Пока я в сотый раз обдумываю свою речь, Ваня забирает мою кружку и делает большой глоток кофе, полностью игнорируя то, что он горячий.
Смотрю на него, и сердце замирает. Зря я полезла в петлю. Зря.
Токман возвращает чашку и так по-собственнически закидывает руку на мое плечо.
– У вас любовь?
Сонька говорит это так громко, что мне хочется спрятаться под стол. Язык ей отпилить и выбросить. Убью заразу. Вот как только останусь с ней наедине, ей точно не поздоровится.
Это надо… Додумать не успеваю, потому что Ванька в свойственной ему манере очень так легко отвечает на Сонькин вопрос:
– Любовь-любовь. Не завидуй, Комарова, – хмыкает и, сжав мою ладонь, снова тащит в спальню. Правда, выражение лица у него такое… Короче, не предвещает ничего хорошего. Да и руку он мне так сдавливает, еще немного – и посинеют пальцы.
29
Иван
Таткины непосредственность и скрытность срывают с меня последнюю маску спокойствия. Первым звоночком было ее желание спрятаться утром. Да, в этот раз она не сбежала, но, скорее всего, дело тупо в обстоятельствах. Квартирка-то ее.
Вторым – испуганные взгляды в кухонный дверной проем.
И вишенка на торте – обсуждение своих надуманностей с Комаровой. Не со мной, а с подружкой.
Раздражение зашкаливает. Я тащу Азарину наверх, не слишком беспокоясь о ее комфорте. Точнее, совсем не беспокоясь. Сейчас мне плевать.
– Больно, Ваня. Отпусти, у меня уже пальцы посинели.
Заталкиваю ее в спальню, со всей силы хлопнув дверью.
– Можно было сказать сразу, а не терпеть! – понимаю, что просто ору ей в лицо. – У тебя все и всегда так, – убавляю громкость.
Татка ошарашена. Хлопает своими глазищами и ни черта не понимает. Она никогда и ничего не понимает! Меня просто кроет, а она строит из себя фарфоровую куклу.
Неживая. И эмоции на лице такие же. Нет их. Совершенно.
– Как так, Ванечка?
Это ее «Ванечка» заставляет сбавить обороты. Перестроиться на более мирный лад.
– Вместо того чтобы сказать мне напрямую, что тебя беспокоит, ты сидишь и обсуждаешь свои заморочки с Комаровой на кухне.
– А что я, по-твоему, должна сказать?
– То, что вбила в свою башку, – упираюсь пальцем ей в лоб, и Татка кривит губы.
Не нравится ей. Мне тоже не нравится.
Раньше все было проще. Никаких эмоций. Случилось и случилось. Каждая новая равно проходящая.
А с ней… сам не думал, что одна ночь настолько перетряхнет мое сознание. И до того крыло, а сейчас так вообще.
Собственнические инстинкты ревут и устраивают забастовку.
Грубость и резкость лишь результат Наташкиных секретов и тупизма. Мне нужно знать, что она себе придумала. В чем причина?
К чему усложнять? Шептаться с подружкой, но при этом стрематься сказать, что ее беспокоит, мне в лицо?
Сцепляю пальцы в замок на затылке и отхожу к окну.
– Это ничего не значит.
Ее слова летят в спину. Конечно, сказать подобное в глаза она не решится. Маленькая лгунья.
Делаю глубокий вдох и прикрываю глаза. Считаю про себя до десяти, чтобы не сморозить глупость. Это я умею.
– То, что произошло… Все было хорошо, но это никого ни к чему не обязывает. Можно жить как раньше.
Голос становится громче. Чем дольше я стою к ней спиной, тем больше вселяю в нее уверенности. На миг ловлю себя на мысли, что мне хочется хорошенько ее встряхнуть. Может быть, мозги встанут на место?
Но я продолжаю пялиться в окно. Лучшим вариантом сейчас будет уйти и не доводить все это до еще большего абсурда.
Именно это я и делаю: огибаю Азаринскую фигуру и касаюсь ручки двери.
– Если тебе этого хочется, то пожалуйста…
Я не слышу ответа.
Куртку накидываю уже на улице. Какое-то время просто иду вперед, проветриваюсь, чтобы не вернуться и не свернуть ей шею.
Ничего не значит у нее. Дура!
В город возвращаюсь на такси. Домой прихожу лишь под вечер. Переодеваюсь и сразу иду в качалку. Нужно сместить вектор переживаний.
Все дурные мысли всегда выходят с по́том.
На следующий день заезжает Серёга и сообщает как бы между делом, что Татка улетела с Агатой в Питер на два дня. Стараюсь реагировать со всем равнодушием, и, возможно, рожа у меня остается каменной, но вот внутри все клокочет.
Через эти самые два дня я отправляюсь на квартиру Комаровой. Бывал там как-то пару раз с Серым.
Цель у меня одна – вытянуть Татку на разговор. Исходя из того, что сказал Серёга, она уже должна была вернуться.
Звоню в дверь, которую Сонька открывает почти сразу.
– Привет. Как ты попал в подъезд?
– Зашел вместе с какой-то теткой. Пригласишь?
Комарова мечется, но в квартиру пропускает. Стоит, спрятав руки за спину, и пялится.
– Тата съехала еще вчера, в подаренную квартиру. Сразу, как прилетела. Адрес пока не оставила.
Хоть где-то поступила правильно. Но все же я рассчитывал застать ее здесь.
– Если мне понадобится ее адрес, я найду.
Расстегиваю куртку и прохожу на кухню.
– Я ненадолго. Рассказывай.
– Что рассказывать?
– Что у твоей подружки за придурь?
– Ну, ты разве не знаешь Тату? Она решила, что вам все равно не по пути. У тебя учеба, серьезная профессия в будущем… А она хочет быть, – Комарова закатывает глаза, – сам знаешь, кем она хочет быть. И чтобы чего-то добиться, любовь ей не нужна. Потому что чувства – это помеха на пути к цели. Если что, я дословно.
– Только поэтому?
– Ага, чай будешь?
– Да.
Сонька гремит чашками, но в какой-то момент замирает и поворачивается ко мне лицом.
– Звонил?
– Третьи сутки звоню.
И это чистая правда. Три дня в коматозе. Сначала она просто сбрасывала, а теперь не удосуживается сделать даже это. Приходится слушать долгие гудки, понимая, что мне все равно никто не ответит.
Сегодня последний день дома. Завтра утром я должен быть в академии.
Знал, с самого начала знал, что вляпаюсь. Это уже не азарт, как я думал вначале. Это мания. Тотальное помешательство.
Честно говоря, я абсолютно не знаю, как действовать. К сожалению или к счастью, в моей жизни не было подобных ситуаций.
Не приходилось ни за кем бегать. А здесь, получается… приходится.
– Боже, моя Азарина точно с придурцой, – Комарова хмыкает и достает какие-то конфеты. – Перестань ей звонить.
– В смысле?
– В прямом. Пусть помучается. Вот увидишь, сама трезвонить начнет.
– Любишь ты подругу.
– Очень люблю. Поэтому и советую.
30
– Курс, подъем!
Открываю глаза. На часах шесть ноль-ноль. За пять лет к этому привыкаешь. Вставать в такую рань.
Дальше все по распорядку. Зарядка и пробежка на пару километров. Какая на улице погода, особо значения не имеет. Дальше завтрак и занятия.
Набираю в ладони снега и растираю по лицу. Жарко капец.
Дневальный по курсу дает команду выстроиться в шеренгу, прежде чем пойти жрать, а на подходе к плацу виднеется круглая фигура капитана Рязанцева. Видимо, опять с женой поцапался, раз приперся сюда в такую рань. Сейчас ему только дай волю, он бы нам без проблем устроил марш-бросок километров на десять. Злой как черт после своих семейных драм. Но мужик хороший.
– Так, Синичкин, встать в строй, – капитан вливается в нашу тусовку, загоняя дневального в шеренгу.
Следующую команду отдает сам:
– Напра-ВО!
Взвод направляется в столовую строевым шагом.
Башечкин толкает меня в бок и устремляет взгляд в сторону, вытягивая шею.
– У перваков новая математичка. Видел?
Что интересно, неважно, какое высшее учебное заведение ты выбрал, но от логарифмов на первых курсах все равно никуда не денешься. Несмотря на то, что пошел ты в военку.
– Зачетная, – продолжает Жека.
– Башечкин! – капитан вклинивается в поток Женькиных мыслей. – Рот закрыть. Откроешь, когда я скажу. Взвод, вольно.
– Ничего особенного, – совсем ненадолго задерживаю взгляд на ее обтянутой юбкой заднице.
