— Это, должно быть, от пыли... Здесь лет сто никто не убирался, — говорит мне Патрик слегка виноватым голосом.
Я молчу — открой я сейчас рот хоть на полсантиметра, из него непременно исторглось бы отчаянное, полухриплое рыдание, которое колючим комком подперло мне горло.
Патрик сделал мне книжную полку... Я подхожу и легонько касаюсь ее пальцами: не видение ли это...
Нет, настоящая. Гладкая и... долгожданная.
— Сам сделал, — снова говорит Патрик. — Если хочешь, могу ее убрать...
Я так отчаянно машу головой, что даже хрустит в спинных позвонках. Ни за что не расстанусь с ней больше! Никогда.
Потом провожу рукой по застеленной покрывалом кровати и как будто бы слышу мамины слова: «Не кисни, принцесса, тебе понравится наш новый дом!» Ее давно забытый голос так явственно звучит в моих ушах, что я почти готова оглянуться, чтобы увидеть ту, что произнесла их сейчас …
Но мамы здесь нет.
Ее нет уже долгих девять лет...
Я сглатываю колючий комок и оборачиваюсь к Патрику:
— Хочу занять эту комнату. Можно?
И едва улавливаю в его голосе секундную заминку, когда он отвечает:
— Конечно, если ты хочешь.
— Хочу.
Сердце почти оглушает меня самое: оно еще никогда не клокотало с такой бешеной силой... Я прижимаю руку к груди и пытаюсь улыбнуться. Получается плохо...
7 глава
Вещей у меня немного, и переезд не занимает много времени: один полный багажник — и я в новом доме. Правда, следовало еще уладить юридические вопросы со старой квартирой, платить за которую мне предстояло еще целый месяц, то есть в принципе никакой спешки с переездом у меня не было, но...
Но мне не терпелось заселиться в старую новую квартиру!
Возможно, я просто жаждала инсценировать свое былое прошлое... примерить его на себе, как старое, но очень удобное платье — почувствовать себя собственной матерью, нашептывающей на ухо свое: «Не кисни, принцесса, тебе понравится наш новый дом!» А нравился ли он ей самой когда-нибудь?
Быть может — эта мысль никогда прежде не приходила мне в голову — она заранее выбрала Патрика моим будущим «папочкой» и только потому притащила упирающуюся меня в его квартирку на Визенштрассе? Неужели ее бегство было спланировано заранее? Неужели, когда мы лежали вечерами в нашей постели и болтали о том о сем, строя далеко идущие планы на будущее, она уже знала, что бросит меня и никакого совместного будущего у нас не было и быть не может в принципе? От этой мысли мне делается по–настоящему дурно, и я даже присаживаюсь на край кровати, точно так же, как в тот день, когда белый клочок бумаги из записной книжки перевернул всю мою жизнь...
Не могла же она и в самом деле быть настолько расчетливой... Не могла, ведь правда? Я всегда полагала, что той ночью, в которую она ушла от меня, мама действовала под влиянием порыва, некоего внутреннего импульса, внезапного побуждения — такое поведение было ей свойственно! — но думать о том, что она целенаправленно спланировала бегство от меня... Это было по-настоящему больно.
И тут же одергиваю себя: о чем ты вообще думаешь? Она–то, верно, считает, что мне еще и благодарной ей следует быть: ведь не бросила же она меня в грязном туалете на вокзале или в зачуханном отеле в незнакомом мне месте... Нет, она выбрала для меня Патрика.
На этой мысли я поднимаюсь и ставлю на книжную полку два своих любимых романа: «Джейн Эйр» и «Тэсс из рода Д'Эрбервиллей».
В субботу, как и было оговорено ранее, Килиан подхватывает меня у дома около десяти.
— Ты переехала? — только и спрашивает он, подавая мне мотоциклетный шлем.
— Отсюда до работы ближе, да и платить придется меньше, — отвечаю я парню, хотя об арендной плате между нами с Патриком не было сказано ни слова. Мне, если честно, было все равно: я просто хотела жить в этой квартире, даже если она обойдется мне в целое состояние... которого у меня, конечно же, нет.
Тот понимающе хмыкает и дает по газам, оглашая нашу тихую улицу ревом своего черно–белого «монстра». Я покрепче вцепляюсь в него руками, и мы несемся по дороге в сторону Шпальта — Килиан обещал мне самое «клубнично-расклубничное» утро из всех.
И слово свое намерен сдержать...
Мы съезжаем с дороги, немного не доезжая до озера Бромбахзее, и паркуемся у небольшого деревянного домика за огороженным сеткой клубничным полем — здесь уже стоит несколько машин и люди с разномастной тарой снуют между клубничными грядками, словно суетливые муравьи.
У меня текут слюнки от предвкушения...
— Привет, Каро, мы уже здесь! — обращается мой спутник к молоденькой девушке, сидящей в домике с телефоном в руках. — Ты не против, если мы немного похулиганим в твоих владениях, о повелительница клубничного поля?
Девушка корчит уморительную мордашку, а потом протягивает мне руку:
— Привет. Меня зовут Карина и я сестра этого клоуна.
— Ева, — просто отзываюсь я, мучительно соображая, а не ожидали ли от меня чего-то вроде «Ева, девушка твоего брата». Не могли ожидать... или могли... Но я ведь не девушка Килиана, не так ли? Или это только мое чисто субъективное мнение...
— Очень приятно, Ева, — улыбается Карина, и я замечаю на ее щеке такую же ямочку, как у брата. Только такие у нее с обеих сторон. — Можете идти вон туда, — указывает она рукой куда–то вправо, — там сейчас самая спелая ягода. И вот, возьмите для вида, — она протягивает нам картонную тару для клубники. — Смотрите животы не надорвите!
Я смущенно жмусь рядом с Килианом, который посылает сестре воздушный поцелуй, а потом мы идем в указанном нам направлении.
Ягоды клубники, умытые утренней росой и подсвеченные ярким июньским солнцем, выглядят такими маняще-привлекательными, что, кажется, я никогда не смогу ими насытиться... Яркий клубничный вкус растворяется на языке, обволакивая гортань сладким, незабываемым послевкусием... Это вкуснее всего, еденного мною доныне.
В какой–то момент ловлю на себе взгляд Килиана, который так и замирает с надкусанной клубничиной в руках.
— В чем дело? — в смущении замираю я.
Он улыбается.
— У тебя клубника на губах. — И делает шаг в мою сторону... Я поспешно отираю губы и отворачиваюсь.
Думаю, это был первый раз, когда он хотел меня поцеловать...
Был и второй... По крайней мере, второй, из всех замеченных мною за день: мы как раз лежали на берегу, подставив наши бледные, еще не заласканные летним солнцем тела жарким, ляющимся с неба лучам, когда Килиан поворачивается в мою сторону и, подставив руку под голову, пристально глядит в мое лицо. Не заметить кроткую ласку этого взгляда практически невозможно, и я с наигранной невозмутимостью произношу:
— Думаю, пора ехать домой. Я проголодалась.
Не знаю, мысли о каком голоде мелькают в Килиановой голове, только взгляд его перемещается на мои губы... снова... и замирает там на мучительное для меня мгновение. Полагаю, сделай я самое минимальное движение, даже просто всколыхнись от порыва ветра волосы на моей голове — он бы потянулся и поцеловал меня. Но ветра в тот день не было, а я сама так и застыла соляным столбом, подобно Лотовой жене, покидающей милые ее сердцу Содом и Гоморру.
Килиан отвел глаза в сторону...
— Ужинать будем у нас дома — мама просила непременно привезти тебя.
Мне хотелось закончить этот одновременно приятный, но и мучительный для меня день как можно скорее, но вместо этого домой я попала лишь в три часа ночи... Семейный ужин и последующие посиделки у костра затянулись дольше, чем я рассчитывала.
Захлопывая дверь новой квартиры, я, как мне кажется, заметила слабый отблеск света в окне на втором этаже...
Неужели Патрик еще не спал?
