Измена. Простить, отпустить, отомстить? (СИ) - Шевцова Каролина

Именно в эту секунду лопнула на гитаре струна.

И в гнетущей тишине мы услышали голос Никиты.

- Пап, тебя отвезти или сам уедешь?

Мы обернулись и увидели стоящего в проеме сына. Очень высокого. С бугрящимися под тельняшкой мышцами и болезненно острым оскалом на некрасивом, злом лице. Это было страшно. Потому что впервые в жизни передо мной стоял не мальчик, не оболтус, не шалопай, которого выгнали из университета на последнем курсе и который сбежал в армию, чтобы что-то кому-то доказать.

Передо мной высился мужик. Настоящий и возможно единственный мужчина в нашем доме.

Савранский медленно убрал руки с моих плеч и пошел в сторону выхода:

- Сам справлюсь. Тома, Тооом, - прокричал он в комнату. Из дверей гостиной прошмыгнула тонкая, напуганная девочка. – Со мной поедешь?

Она кивнула и быстро стерла кулаком с лица слезы.

- Тогда пошли.

И муж снял с вешалки черное пальто.

Когда он захлопнул дверь, в доме стало пусто и тихо. Как на кладбище. Шатаясь, словно пьяная, я брела по коридору, спотыкалась, врезалась в углы.

Никита подхватил меня под локоть и повел в спальню, чтобы уложить на кровать.

- Да не волнуйся ты, помыкается с неделю и вернется, - басил он над самым ухом, - а мы не пустим. Мы к тому времени лишние комнаты корейским студентам сдадим. Бизнес напутим. Не вешай нос только, и не вздумай плакать.

- Хватит, - взмолилась я.

Сил на шутки не было. Сил на споры не было. Сил на страдания не было. Ничего не осталось, Савранский забрал все, и даже нашу дочь, а вместо любви к нему посадил мне в сердце черную, ядовитую, заражающую все живое, тьму.

Глава 15

- Что значит, Тома с Кешей?

- То и значит. Папа с дочкой, дочка с папой, вместе с ними юная блядонимфа, что непонятного?

Непонятно было примерно все. Я пришла на семейный ужин за два часа до времени, чтобы помочь накрыть стол и поговорить. И где-то между нарезанием сельди в форшмак и перекладывания покупного хумуса в хрусталь, рассказала маме все события последней недели.

Она ожидаемо не прониклась проблемой.

Мама сняла и положила в сторону белый накрахмаленный фартук. Ему было лет десять, я помню, как дарила родительнице комплект на кухню. Скатерть, фартук, прихватка и полотенце. Все белое, других цветов мама не признавала. Все было в активном пользовании. И все осталось безупречным.

Пятна не приживались в жизни моей семьи. Ни на ткани. Ни на репутации.

- Что о вас подумают соседи? – в мамином голосе звенел металл.

- Они в отпуске, - повторила я за Кешей и постаралась перевести тему на безопасную, - ба, подай пожалуйста розеточки для оливок, я принесла такие вкусные оливки!

- Крошка, я бы с радостью, но кресло не проедет в столовую! Боря не хочет сделать вместо двери арочку…

Арочку… Хуярочку, бабуля!

Моя бабушка Сара прекрасно ходила, держала диету и планировала пережить всех нас вместе взятых. Но однажды сломав ногу, она познала прелести инвалидного кресла и теперь передвигалась исключительно сидя.

И кресло у нее было не абы какое, а с мотором, эффектом запоминания положения спины, резиновыми тракторными колесами, пультом управления, стразами, акустической системой, дым машиной и пахучей елочкой на лобовом стекле. А на прошлый Новый год бабушка обмотала подлокотники гирляндой и утверждала, что она Снегурочка на гастролях. И гастролировала исключительно из нашего дома в родительский, чем создавала всем неудобство. Зато повеселилась сама.

- Понятно, сама принесу.

Я двинулась в сторону комнаты, туда, где за телевизором и газетой прятался папа.

- Если спросят, скажи, что я работаю, - жалобно прошептал он, глядя на стопку хрустальных пиал у меня в руках.

- Предатель, - грустно улыбнулась я, прежде чем вернуться обратно.

Папа никогда не был помощником в наших семейных делах. Всем заправляла моя мать. А потом, когда наши с Савранским кланы объединились, вместе с ней на трон сел отец Кеши. Упрямый, принципиальный, очень религиозный человек.

А между этим молотом и наковальней застряла я.

- Как ты планируешь возвращать Кешу в семью? – мама поджала и без того тонкие губы, отчего они вытянулись еще больше и стали нитками.

- Мама, Кеша не потерявшийся на улице щенок. И не Курильские острова, чтобы его куда-то возвращать. Он полюбил другую женщину, а я почти приняла это.

- Предлагаешь и мне принять? Позвать его новую любовь на семейный ужин? На праздники покупать на один подарок больше и добавить ее в чат? – начала кипятиться мама.

- Мам, я не ее приняла, а то, что наша семья распалась.

Мама отрезала кусок морковки. Нож с силой чиркнул по керамической доске, отчего кухню наполнил неприятный лязг.

- Ты заблуждаешься.

- Мам…

- Дочь…

Мы как шпаги скрестили взгляды. В ее глазах ледяная решимость. В моих опустошение и отчаяние. От Томы никаких новостей, кроме восторга по поводу ее нового дома и джакузи. Она не хотела меня обижать, а просто жила и радовалась, только вот… можно было бы радоваться немного тише?

Я специально не просила Тамару присылаться фотографии, чтобы не страдать над снимками, выискивая там недостатки и косяки идеальной Женечки. Уверена и стекла у нее блестят, и котлеты не пригорают, и голова никогда не болит и оргазмы исключительно множественные, в то время, как у меня никаких.

- Настенька, - вклинилась в разговор бабушка, - ты не переживай. Каждый муж в душе верен своей жене. Проблема в том, что душа глубоко внутри, а член… снаружи.

Господи! От этой кухонной философии хотелось рыгать. Я закрыла руками лицо и с силой сжала виски пальцами, кровь пульсировала, стучала в ушах, так что я почти не слышала, что мне говорят. И хорошо, что я периодами глохла, так я хотя бы фильтровала ту дичь, которую навешивала мне семья.

- Все изменяют, мама, - мама брезгливо вытерла полотенцем и без того чистую тарелку. – Это закон жизни, тем более в нашей профессии. Ничего страшного. Погрустим, потом сделаем новую стрижку, да, Настен? Купим шляпку, бюстик какой-нибудь эротичный и вперед! Ничего, не кривись так. Доля наша женская этих кобелюг из всяких подворотен доставать!

- Мам, дело не в том, что мне изменили. Дело в том, как это было, - я говорила тихо, но все вокруг напряглись и даже папа в соседней комнате выключил телевизор, чтобы услышать, о чем мы тут. – Измены случаются, ты права. Но со мной все произошло грязно, публично, на глазах моих друзей и коллег! И потом вместо разговора, из меня делают дуру, и доказывают, что это я виновата!

- А ты значит не виновата, - мама удивленно вскидывает руки, а я почти вою от обиды.

Ну, конечно. Три правила «не» в нашем доме.

Не доглядела. Не докормила. Не долюбила.

И не смотря на то, что моя мать следовала всем им, отец ей тоже изменял. И тогда включилось в игру четвертое и самое унизительное «не».

Не вспоминать глупые обидки и простить предателя.

Она смогла, у меня не получилось.

- Девочки, - как всегда вовремя вступила в разговор бабушка, - а я не поняла, мы сейчас про какую измену Савранского? Эту, или ту, старую?

Это была запретная тема в нашей семье, мы старались никогда не говорить о Савранском и «той истории». И сейчас я получила болезненный удар прямо в живот. От которого тебя корчит, дышать становится все труднее, и хочется скорее вырубиться, да никак. Ты по-прежнему в сознании и здесь по-прежнему паршиво.

- Розеточки. Я забыла принести розеточки, - я встала и, слегка придерживая стену рукой, побрела в комнату.

Вслед мне донесся взволнованный голос бабушки: «Насть, так вот же они, на столе!».

И сердитое причитание мамы: «Мама, и надо было вам это вспомнить! Еле как все устаканилось! Сидите, вон… мандарины чистите! Ой, ну зачем было лезть, Настя уже забыла все, а тут вы…»

Настя не забыла ничего. Ни то, как Кеша стал пропадать на работе. Ни постоянные вызовы на ночь, тогда он еще был принимающим акушер-гинекологом и рожал всех, кто вставал к нему на учет. Ни вечно потерянное выражение лица и блуждающую улыбку.