Красавица Бешарам - Вейл Лилли

Нет, просто захотелось чего-то сладкого, чтобы перебить привкус мела во рту после разговора с Поппи. От приторности канталупы аж дурно, но я делаю долгий глоток, чтобы доказать: сестра знает меня далеко не так хорошо, как думает.

– Хотелось чего-то новенького. Это отличный вкус. Десять из десяти, рекомендую, Симми.

Симран вздирает бровь.

– В чем сыр-бор?

Сыр-бор. Звучит как то, что говорят шумным гиперактивным детям. Я хмурюсь, но рассказываю.

Не о поцелуе, конечно, и не о библиотечном конкурсе – уверена, ее бы это только насмешило, – а о том, что придется все лето изображать с Яном любовь, такую сильную, что одна пожертвовала ради этой любви своим голосом, а второй убил морскую колдунью.

У Симран подрагивают губы, она перестает сдерживаться и начинает хохотать. А я морщусь от стыда, что поделилась с ней. Я-то думала, она и вправду посочувствует мне и посоветует что-то по-сестрински. Поверить не могу, что снова повелась. У нее всегда на уме нечисто.

Разумеется, ей дико смешно оттого, что мне придется плечом к плечу работать именно с Яном. При таком полном, тотальном отсутствии сочувствия к моим бедам я иногда думаю, что Симран – моя злая, уродливая неродная сестра.

Но нет, я же видела свидетельства о рождении. Даже если у нас нет ничего общего, мы делим одну ДНК.

– Хочешь смеяться, Сим, вон из моей комнаты, – говорю я и делаю очередной мощный глоток приторного бабл-ти, затем беру маркер. Черный Sharpie скользит и крутится по крафтовому пакету, кончик острый, свежий, насыщенный чернилами.

Она морщит нос от химозного запаха.

– Да ладно, это же немного смешно…

Надеваю колпачок и смотрю на нее, ожидая извинений, но зря – могла бы и догадаться.

– Что, мозг выносить некому? А как же твой парень? – спрашиваю я колко, желая задеть.

Симран даже рассердиться в ответ не соизволила. Ушла с пресным лицом.

В животе узел, я возвращаюсь к своему рисунку книжного стеллажа с волнистыми краями. Секунду спустя из коридора доносится мамин испуганный возглас – наверное, они чуть не столкнулись. Слышен шум голосов, мама заходит, неся стопку свежего белья.

– Папа бхел готовит, – говорит она, кладя белье на мою кровать.

Я оживаю, услышав название любимого блюда.

– Спасибо, мам.

Ее подведенные каялом глаза скользят по раскиданным сарафанам, стопкам книг у стены и мелочам на столе. Затем она отвлекается на что-то за окном.

– И за кем шпионим? – интересуюсь я, подкатываясь к ней на стуле.

Она шикает, хотя нас и так никто не может услышать.

– Куши Капур только что подъехала к их дому на «мерседесе».

Я отодвигаюсь. Капуры меняют машины каждые два года.

– Ну, ничего необычного.

Мама щелкает языком.

– Она не заехала в гараж. Значит, хочет, чтобы все увидели. А зачем еще оставлять новенькое авто на въезде?

Ты даже не помнишь, что папа и мистер Капур вместе закончили универ, мысленно говорю я. У нас в доме стоит точно такое же фото в рамке, как и у них. У обоих парней улыбки до ушей, руки закинуты на плечи беременных жен. Наши мамы в академических шапочках мужей-выпускников делают вид, будто они лучшие подружки. Сложно представить, что они были так близки. Иногда история потерянной дружбы мамы и тети Куши напоминает мне о нас с Яном.

Мама вздыхает, отходит от окна, но остается в комнате. Она отчего-то колеблется, и по тому, как она теребит широкий рукав блузы, я сразу понимаю, что меня ждет что-то неловкое.

– Кавья, тетушка говорит, что ты не лайкаешь и не комментируешь ее фотографии. Она все еще ждет твоей подписки.

Вот оно что. Мамина тетя по бабушкиной линии профессионально создает людям проблемы искренним недоумением, почему тот-то не сделал того-то. Подсказки типа «вы можете их знать» плохи тем, что создают иллюзию, будто еще и я хочу их знать. Но я не хочу.

От разочарования мой голос становится громким.

– Ты меня и так уже заставила скачать ватсап, – защищаюсь я. – В сетях я подписана только на пару друзей и классных блогеров. И вообще-то я оставляла комментарии под ее фото несколько раз. Я не успеваю следить за всеми, кто что выложил. У нее завышенные ожидания ко мне.

У мамы дергается бровь, но уже поздно, меня не остановить.

– Поверить не могу, что никому и в голову не пришло подумать, хочет ли подросток, чтобы вся родня знала, чем он занимается, – разочарованно вздыхаю я, а затем добавляю: – Я имею право на личное пространство, мам.

От напряжения в челюсти больно зубам, я расслабляю мышцы и тут же получаю месть в виде излишней чувствительности. Моя бешарамность наносит ответный удар. Напоминает о себе.

– Кавья… – Мама становится похожа на каменную горгулью. – Они наша семья.

Я точно выслушаю целую лекцию, если не перестану пререкаться, но такой ответ мне не нравится. Наверное, мама тоже это понимает, потому что вздыхает и садится, кладя руку на стопку белья, чтобы та не распалась.

Очевидно, игнорировать или отклонять запрос на «дружбу» – это один из огромного множества запретов в правилах поведения хороших индийских детей.

Конечно, я и так знаю, что говорят тетушки за нашими спинами – за спинами первого и второго поколений американцев. Высокомерные. Ни рыба ни мясо. Строят из себя белых. АДЗС: американские дети, запутавшиеся в себе. Дурацкая унизительная фраза, ведь я ни в чем не запуталась.

Кейти однажды предложила создать второй, фейковый профиль в соцсети, но для меня это дело принципа – я не пойду на такое.

Раскачиваюсь на стуле взад-вперед, пока мама не кидает на меня колкий взгляд. Я знаю, что она на моей стороне, и ей хочется, чтобы у нас было больше общего: чтобы у нее тоже хватало дерзости отстаивать свои границы.

– Значит, не видать мне личного пространства? – сдаюсь я.

Мама встает и обнимает меня; от нее пахнет парфюмом с розой и сандалом. Она сжимает мое плечо и говорит:

– Я уважаю твое личное пространство. Не забудь прибрать одежду, чудо-юдо.

Чмокнув меня в лоб, она выходит, напомнив спуститься через пару минут на кухню. Дверь остается открытой, хотя я громко попросила ее закрыть.

Встаю со стула, развешиваю сарафаны в шкафу и принимаюсь за стопку свежего белья.

В животе урчит. Хочется просто заесть стресс миской папиного бхела. Я люблю добавлять к нему побольше кинзы, мяты и лимонного сока, чтобы было поострее, Симран ест всухомятку, как ореховую смесь, заедая кучей лепешек пури. А родители у нас сладкоежки и щедро льют в миску остатки тамариндового соуса.

Если я опережу сестру, смогу взять побольше прожаренных кругленьких пури.

Динь! Гляжу на экран, думая, что это кто-то из лунных девчонок.

Неизвестный номер.

В превью видно начало сообщения, и уже от этого у меня дергается глаз.

Не от лучших подруг, значит, от лучшего врага.

Вслед за насмешкой приходит кадр из «Маленькой Русалочки». Ян прифотошопил к Ариэль и Эрику наши лица. У нас обоих темные глаза и волосы, и смотримся мы странно хорошо вместе, но ему об этом знать не надо.

Бегаю пальцами по экрану.

Он кидает гифку с рыжей русалочкой, которая извивается на разделочной доске, а сверху на нее опускается нож.

Закатываю глаза.

В ответ Ян посылает столько эмодзи в виде смеющихся котиков, что меня мутит. Что он вообще творит? Эмодзи – это для лучших друзей и лучших шуток, но не для врага, ведь у врага они не вызовут никаких чувств.

Видимо, я долго не отвечаю, и он пишет:

Вот это высокомерие.