Месть женщины - Калинина Наталья Дмитриевна

— Это моя пещера. В ней нельзя умереть. Сюда заглядывают самые первые лучи солнца. Солнце не позволит тебе умереть.

Девушка грустно усмехнулась.

— Ты ненормальный. Из того же племени, что и я. Ты тоже не согласен подчиняться законам, по которым живет этот мир. Ведь правда?

— Правда. — Ян кивнул и почему-то снова смутился. — Но я об этом не думал. Я жил, потому что мне не приходила в голову мысль о смерти. Мне было все равно — здесь или там.

— Там, по крайней мере, ничего не будешь чувствовать, — сказала Ева и положила голову на плечо Яна. — Я так устала чувствовать.

Он робко обнял ее за хрупкие плечи, при этом испытывая сложные — он сам бы не смог отделить их одно от другого, а тем более выразить словами — ощущения. Ева будила в нем волнующее любопытство, сострадание, желание касаться ее волос, кожи. Но это желание не было плотским — в этой девушке словно таилась какая-то энергия, которая сейчас была необходима ему, чтобы выжить.

— Как хорошо, — прошептала она. — Ты — настоящий мужчина, и нам ничего друг от друга не нужно, кроме капельки тепла и понимания. Верно?

Ян молча кивнул.

— Я буду рассказывать дальше. Мне кажется, тебе на самом деле интересно. — Девушка выпрямилась, обхватила руками колени, тряхнула головой. — Алеша заснул или просто затих на тахте в гостиной, мама ушла к себе. Она всегда пьет снотворное, потому что больше всего на свете боится бессонницы и своих мыслей. В квартире все затихло. Я вышла в пижаме и босиком в коридор — мне очень хотелось взглянуть на спящего Алешу. Я думала, что смогу прочитать на его лице что-то такое, что мне просто необходимо знать.

Он лежал на спине, разметав по подушке свои мягкие темные волосы. Я присела на корточки возле тахты, не в силах отвести от него взгляда. Мне казалось, он отдается кому-то во сне, хотя мои познания в сексуальной области в ту пору носили еще книжно-теоретический характер. Но во мне, наверное, сильно развито чувство интуиции, и я почти всегда слышу его безошибочную подсказку.

Самое странное, но в этой позе он нравился мне еще больше, и мое сердце забилось в бешеном ритме. Наверное, дело было не только в том, что сейчас, во сне, он выглядел очень беззащитным, а и в том, что во мне, как почти во всякой женщине, сильно было желание защитить. Мне кажется, я поняла чутьем, что он и есть тот самый мужчина, в котором живет еще и женская душа, и что это придает ему особую прелесть и обаяние в моих глазах. «Он знает и чувствует то, что знаю и чувствую я. И то, чего я не знаю, но хочу узнать. Я половинка, а он целый, полный. Как же, наверное, богаты его ощущения жизни!» — думала я.

Вдруг Алеша открыл глаза.

— Мне не хватало тебя во сне, — прошептал он и отодвинулся, освобождая край дивана. — Иди сюда. Как хорошо, что есть на свете ты. Странное волшебное дитя…

Ни секунды не размышляя, я нырнула под одеяло и прижалась к нему. Мне хотелось отдаться ему без остатка. Но мне хотелось его совсем не так, как хочет мужчину женщина, хотя мое тело трепетало. Оно трепетало так же или почти так же, когда я слушала Шопена или Паганини, читала Байрона. Алеша был для меня словно воплощением искусства в человеческом образе. А я с детства боготворю искусство.

Его поцелуй был красивым и долгим — я видела нас со стороны, я любовалась нами. Мои волосы свесились до самого пола, его ресницы трепетали от им же выдуманной и разыгранной страсти упоения. Тогда нам обоим было вполне достаточно этого — я была Евой, еще не искушенной змеем, а он Адамом, из которого Ева пока не вышла. И это было потрясающе.

— Мне даже нравится, что у тебя есть это, — сказал Алеша, касаясь кончиками пальцев моих грудей. — И вот это тоже. — Его ладонь уже лежала между моих ног. — Этого нет у меня, но я знаю, что ты чувствуешь, когда я к этому прикасаюсь. Тебе ведь очень приятно, да?

— Да, — соврала я. В ту пору мне было одинаково приятно, когда его пальцы касались различных частей моего тела, и сексуального желания как такового я еще не испытывала.

— Но ведь ты не хочешь, чтобы кто-то грубый и сильный подчинил тебя своей воле и заставил испытать чувство животного удовлетворения? — допытывался Алеша.

— Я не знаю, что это такое. Я читала об этом в книгах. У Золя, у Бунина, — призналась я. — По-моему, это на самом деле отвратительно. Так, как у нас с тобой, мне нравится больше.

Мы ласкали друг друга до утра и заснули, тесно прижавшись всем тем, чем можно друг к другу прижаться. Разбудил нас резкий и длинный звонок в дверь. Я почувствовала, как напряглось Алешино тело.

— Не открывай, — шепнул он мне на ухо. — Это он.

Звонок повторился.

Алеша спрятал голову под подушку и накрылся одеялом. Я вскочила, подбежала к двери и глянула в глазок. На лестничной площадке стоял Олег с букетом цветов, двумя бутылками шампанского и большой коробкой шоколадных конфет в руках.

— Открывай, маленькая проказница, — сказал он, точно учуяв меня через дверь. — Устроим пир горой, хвост трубой. Этот принц Арбатский у вас?

Меня терзали противоречивые чувства. Мне хотелось впустить Олега, повиснуть у него на шее, почувствовать себя в его мужских — отцовских — объятиях. Но ведь Алеша не хочет его видеть, и потом их связывают эти отношения… Это совсем не то, что связывает отныне нас с Алешей… Но ведь Алеша пропадал где-то почти два месяца и не дал о себе ни единой весточки. Правда, это было еще до того, что произошло между нами. После того, что произошло между нами сегодня ночью, Алеша не захочет… любить Олега.

Внезапно я почувствовала себя очень сильной, способной победить Олега, которого продолжала любить почти как прежде.

И все-таки я не спешила открывать дверь. Я переступала с ноги на ногу на холодном грязном полу прихожей и никак не могла заставить себя протянуть руку и отодвинуть задвижку. Как вдруг услышала за спиной шаги матери и ее хорошо поставленный грудной голос:

— Черт побери, мог бы, по крайней мере, дать выспаться. — Она вышла в прихожую, на ходу запахивая черный кружевной пеньюар. — Олежка, ты, что ли?

— С днем рождения, моя богиня! — услышала я из-за двери и вспомнила, что матери сегодня стукнуло сорок, а значит, дверь нашей квартиры не будет закрываться до самой поздней ночи.

Я стояла и смотрела, как Олег, румяный и очень красивый с мороза, шумно и тоже по-артистически красиво целовал мать в губы. И вдруг мне сделалось противно — я даже не поняла, почему. Я убежала в свою комнату, заперлась на крючок и поставила на проигрыватель пластинку фа-минорного концерта Шопена. Это была самая чистая музыка из той, что я знала. Мне нужно было запастись чистотой. Интуиция подсказывала мне, что сегодня я стану свидетелем чего-то грязного.

Сердце больно сжалось.

Когда я вышла из своей комнаты — это случилось часа через два после появления Олега, — диван, на котором спали мы с Алешей, задвинули в дальний угол. Всю комнату занимал праздничный стол, уставленный бутылками, букетами цветов, тортами, вазами с виноградом и апельсинами. Мама, сколько я помню, никогда не готовилась специально к приему гостей, ничего не пекла и не жарила, зато в доме всегда была выпивка, к тому же она умела накрыть королевский стол из тех даров, что подносили ей друзья и коллеги. Алеши не было нигде. Вообще в квартире, как показалось мне поначалу, не было ни души — словно стол накрыли не люди, а призраки.

Мама ушла в театр на репетицию — я узнала это из записки на кухонном столе. Зазвонил телефон. Я сняла трубку. Из театра спрашивали Олега и Алешу — сегодня репетировали «Чайку», в которой были заняты и тот, и другой. Я знала, что для Алеши этот спектакль очень важен. Я ответила, что ни того, ни другого у нас нет, и положила трубку.

И тут я услыхала, что в ванной комнате льется вода. Не то, чтобы я испугалась — в нашей квартире вечно кто-то принимает ванну или душ, бреется, пьет на кухне кофе либо водку, случается, и то, и другое, — но мне вдруг сделалось не по себе: оттуда доносились какие-то приглушенные звуки, как будто тот, кто их издавал, не хотел быть обнаруженным.