше нет ремня, пуговицы и застегнутой ширинки. Он смущенно смотрит вниз и не спешит вынуть из штанины ногу: наверное, это приятное чувство видеть женщину у своих ног…

— Ну…

Молодыми жеребцами следует помыкать. Они еще не объезженные, но это исправимо.

— Там сложная застежка, я сама, — спохватываюсь вовремя, когда юбка еще цела.

А ее половая жизнь не важна, можно легко отбросить ногой к брюкам, под батарею. Если коты устроят на одежде лежбище, то это будут проблемы только Савелия — ему в этих брюках домой утром ехать. Ну, скажет маме, что кошку по дороге к друзьям нашел. Ну так и есть… Только бы не замурлыкать.

— Я… не…

Когда же он поймет, что я слышала эту фразу от будущего мужа, когда он еще и говорить не умел.

— Я предохраняюсь. Тебе не нужно об этом думать.

Тебе вообще не нужно думать, только делать… И я готова уступить тебе пальму первенства. У тебя слишком долго не было женщины, мальчик, а у меня мальчика, поэтому я приберегу свое удовольствие на всю ночь, когда тебе уже не надо будет торопиться.