Охота на Трясогузку (СИ) - Перова Алиса

Рябинин-старший засиял, как начищенный кубок, торговые недовольно загудели, а Бабкин возмутился:

— Да у меня уже сейчас на карте по нулям!

— А если нет на карте денег, привяжите к заду веник. И метите до стопроцентного выполнения. Я ни разу не поинтересовалась, во сколько вы продираете по утрам глаза, и чем занимаетесь в рабочее время. Но, откровенно говоря, мне всё равно — хоть на печи лежите, но чтобы общий план от этого не страдал. Кому ещё напомнить, за что вы получаете зарплату? Вот и отлично, что не забыли. На сегодня у меня всё. Дальше вы продолжите с Павлом Ильичом. Всем успешной трудовой недели, и не забываем о пятничном корпоративе. С наступающим, дорогие коллеги!

Стуча каблучками к выходу, я чувствую, как прожигают спину злые взгляды, но на них плевать. Бегом отсюда в родной кабинет — в моё укрытие. Босс, конечно, удивился моему побегу, но спасибо ему — даже слова не сказал. Надеюсь, он всё поймёт.

Ворвавшись в кабинет, я залпом выпиваю стакан холодной воды из кулера и, отдышавшись, сажусь, как умная, за работу. А толку? Ни хрена не вижу и не соображаю.

После двух чашек крепкого кофе и аутотренинга перед зеркалом я почти в норме. Но в дверь раздаётся стук и сердце подпрыгивает, а мысли вмиг рассыпаются. Делаю шаг к двери, чтобы повернуть замок, но поздно — дверь открывается, являя мужика в костюме и галстуке. Задрать его в Санта-Барбару, как сказал бы Геныч.

А сердце таранит рёбра — ту-дух… ту-дух!

— Здравствуй, Аленький, — он делает шаг ко мне.

— Стой, где стоишь, Вадим Палыч, — рявкаю я и, отвернувшись, иду к своему креслу, едва удерживаясь, чтобы не перейти на бег.

— Какая ты грозная, — урчит он, снова царапая своим голосом, как наждаком по нервам. — А выглядишь, как моя мечта.

— Сочувствую, — я сажусь в кресло и устремляю на бывшего отрепетированный взгляд. — Собрание уже закончилось?

— Ещё нет, но без тебя там стало неинтересно, — подойдя к столу, Вадим выдвигает свободное кресло и садится напротив меня.

— Тогда, Рябинин, боюсь, ты ошибся с выбором работы.

— Зато ты, любимая, точно на своём месте.

А сердце ломится — аж сиськи вибрируют.

— Правда, Аленький? Охренеть, как быстро растут чужие карьеры. Отец тобой гордится.

— А ты наверняка до сих пор думаешь, что женщинам руководящие должности передаются исключительно половым путём?

— Я давно так не думаю, — тихо смеётся, дёргая мои нервы. — Можешь мне не верить, но я многое переосмыслил за эти годы и очень многое понял. — И, подавшись вперёд, доверительно шепчет: — Особенно за последние три дня.

— Представь себе, я тоже, — улыбаюсь, а внутри — ту-дух, ту-дух!

— Может быть, поэтому ты сегодня не замужем?

— Мне просто сказочно фартит, — развожу руками. — А ты почему не женился? (Гадство! Заткните мне рот!)

— А у меня оберег, — он протягивает руку и демонстрирует кольцо «Спаси и сохрани». — А ещё я разгадал секрет своего счастья. Рассказать?

— Не стоит. Терпеть не могу чужие секретики. Зато готова раскрыть тебе свой. Счастье, Рябинин, — это, когда мужчины, которые мне не подходят, ко мне не подходят.

Но он не смеётся и не злится. Смотрит, как больная собака и выдаёт:

— Счастье, Аленький, — это быть с тем, с кем сердце не ищет других. Жаль, я не понял этого раньше.

И моё предательское сердце отзывается безумной тахикардией.

— Это не твои слова, Рябинин, — стараюсь, чтобы голос звучал ровно, но он срывается на сип.

— Не мои. Но они про меня. И про тебя. Ты — лучшее, что было в моей жизни.

— Бедняжка, — закатываю глаза.

— А ведь я люблю тебя, Сашка.

— Ох, зря Вы, Вадим Палыч, так себя не бережёте.

— Ну и стерва ты, Скрипка! — бросает почти с восхищением и снова подаётся вперёд.

— Не дёргайся, Рябинин, и хватит уже лирики. Покинь мой кабинет, я от тебя устала.

Он ухмыляется, но, к моему удивлению, не возражает. Молча встаёт из-за стола и направляется к выходу, и только открыв дверь, оглядывается.

— Я не прощаюсь, любимая.

Ту-дух, ту-дух, ту-дух… трах-бах-хрясь!

А-а-а… ненавижу, сволочь!

Запрокинув лицо к потолку, я трясу головой, не позволяя пролиться слезам, и понимаю, что не могу здесь оставаться ни минуты. И пусть я глупее и слабее, чем думала, но теперь я точно знаю — мы никогда не сможем вместе работать.

— Гор, ты где? — почти выкрикиваю в трубку.

— Что-то случилось?

— Ещё нет, но скоро случится. Боюсь, я не доживу до вечера без твоего подарка.

Глава 13

Спустя полчаса, освежив пёрышки и бессовестным образом забив на работу, я срываюсь на свидание, игнорируя застывшую на пороге моего кабинета Анечку.

— Александрина Валентиновна, надо срочно подписать протокол разногласий, юрист уже всё проверил, — лепечет она, прижимая к груди папку с документами.

— Мне некогда его перечитывать, Рябинину подсунь, — я выдергиваю из шкафа шубку и беглым взглядом осматриваю себя в зеркале. Глаза блестят, щёки пылают, грудь вздымается. А внутри вообще жуткий кипиш.

— Ка-какому Рябинину? — почти шёпотом спрашивает моя помощница.

— Хороший вопрос, — я бросаю на слегка побледневшую Анечку насмешливый взгляд. — А сама-то ты как думаешь?

— Да я… Александриночка Валентиновна, неужели это… правда? Я не поверила, но торговые говорят, что новый Рябинин теперь будет вместо Вас.

Хм, отличный лозунг для бунта на корабле: «В Новый год с новым Рябининым!»

— Не горюй, Анют, зато для тебя есть несомненный плюс — Вадим Палыч звучит и произносится гораздо проще, чем Александри-ноч-ка Валентиновна.

— Ну зачем Вы так?..

— Так, всё, выходим, — я торопливо покидаю свой кабинет, попутно выталкивая расстроенную Анечку, и устремляюсь к лифтам.

— А Вы надолго? — несмело звучит мне вслед.

— Как пойдёт, — бросаю ей, не оглядываясь.

А из лифта, держа в руках пакет с пончиками, вываливается Алина. И с места в карьер:

— Саш, ну и как он тебе?

Даже не собираюсь спрашивать, кто этот ОН, и так понятно. Зато у меня очень зудят руки от желания вырвать пончики из холёных пухлых ручек и забить этой Алине-блядине в глотку вместе с пакетом. Но некогда. Оттеснив бедром коллегу, я захожу в лифт и, уже нажав кнопку, слышу вдогонку:

— А ты куда? — это Алина.

— Саш, постой! — а это мой бывший где-то в конце коридора.

Но дверцы лифта уже отрезают от меня изумлённую физиономию Алины и очередной окрик Вадима: «Аленький!»

Вот же придурок! Всю конспирацию обосрал.

На улице снова метёт, и я, прикрывая ладонями глаза, бегу к ожидающему меня броневику Горского. Запрыгнув в салон, я обнимаю Гора за шею, целую и ловлю себя на мысли, что, наверное, впервые встречаю его так пылко.

— А ты чего такая… — начинает он, но до конца так и не озвучивает свой вопрос, потому что мы оба слышим:

— Сашка!

— Понятно, — цедит Горский, а я оглядываюсь.

Вадим в пиджаке нараспашку и перекошенном галстуке сбегает по ступенькам крыльца и останавливается в тот момент, когда наша машина трогается с места. А я продолжаю смотреть, не в силах оторвать от него взгляд. Мой восхитительно небрежный бывший муж… как же идёт ему этот пиджак… и галстук на плече… и взъерошенные чёрные волосы… и даже эта метель. И моё латанное-перелатанное сердце рвётся туда, Ему навстречу. Такое непослушное, отчаянное и глупое сердце. Мне ни за что не собрать его вновь.

«Ненавижу!» — шепчу и зажмуриваюсь, чтобы не видеть боли в глазах Рябинина и не верить в то, что он способен это чувствовать. Так и сижу с закрытыми глазами, не осмеливаясь повернуться лицом к Гору. Всё это нечестно по отношению к нему. Да и к себе самой. Не жизнь, а сплошной театр абсурда. Похоже, мой диагноз ещё печальнее, чем мамин. Та хоть знает, чего хочет.

Гор молча ведёт машину, и я тоже молчу, скосив глаза на его руки. Такие ухоженные, изящные, с длинными пальцами и аккуратными ногтями, эти кисти совсем не выглядят мужскими — это бесит. Но я знаю, сколько силы в этих руках — и это заводит. С Гором у меня так всегда — сплошные противоречия.