Дочь майора Никитича (СИ) - Липницкая Ольга

Соколовская набрала в грудь воздуха и…

Замерла…

Свидетельство о рождении липовое…

Тест ДНК не подтвердит.

Роддом…

Что ответить недовольному лейтенанту Марийка не знала.

Глава 21

– Это Катенька, внучка нашей Зои Павловны, – тут же залебезила директриса, моментально забыв, что у нее все в порядке, – Когда старушка болеет, Катенька помогает. Катенька у нас умница! Студентка, – она обернулась к перепуганной бледной девушке, – Да, Катенька? – уточнила корпулентная дама таким тоном, что в этот момент даже Никитич был готов согласиться с тем, что он Катенька.

– Я… Я… – заикаясь начала девушка…

Из-под дореволюционного хлопкового платка выбивались темные пряди волос, чуть раскосые глаза предательски выдавали явно среднеазиатскую кровь, а пухлые, но бледные губы испуганно дрожали.

Впечатление девушка производила странное. Вроде была симпатичной, но что-то в ее внешности отталкивало, заставляло напрягаться и держать дистанцию.

– Я просто вместо бабушки, – с ощутимым акцентом отозвалась она.

– Вообще, у нас все документы в порядке, – тут же закрыла своей грудью странную девицу директриса, – Если вы желаете, то можете обратиться в отдел кадров. Приемные дни среда, четверг…

– А мы можем с Катенькой, тьфу, с Екатериной сами поговорить? – взял быка за рога Никитич.

Точнее…

Нет. Все-таки быка.

Голос у него был спокойный, но видно было, что шутить майор не намерен.

– О чем? – побледнела еще сильнее девица в синем халате.

Швабру сжала так, что та аж предательски пискнула пластиковой ручкой.

– О личном! – с нажимом произнес Никитич и достал из кармана…

.

– Так, давайте еще раз! Кто, когда, куда, откуда! – раздраженный лейтенант вдавливал карандаш в блокнот, отказываясь понимать эту кашу из слез и отрывочных фраз.

Его собственные нервы были натянуты, как струна – такое дело, двойное похищение, это громко, страшно и очень опасно для карьеры. Не говоря уже о том, что у лейтенанта у самого дома было двое оглоедов пяти и двух лет. И меньше всего на свете он хотел бы сейчас оказаться на месте этой заплаканной женщины.

А Марийка, сбиваясь и постоянно спотыкаясь на одном и том же, пыталась выдать связную картину. Но связности не получалось, в голове был один сплошной оглушительный вой.

«А как будут проводить опознание? – проносилось у нее в голове, пока губы повторяли сухие факты. – Вот найдут… найдут ли? Им просто так отдадут? Или тест ДНК возьмут? А если возьмут, то девочку…»

Сердце сжалось в ледяной комок.

«А мальчика? Мальчик… Сыночек… Он ведь тоже пропал…»

Оба. Пропали оба. И от этой мысли мир распадался на части.

– Соколовский Евгений Андреевич и Соколовская Евгения Андреевна… Близнецы что ли? – нахмурился лейтенант, сверяясь с записями.

– Нет, – совершенно честно, почти механически выпалила Марийка, и тут же поймала на себе тяжелый, оценивающий взгляд. – Девочка… удочеренная. В роддоме отказница, – она подняла на полицейского испуганный, но чистый взгляд, в котором читалась вся правда. – Мы ее как свою оформили. Сразу.

Полицейский нахмурился еще сильнее. История обрастала деталями, и некоторые из них звучали мутно и неправдоподобно, но самым главным сейчас было не копаться в тонкостях усыновления. Сначала детей надо найти. А шансы сделать это таяли с каждой секундой.

– Камеры сняли? – обернулся он к коллеге, сержанту, который только что вернулся с осмотра места.

– Сняли, – тот отозвался таким устало-недовольным тоном, что расшифровывать ответ не требовалось – ничего хорошего.

Но лейтенант продолжал вопросительно смотреть, требуя деталей.

– Черная «Киа Рио», – сержант выдохнул, с силой потер переносицу. – Номера заляпаны грязью. Остановилась ровно на двадцать секунд. Дверь открылась, выскочил кто-то в черном балахоне и с капюшоном, выхватил детей из салона – и всё. Машина рванула с места. Чистая работа.

– Всем постам, всем постам! План «Перехват»! Черная Киа Рио!

– уже диктовал в рацию настойчивый голос.

Отчеканив все, что можно было, лейтенант выдохнул, посмотрел на сержанта:

– Прямо как инкасаторов грабят, – тяжело вздохнул он, – Профессионалы, епрст. Средь бела дня…

– Да вот же ж! – кивнул сержант.

И на мгновение оба молодых полицейских с каким-то странным, невольным благоговением посмотрели на Марийку, сидевшую на обочине. Это был уже не взгляд на потерпевшую, а взгляд на человека, против которого сыграли по-крупному, по-серьезному. И масштаб этой серьезности очень сильно их пугал.

.

– Так, Кадиша, слушайте меня внимательно! – Никитич нервно сделал круг по комнатке, которую им «любезно» предоставила директриса, – Я ничего не записываю, ничего не фиксирую… Мне просто надо понять…

Девица, уже не притворяющаяся мифической Катенькой, всхлипывала, сжимая в руках записку.

«Это твоя дочь» – гласил хорошо знакомый Никитичу текст.

А уборщица молчала.

– Вы написали? – склонился он над молодой казашкой, – Ваш почерк?

Девица только тихо всхлипнула.

– Кадиша! – Никитич уже не мог сдерживаться.

– Так, – встал между ними Евген, – Товарищ майор, – он отстранил Соколовского…

Тот все понял, выдохнул, сел у противоположной стены, скрестил руки…

В комнате повисла пауза, нарушаемая тихим сопением Кадиши - Катеньки.

– Прежде всего, – спокойно начал Евген, – Я хочу сказать, что с девочкой все в порядке. Она жива, здорова, удочерена очень хорошей семьей.

И тут молодая девушка наконец подняла лицо. Взгляд ее в одно мгновенье стал теплым и осмысленным, губы растянулись в улыбке, а по щекам потекли слезы…

Глава 22

– Спроси ее, кто отец!

Никитич наматывал круги по тесному кабинету, как раненый медведь в клетке. Пол под его тяжелыми шагами слегка пружинил. Майор намеренно не смотрел на молоденькую казашку, сидевшую на краешке стула. Смотреть было невыносимо.

Она была, конечно, совершеннолетней. Но сейчас, сжавшаяся в комок, с глазами, полными животного страха, она казалась подростком.

Незамужняя. И в глазах своей строгой, патриархальной семьи – безнадежно опозоренная, принесшая вечный стыд на весь род.

Мысль о том, чтобы оставить ребенка, даже не пришла ей в голову. Собственно, беременность она сохранила лишь по тому же животному незнанию и зашоренности. Она просто боялась куда-либо обратиться. Ни о каком враче, анализах, УЗИ речи, конечно, не шло…

Кадиша молилась, обращаясь к своему Богу. И ее Бог, видимо, услышал и послал ей решение всех проблем в лице незнакомки с деньгами.

– Женщина хорошая, – причитала девушка на ломаном, но понятном русском, заламывая тонкие, как прутики, пальцы. – Добрая! Денег дала! Много! Потом еще обещала!

Ее красота, экзотическая и первозданная, сейчас казалась жалкой и нелепой.

– Так, – откашлялся Евген, чувствуя, как у него сводит скулы от напряжения.

Он был флегматиком от природы, но даже его терпение грозилось лопнуть. – Значит, ребенка вы… продали.

Он с трудом сглотнул ком горечи и брезгливости, подступивший к горлу.

Что уж было говорить о взрывном Никитиче. Майор думал о том же. О том, что их девочку… Их Женечку… Их крошечное, ни в чем не повинное солнышко… Возможно, придется…

НЕТ! – мысленный вопль был настолько яростным, что он непроизвольно сжал кулаки, и ногти впились в загрубевшие ладони. Не допущу! Ни за что!

– Отец-то вообще в курсе был? – рявкнул он, уставившись на Евгена, хотя стоял буквально в полуметре от Кадиши.

Он просто не мог видеть эту… эту недомать. Недоженщину. Существо, так легко расставшееся с частью себя. Где-то на этом этапе он прикусил себе язык до боли, до вкуса крови. Физическая боль помогала заглушить другую – всесокрушающую ярость, грозившую вырваться наружу неконтролируемым потоком. Потому что надо было думать. Оформлять. Действовать.